Анатолий Ириновский - Жребий
Олег приволок пиво и селедку.
— Прошу, — сказал он, грохнув подносом о стол. — Кто не доволен, книга жалоб находится в буфете. Выдается по первому требованию. — И ставя бокал перед Воропае-вым: — Я, кстати, собирался к тебе наведаться. Это Тим мои намерения сегодня под-рссстроил. Я уезжаю.
— Куда тебя несет?
— В Ачинск.
— Это зачем же ты в такую даль пускаешься? Ты там что-то потерял или хочешь что-то найти?
— Да поеду, развеюсь… на красноярских просторах. Может быть, деньгу какую-никакую подзаработаю.
— Очень уважительные мотивы, — сказал Воропаев. — Особенно последний.
— Ну что, за Воркуту? За матушку нашу? Хотя за Воркуту нужно было бы пить, конечно, водку, а не пиво. Ладно, поехали! — Подняли бокалы и надпили их.
Господи, какие судьбы Ты посылаешь россиянам! Ну не чокнутые они у Тебя, а? Нормальные люди в подобной ситуации пьют за свободу, а эти — пьют за город лагерей. Да провались он сквозь землю со всеми своими угольными залежами за те тысячи жиз-ней, что были в нем загублены! Нет, бесконечно прав был Тютчев, когда писал: "Умом Россию не понять." Но сколько же можно в нее еще верить?..
— Представляешь, — сказал Воропаев, ставя бокал, — он сидел на "Капиталке".
— Я знаю.
— И жил в том же бараке, что и я!
— Осталось свериться нарами, — сказал Олег.
— Тебя это не удивляет?
— Он сидел в другое время и по другой статье. Все остальное — случайное сов-падение.
— Все мы сидели по одной статье — по статье всеобщего беззакония.
— Ну да, совсем невинные, сущие ангелы. Он — вор, — сказал Олег.
— Не разыгрывай, — сказал Воропаев и с удивлением посмотрел на Нетудыхина.
— Нет, не в законе. А так: воровал потому, что был выброшен в жизнь малолет-ним и не смог побороть в себе дурную привычку есть.
Нетудыхин сказал:
— Не пугай людей. И употребляй слова согласно их смысла. Я никогда не был во-ром, — даже когда воровал. Я был беспризорником. Это другой статус.
— Ты что, обиделся?
— Нет. Но терпеть не могу такую двусмысленность. Человек может подумать черт знает что.
— Друзья мои, — сказал Воропаев, — в Союзе нет сегодня семьи, в которой бы кто-нибудь из родственников не сидел. Это норма.
— У меня такая семья, — сказал Олег. — Мать не сидела, отец не сидел, деды и бабки тоже не сидели…
— А ты? Ты же сидел!
— Ах, да! Ну да, себя я забыл посчитать.
Расхохотались.
— Ты с рыбалки или на рыбалку? — спросил Олег.
— Кто же идет на рыбалку через буфет? С рыбалки. Знал, что клева не будет, а все-таки поперся. На утренней зорьке поднял трех карасей — и все. Мертво. Жара. Рыба вся в камышах стоит. Один малек гоняет по Тамре.
Нетудыхин с любопытством посмотрел на упакованный в чехле инструмент. Ин-тересно было бы взглянуть на него в собранном виде. И что там за крючки поцеплены, кованые или штамповка?
— Я все-таки предлагаю взять бутылочку белого, — сказал Олег. Кто "за"? Руки можно не поднимать.
— Ты же знаешь, — сказал Воропаев, — я против. Я заглянул сюда потому, что жара и захотелось остудиться.
— А ты, Тим?
— Может, хватит, Олег?
— Эти люди называют себя воркутянами — позорники! Ведь ты, Лев Радионович, последний раз со мной видишься. И, может быть, вообще не увидишься больше.
— Не дави, не дави на меня. Бери, если хочешь, но я пить не буду.
— Значит, ты меня не уважаешь. Так утверждает весь русский народ. Стало быть, и народ ты не уважаешь. И все твои сожаления, что в основе нашего пьянства лежит бес-смысленность и беспросветность нашей жизни, ничего не стоят. Жестокий ты, Лев Ра-дионович. Это я тебе говорю — человек, глубоко тебя уважающий.
— Иди, иди бери, ради Бога! — сказал Воропаев.
Олег, улыбаясь, собрал на поднос пустые бокалы и пошел к буфету.
— Паршивец! — сказал Воропаев после некоторого молчания. — Водка его гро-бит. Жаль, может спиться. Пока его удерживает работа, собственно руль. А в тех краях, куда он устремился, пьют же без меры.
— По сегодняшнему дню, мне кажется, что и в Рощинске пьют немало, — сказал Нетудыхин.
— Попивает, конечно, народ, что там говорить. Но пьют тихо, без северных диких разгулов и дебошей. Везде творится одно и тоже: убожество жизни приводит человека к алкоголю. Когда-то, после освобождения, подобно Олегу, я сам метался по Союзу в по-исках райского притула. Ну и что, нашел? Дудки. Потом вот приземлился здесь, в Ро-щинске.
— И успокоились?
— Как вам сказать? По крайне мере, здесь я обрел душевное равновесие.
— А чем занимаетесь?
— Сегодня? Да собственно ничем. На пенсии. Вообще, до войны, — учительство-вал. Потом воевал, попал в плен. Вернулся — посадили. Потом реабилитировали, снова учительствовал, — словом, жизнь моя самая что ни на есть российская. А Олег — просто неуемный он. Работа водителем не исчерпывает его как личность. Неизбывной энергии в нем много. Вот он и мечется, нереализованный и жаждущий чего-то, чего он и сам не знает. Вы думаете, он за деньгами туда едет? Чушь! Это отговорка. Знаю я его. Хотя деньгам он отдает должное. Но не жаден, тратит их легко и без сожаления. Просторов красноярских ему захотелось, свободы необъятной. Да нет этой самой свободы нигде.
"Вот это уже заявка!" — подумал Тимофей Сергеевич. Сказал:
— Любопытно. Но разве акт выбора в жизни не есть уже начало свободы?
— Нет, абсолютно нет. Это иллюзия.
— Почему?
— Потому что настоящий выбор нам не дан. Мир стал детерминирован с того мо-мента, как мы нарушили запрет Божий. У нас все было. Но нам захотелось невозможно-го. И мы утратили дарованную свободу. Теперь нам остается нести крест искупления и торить себе дорогу самим, которая пролегает, к сожалению, по полю детерминированно-сти. А что такое детерминированность? Это жесткая взаимосвязь явлений, основанная на силе. Механической, социальной, психологической — не имеет значения какой, — но силе. Она диктует нам характер поведения. И все, и точка — приплыли.
— Но все же хоть какой-то выбор, но есть?
— То, что нам представляется выбором, — иллюзия, мнимость. В исторической перспективе наш выбор не играет существенной роли. Он просто покрывается общим полем причинности. Это свобода раба, которому позволено совершать действия в преде-лах, ограниченных длиною цепей. Раба на галере бытия. Но куда эта галера плывет, знает один рулевой. Вот Он свободен, да. А мы нет. Буриданов осел не в состоянии сделать выбор и потому обречен на гибель. Мы как будто бы выбор делаем. Но сколь бы ни был изворотлив и изощрен наш выбор, результат-то в итоге получается, что и у осла.
— Но человек же не осел!
— Согласен, не осел.
— Нельзя приравнивать положение Буриданова осла к положению человека!
— Почему нельзя? Потому что не осел? Зато такой же раб обстоятельств, как и осел. На все сто процентов. Этот закон приложим ко всем уровням жизни — от личных судеб до судеб целых народов. Что собственно произошло с Российской империей в ок-тябре 17-го года? Был совершен выбор. Но кем? Людьми полуграмотными, некомпетент-ными. Используя исторический момент, — расшатанность государственного механизма России — они популистскими обещаниями переманили на свою сторону народ и захва-тили власть. Дальше уже все пошло-поехало по законам той ситуации, в которой оказа-лась Россия. Открылись шлюзы Зла. Как при всех психозах. Бога заменили вождем, ре-лигию — идеологией. И в итоге из холопа дворянского сформировали раба коммунисти-ческого. Идеалом для нас стало элементарное физиологическое насыщение. Вот что та-кое выбор в пределах цепей. Да еще совершенный людьми авантюрными. Одну форму Зла мы заменили другой. Теперь нам еще долго придется выбираться из этой животной ситуации.
Он говорил напористо, с каким-то сатанинским зловещием, и у Нетудыхина внут-ри медленно проплыл холодок.
Помолчали. Подумали. Воропаев продолжил:
— Свобода — сволочная вещь. Палка о двух концах. Всякий раз, когда мы совер-шаем свой мнимый выбор, мы обрекаем себя на ситуацию, в которой уже заданы и дей-ствуют определенные законы. По каким-либо соображениям они могут оказаться для нас неприемлемыми. И опять мы обречены на выбор. И так далее. Парадокс: свобода пре-вращается в бесконечный выбор. Остановившись, попадаешь под диктат новых обстоя-тельств. В Ачинске уже задан порядок и образ того существования, к которому Олег вы-нужден будет адаптироваться. Адаптироваться и чем-то пожертвовать в себе. А как же? Если нет, то он опять обречен на новый выбор.
— И все же Злу никогда не удавалось вытеснить из жизни Добро. Иначе бы мы уже не существовали, — сказал мрачно Нетудыхин.
— Не совсем так, не совсем, — сказал Воропаев. — Творец оказался мудрее в сво-ем наказании нас. За нашу строптивость мы проходим теперь школу нравственного лик-беза. По-видимому, существует какой-то неустойчивый баланс между Добром и Злом. Чтобы мы могли извлечь урок из обеих ситуаций. Сегодня, мне так кажется, время гос-подства Зла. Но оно не вечно: люди умнеют. Очень медленно, но умнеют. И, возможно, скоро его преобладание падет. Нам, конечно, не повезло. Мы попали в черную полосу. Ну что ж, дай Бог, удачи другим.
