Джей Эм - Там, где начинается вселенная
– Дело не в этом. Помнишь, о чём я просил?..
– Помню. Но зачем? Неужели никак нельзя обойтись без этой вашей телепатии? Просто скажите, что обо всём этом думаете.
Шэн приоткрыл окно. В комнату подуло холодной свежестью.
– Сказать я могу что угодно. Другой вопрос – поверишь ли ты? Но я не тороплю тебя с ответом. А пока… расскажи мне о Витории.
– Мастер! Вы обещали никогда не делать этого без моего согласия!
– Я держу слово, Брэтали. О ней я знал ещё задолго до своего обещания. Ещё в поезде.
– В поезде?..
– Да. Кто такая Витория? Ты любил её?
– Витория умерла!
В этом крике смешались боль, гнев, желание спрятать своё прошлое от постороннего и… желание открыться.
– Вы любили друг друга… – это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом.
– Сейчас мне меньше всего хочется говорить о любви, мастер, – уже спокойнее откликнулся Брэтали.
Но слова Шэн разбудили память о прошлом, которую не стёрли ни смерть, ни время.
* * *Солёные водяные брызги. Тревожные крики чаек. Ветер. В тот день ветер дул сильнее, чем обычно…
Холод чугунных перил обжигает ладони. Внизу плещутся тёмно-зелёные волны, разбиваются о чёрный гранит. Море, как всегда, неспокойно, как будто хочет вырваться из каменных границ, в которые загнали его люди.
По Вэлидской набережной целый день можно идти, никуда не сворачивая. Мимо кафе, ресторанов и кинотеатров, мимо вилл с видом на море, которые любят здешние состоятельные технократы и ортодоксалы. Мимо домов попроще и пооднообразнее, и дальше – вдоль портовой территории, через исторический район – до самых трущоб.
Они с Виторией любили гулять по набережной. Приехав сюда сегодня, по пешеходной дороге обогнули порт, посмотрели издали на силуэты грузовых кораблей. В порту – своя, особая жизнь. Постоянная человеческая и машинная суета, шум, грохот, густые запахи перебивают один другой – то потянет чем-то резким, химическим, то рыбой, то дымом от горящих мусорных свалок.
За портом – исторические кварталы. Так называют небольшую часть какого-то из тех городов, которые поглотил разросшийся Валла-Вэлид. Её специально сохранили нетронутой. Некоторым домам тут почти по тысяче лет.
Витория и Брэтали остановились неподалёку от Музейного собора. Облокотившись на перила, стали смотреть вдаль. Это как другой мир… Там – уже не город. Там – горы, снежные вершины, от которых, кажется, совсем близко до неба. Увидеть их можно потому, что набережная по всей своей длине огибает большой залив, глубоко вдающийся в берег.
Ветер трепал волосы Витории. Пряди закрывали её лицо, и лица Брэтали касались тоже. У Витории были длинные прямые волосы холодного металлического оттенка. Она никогда не забирала их в причёску, не заплетала кос – всегда носила нароспуск. Таких глаз, как у неё, фиолетово-серых, Брэтали не видел никогда и ни у кого. Тонкие губы, когда она молчала – а молчала она намного больше, чем разговаривала – бывали плотно сжаты. На правой щеке белел недлинный, но отчётливо заметный давно заживший шрам. Она не рассказывала, от чего он. А спросить Брэтали так и не успел.
Внешность Витории говорила о сильном характере. Но выражение её лица часто бывало таким далёким… Именно – далёким. Она могла внимательно слушать, или делать какую-то работу, но выглядела при этом так, словно её мысли где-то далеко, очень далеко от этого места и времени. Вот так же и в тот день: она смотрела на море, на горы, но видела ли она их, или что-то другое – Брэтали не знал.
Работала Витория санитаркой в двадцать девятой вэлидской городской больнице. Точнее, в мабианском отделении двадцать девятой больницы. Такие есть – ведь маби, несмотря на всю свою жизнестойкость, тоже иногда нуждаются в медицинской помощи.
Руководство больницы отличалось лояльностью и не возражало против того, чтобы мабианский персонал трудился и в других отделениях. Главным образом, конечно, из-за высокой работоспособности маби. Но многие пациенты к такой лояльности склонны не были. Поэтому переводы случались довольно редко и ненадолго. И всё равно Витория их не любила. Ей не нравилось работать в отделении для людей. Точно так же, как Брэтали не нравилось учиться в университете, где и студентами и преподавателями были только люди.
Познакомились они около года назад. Вместе, в одном доме, не жили, но отношения сложились почти постоянные. С другими, до неё, у Сальваторе получалось иначе. Было просто общение, которое иногда становилось… более близким. Ничего серьёзного.
С Виторией у Брэтали нашлось немало общего. Но дело даже не в этом… Он сразу увидел в ней что-то такое, что стало ему небезразлично. Что-то особенное. Кажется, она тоже чувствовала так… Кажется. С уверенностью он утверждать не смог бы.
– Мы похожи, – сказала однажды Витория. – Мы оба ищем. И не находим. Потому мы и нашли друг друга. Но это не то, что мы искали, правда?
Да, это была правда.
Постояв ещё немного на набережной, они направились в Музейный собор. В исторических кварталах это была одна из самых красивых и необычных построек, посещать которую могли все желающие. Но отыскивалось таких желающих не много. Вот почему тут можно было найти редкое для мультиполиса уединение.
Брэтали заходил сюда и до знакомства с Виторией. Ему нравилось сочетание лёгкости и тяжеловесности, запечатлённое в архитектуре здания. Собор не выглядел жалким осколком прошлого. Остроконечные башни гордо и величественно возносились в неприветливое серое небо. Под сводами царили полумрак и тишина. Брэтали любил бродить здесь, разглядывая замысловатую резьбу, покрывавшую тёмные от времени стены. Любил смотреть на море и горы у горизонта через узкие стрельчатые окна. Витражи расцвечивали пейзаж яркими красками. И вдобавок напоминали о музыке. О «Кристалл роз», которых он так часто слушал в последнее время. Цветок на оконном витраже – символ группы. Недавно он даже купил майку с такой картинкой.
Как оказалось, Витория тоже нередко бывала в Соборе. Впервые встретились они не здесь, но приходить стали вдвоём.
Погуляв по залам и коридорам, они уселись на нижних ступенях лестницы, возле окна.
– Вит, – позвал Брэтали. Хотя и негромкий, но это был именно зов, как будто она не рядом, а на расстоянии от него. – Вит, ты знаешь Дэвида и Аспен?
– Дэвид… Тот парень, который был в субботу в клубе? И девушка с ним?
– Да, они. Мы с Дэвидом сейчас часто видимся. Вчера он говорил, они с Аспен… ну… стали жить вместе, поклялись быть верными друг другу и всё такое. А мы…
– Я тоже один раз поклялась, Брэтали. Поклялась никому никогда не давать никаких клятв.
– А я… думаю, я мог бы…
Витория тихо рассмеялась глуховатым, грудным смехом.
– Нет, сердце моё. Это всё настроение… В другой раз ты не сказал бы так.
Наверное, это тоже была правда.
– Разве мало того, что у нас есть? – продолжала Витория. – Вот если бы я умерла, ты принёс бы цветы на мою могилу? Ведь достаточно знать…
– Да, – не раздумывая, ответил он. – Синие ирисы.
– И я тебе. Алые розы.
Так они сидели ещё долго, а потом Витория обняла Брэтали, и он придвинулся ближе, склонив голову ей на плечо.
Она не принесла ему красных роз. Не пришлось. Но Брэтали сдержал своё обещание.
* * *– Она ездила на мотоцикле, – произнёс Сальваторе, мыслями находясь там, в том дне. – Любила скорость. Знаете, мастер… она ушла, и иногда я думаю, что по-другому не могло быть.
– Почему?
– Не знаю, как объяснить. Просто… если бы всё продолжалось, мы искалечили бы друг друга своей любовью. Мы были слишком сильные. Оба. Вот так. Только… почему-то – она… не я.
– Зря ты считаешь так, Брэтали. Прошлого не изменить, но по-настоящему сильные тем и сильны, что могут позволить себе забыть о своей силе.
– Да, мастер… прошлого не изменить.
Сальваторе стоял, опустив голову. Человек, замерший на краю. Как никогда близко к краю.
– Я знаю, Брэтали, решиться нелегко.
Шэн поднялся и подошёл к нему. Чёрная ткань, которая закрывала лицо мастера, была точно преграда, разделяющая их – два разных мира.
– Иногда мы должны делать выбор. Потому что настоящее изменить можно, – сказал Шэн и откинул капюшон на плечи.
Брэтали невольно вздрогнул. Нет, мастер не прятал под покровом никакого уродства. Но слишком необычно было такое сочетание несочетаемого. Резкость в нижней части лица, усмешка человека, который знает недостатки мира и людей… И вдруг – глаза такого светлого, чистого цвета, какого бывает небо в ясный день. Нет – отражение этого неба в тихой прозрачной воде. Глаза, из которых, не переставая, льются слёзы, оставляя мокрые дорожки на щеках – там, где их обычно скрывает тень от капюшона.
– Так что ты решишь, Брэтали?
– Да. Мой ответ – да, – через силу произнёс Сальваторе. Шэн понимал, чего ему это стоило.
– Что я должен делать?
– Почему ты стал виртуальщиком?
