Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

«Надо бы ее за руку хотя бы взять, — мелькнула мысль, — а то скажет, что тюфяк боязливый. Не то, что поцеловать, даже обнять не может». Но, как ни заставлял себя сделать это, рука все не вытаскивалась из кармана. Сначала я давал себе задание: вот дойдем до того фонаря — и я сделаю это. Или: ну ладно, сейчас до этого дерева — я вынимаю руку из кармана, а потом до того столба — и я беру ее руку в свою… Но мы проходили и то дерево, и следующее, и фонари — а я так не осмелился. О том же, чтоб обнять за талию… об этом я даже не помышлял.

А, в общем, обычная болтовня у нас была. Незатейливая, ни к чему не обязывающая. Я даже забыл, что буквально с час назад бесился от ревности и почти ненавидел ее. Теперь же мы шли рука об руку, разговор плавно переливался из одной темы в другую, цеплялся за ничего не значащие детали и перетекал совсем в другое русло. С Людой было абсолютно спокойно и комфортно. Просто идти, говорить, слышать ее голос… Ничего не нужно было, достаточно того, что она рядом.

Потом пошли по той же дороге обратно. Было понятно, что, когда дойдем до ее дома, придется прощаться. И с каждым шагом этот момент приближался.

Но ведь будет еще и день завтрашний, и ровно через двадцать четыре часа мы будем точно так же идти по этой же самой дороге.

Как только я подумал об этом, снова сделалось легко и даже весело.

Ну а то, что не обнял сегодня… ладно, оставим это на завтра. Не все сразу. Сегодня — главное — что не разругались, что вечер прошел просто замечательно. А ведь могли бы и совсем поругаться, если б я стал… Хотя, что об этом думать! Этого ведь не случилось — и хорошо.

Минут через пятнадцать я по той же дороге летел домой и чувствовал себя — будто на крыльях. Волшебное слово «завтра» стучало, пело во мне. Она сказала:

— До завтра.

И больше ничего не надо. Она это сама сказала, первая. Значит, думает продолжать со мной, несмотря ни на что. Ни на спекшиеся волосы, прыщи, дешевую одежду. Что-то во мне, несомненно, есть такое, на что она обратила внимание, что рассмотрела сквозь толщину невзрачной наружности.

И я летел по прогнившему снегу, влет перепрыгивал лужи, что-то напевал. Завтра — это значит, уже меньше, чем через сутки; завтра — это значит, что сегодняшний вечер уже позади, а ночь я просплю, а утро и день пройдут незаметно, потому что в училище, а потом снова наступит вечер. Так что это случится совсем скоро: мы увидимся, я буду снова идти рядом с Людкой, слышать ее голос… И завтра, да, завтра — возьму ее за руку. И тогда будет многое понятно. Но она не отдернет свою, я точно знаю: не отдернет.

Не отдернула. Правда, сделал я это только через день, а в назначенный вечер так и не решился.

И пошли дни, наполненные легкостью, снегом и новыми ощущениями. Каждый день приносил что-то новое в мое существование; какой же пресной и скучной казалась вся предыдущая жизнь. Как же можно было жить до нашей встречи? Человек, живущий без любви, подобен роботу. Он не дышит полной грудью и не видит окружающий мир во всем богатстве красок и впечатлений. Кровь, текущая в жилах, в это время бесцветна и холодна, а мозг пребывает в полусонном состоянии, даже каком-то замороженном, когда ничто не способно придать толчок и вывести на совершенно новую идею или мысль. Уж я-то знал, о чем рассуждал тогда: ведь помнил, прекрасно помнил и не желал помнить, но и забывать себе не давал о том, каким я был до этого. И всякое утро, смотрясь в зеркало, напоминал себе о той, прошлой жизни, благодарил судьбу за то, что она дала мне Людку — такую необыкновенную, такую… такую… такую девушку.

Да, у меня была своя девушка. Должно быть, именно поэтому я начал чувствовать себя увереннее, когда шел по улице, сидел на занятиях… Как-то — помню, что это было у гастронома, — поймал себя на том, что шагаю с высоко поднятым подбородком. Прежде стремился втянуть голову в плечи и поглубже, чтоб не заметили, не обратили внимания… Неужели так может изменить человека одна, только одна встреча с одним и только одним человеком? Любовь обычно связывают с весной, она же случается в любое время года. У меня все началось осенью, а закрутилось в снежном вихре — зимой.

Белые, белые дни, погруженные в снег. Небо над ним — такое же белое, молочное. И все кругом — такое белое, светлое, ватное, будто не в реальном мире. И все происходящее со мной — нереальное, зыбкое.

Иногда под золотистыми фонарями крупными хлопьями вниз плавно кружился снег. Звуки отдаленного города вязли в сугробах, а снег все опускался и опускался. И дерево у ее дома превратилось в пушистую сказочную поросль.

Что бы ни происходило в течение дня, каким бы трудным он ни казался — я знал, что наступит вечер, что мы будем идти под черно-золотым небом и смотреть на пушистые сугробы. Вряд ли что-то еще придало бы сил больше, чем уверенность в том, что сегодняшний вечер — случится.

Но иногда казалось, что все идет слишком уж замечательно и безмятежно. За это потом придется расплачиваться — думал я. Так не бывает, и хорошее в моей жизни не останется безнаказанным. Как, когда и что именно случится — не дано знать, но в том, что когда-нибудь случится, — я нисколько не сомневался.

А потом приходила снова спокойная уверенность в сегодняшнем вечере и вообще — в будущем. Впереди — только все самое светлое и хорошее. Ничего плохого попросту не может случиться, когда у нас есть этот вечер.

Так прошла зима. Начал чаще дуть пронизывающий ветер, приносящий с собой нечто мелкое, мокрое и мерзкое — вместо былого белого и пушистого. Потом снег начал стремительно гнить, обнажая черные куски дырявого асфальта. Стоило пройти по улице хотя бы немного — и промокшие ноги были обеспечены. Противно скрипело между пальцев, окутанных шерстяными носками. И к Люде я выходил уже не в волшебную черно-бело-золотистую ночь, но в рыхлые, как и разлагавшийся вокруг снег, сумерки; и отовсюду несло сырой весной.

Зимняя сказка прошла — я чувствовал это, но ничего невозможно было с этим поделать. Иногда говорил себе, что наступит еще одна зима, и тогда, все можно повторить… но прекрасно понимал, что второй раз в те же ощущения окунуться не получится, как бы ни пытался. Декорации те же, да пьеса другая. Роли те же, да актеры изменились. Но как же хотелось вернуть первые волшебные дни поздней осени и сказочные зимние вечера! Тогда все было в первый раз, все было незабываемо, неповторимо, трогательно, чисто, как тот снег, и бесконечно, как черное небо над желтыми фонарями.

Куда все ушло? Почему все уходит?

А в иные дни казалось, что на самом деле все расчудесно, что мы просто перешли на новый виток. И будет, будет, все еще будет. Так же прекрасно и совершенно, только… только немного иначе.

Но, то ли неуютная весна подействовала, то ли ощущения поистерлись, только однажды я понял… что не хочу идти к ней!

И это было — как удар по голове. Оглушительно и сразу. Я даже не успел обмануть себя — так быстро все стало ясно.

Нет, я по-прежнему любил Людку и рвался к ней всем, что у меня было внутри. Но не хотелось снова и снова выходить из дома, проделывать тот же путь до ее дома, ходить с ней по одним и тем же местам, говорить… Со страхом подумал, что могу разлюбить. И стало жалко — ее себя, наши зимние дни, проведенные вместе. Почему так глупо устроено все? Почему люди не могут все время любить то, что и в самом деле любят? До слез жалко. Что сделано не так?

И тут стало понятно, что все не так. Я ни разу не поцеловал ее. Прошло столько месяцев, а я — так и не поцеловал. За руки — это хорошо, обнимать — это замечательно. Потом же неизбежно требуется больше и глубже. И наверняка поцелуй исправил бы все. По крайней мере, еще на пару месяцев. Но как же это сделать?! Как люди вообще — целуются? Почему у всех получается сразу и само собой, а у меня…

Да, я стыдливо тренировался на подушке. Но, когда представлял то же самое с Людкиными губами — все выходило совсем не так. Там же нужно еще и языком что-то делать, и губами… Так что уж говорить о том, чтоб осуществить натренированное в реальности! Были, были моменты, когда мы смотрели без отрыва друг другу в глаза. И оставалось преодолеть эти несколько сантиметров…

Но невидимый барьер — непреодолимый физически, будто проход сквозь бетонную стену, — плотно вставал между нами. Я не боялся поцелуя, я боялся своего неумения. Она поймет это, и насколько же я буду жалок тогда!

Однажды я не пошел к ней. Просто примерно за час до выхода решил, что сегодня не пойду. Было физически невыносимо снова перемещаться по той же улице, месить ногами снежную жижу, подходить к осточертелой двери… И какое же испытал облегчение, когда принял это решение. Даже дышать легче стало. Смотрел телевизор и, когда часы показали время выхода, я не встал от экрана. Прошло еще пятнадцать минут и еще полчаса, а я сидел и смотрел телевизор. Потом ушел в свою комнату и читал что-то. Когда же посмотрел на часы, они показывали почти девять. И было так свободно. Я пойду завтра, обязательно пойду. Но сегодня мне надо отдохнуть. Скажу, что живот болел или что-нибудь выдумаю еще. Ну не хочу я сегодня никуда идти, ну просто не хочу!