Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо
– Мистер Людое-е-ед, – пропела она.
– Я считаю твои отступные, – ответили изнутри.
Гавана охнул.
– Ну, пожалуйста. На минутку, – захныкала Зена.
Дверь снова приоткрылась. Людоед держал в кулаке пачку денег.
– Ну?
Горти услышал, как Зайка шепчет:
– Сделай его, Зи. Сделай!
Девушка поманила к себе Горти. Он с сомнением подошел.
– Детка, покажи ему свою руку.
Горти протянул поврежденную кисть. Зена один за другим развернула грязные, окровавленные носовые платки. Последний крепко пристал к ране. Горти заскулил. Опытный глаз Людоеда уже успел заметить, что на руке не хватало трех пальцев, да и вся кисть сильно пострадала.
– Как ты умудрилась так себя изуродовать? – рявкнул Людоед.
Горти испуганно отскочил.
– Детка, отойди и стань рядом с Гаваной.
Горти благодарно отступил назад. Зена, понизив голос, заговорила быстро-быстро. До него доносились только отдельные слова: «Ужасная травма, Людоед… никогда не напоминай ей… плотник… затащил ее в мастерскую… когда она… сунул ее руку в тиски».
– А еще удивляются, почему я ненавижу род человеческий, – пробурчал Людоед и о чем-то спросил Зену.
– Нет, – ответила она, – вырвалась, но вот рука…
– Подойди ко мне, Детка, – позвал Людоед. Его лицо надо было видеть. Голос-плеть, казалось, звучал прямо из ноздрей, которые внезапно из прорезей превратились в широкие круглые дырки. Горти побледнел.
Гавана подтолкнул его вперед.
– Ступай, Детка. Он не злится. Он тебя жалеет. Не бойся!
Горти боязливо приблизился и поднялся по ступеням.
– Иди сюда.
– Потом увидимся! – крикнул Гавана. Он и Зайка отвернулись. Перед тем как за Горти и Зеной закрылась дверь, Зайка и Гавана молча пожали друг другу руки.
– Сядь сюда, – приказал Людоед.
Жилой прицеп внутри оказался на удивление просторным. В передней части стояла частично занавешенная кровать. Чистенькая кухня, душевая, сейф. Большой стол, шкафы и масса книг – больше, чем на первый взгляд могло поместиться в таком месте.
– Болит? – пробормотала Зена.
– Не очень.
– О боли можешь не беспокоиться, – прорычал Людоед. Он выложил на стол спирт, вату и шкатулку со шприцем. – Я объясню, что буду делать. Не то что некоторые доктора. Для начала полностью блокирую нерв левой руки. Сам укол не болезненнее укуса пчелы. В руке возникнет странное ощущение, словно ее надули, как воздушный шарик. Когда я начну очищать рану, боли ты уже не почувствуешь.
Горти улыбнулся. В этом мужчине с его коварным юмором, благодушием и налетом суровости чувствовалось что-то неотразимо притягательное – та же доброта, что и в Кей, которой не было дела до того, что Горти ел муравьев. И в то же время в хозяине балагана сквозила жестокость, как в Арманде Блюэтте. Людоед представился мальчику переходным этапом от прошлой к новой жизни.
– Начинайте, – сказал Горти.
– Смелая девочка.
Людоед склонился над столом, Зена завороженно наблюдала, ловко убирая в сторону ненужные вещи, облегчая ему работу. Процесс настолько захватил Людоеда, что он и думать забыл о своих вопросах к Детке.
После операции Зена навела порядок.
5
Пьер Людойе окончил колледж за три дня до шестнадцатилетия, медицинский факультет – в двадцать один год. Во время операции по удалению аппендицита у него на столе умер больной, в чем не было ни малейшей вины Пьера.
Однако попечитель больницы почему-то написал обидный отзыв. Людойе явился к нему заявить протест и закончил тем, что сломал этому человеку челюсть. Пьера немедленно отстранили от проведения хирургических операций, а молва все свалила на неудачный аппендицит. Вместо того чтобы отстаивать свою правоту, он уволился из больницы и ушел в запой. Пьер тыкал другим в лицо своим пьянством, как прежде своими блестящими способностями, – бескомпромиссно и плюя на любые замечания.
Пьянство он преодолел; в конце концов, алкоголизм это не болезнь, а симптом. Существуют два способа избавления от алкоголизма. Один – вылечить расстройство, которое к нему привело. Второй – поменять один симптом на другой. Пьер Людойе выбрал второй путь.
Он решил презирать тех, кто оттолкнул его от себя, а закончил тем, что из-за родства с первыми стал презирать человечество в целом.
Своим отвращением к людям Пьер упивался. Сложил башню из ненависти и стоял на ее вершине с надменной улыбкой. Башня гарантировала его недосягаемость для мира. Пока он ее строил, чуть не протянул ноги от голода, но так как презираемый им мир ценил богатство, Пьер привык находить радость в бедности. По крайней мере временно.
Человек с такими замашками подобен ребенку с хлыстом или государству с линкорами. Некоторое время их устраивает нежиться на солнышке, демонстрируя остальным свою силу. Однако рано или поздно хлыст должен щелкнуть, орудия бабахнуть; человеку становится мало одной позы, ему требуется действие.
Пьер Людойе начал сотрудничать с подрывными группами. Ему было наплевать, с какой группой работать и за что она выступала, лишь бы ставила перед собой цель сломать привычный для большинства порядок. Он не сводил борьбу к одной политике, но по мере сил продвигал современное абстрактное искусство в традиционные галереи, выступал за атональную музыку в исполнении струнных квартетов, обливал говяжьим бульоном столики в ресторане для вегетарианцев и производил массу других глупых, мелочных бунтарских действий.
По ходу дела его презрение к миру подпитывалось от самого себя, перестав быть глупым и мелочным. Пьер не находил нужных средств, чтобы его выразить. Он все больше ожесточался, его одежда обветшала от частых переездов с одного обшарпанного чердака на другой. Он ни в чем не видел своей вины, но мнил себя жертвой человечества – того самого человечества, которое целиком и полностью было ниже его. И вдруг обнаружил то, что искал.
Голод вынуждал действовать, нацеливать разъедающую душу ненависть в одну точку. От голода невозможно было скрыться, а иного пути заработать на еду кроме выполнения работы в интересах того самого человеческого общества, которое он ненавидел, не существовало. Это страшно уязвляло Пьера, однако иного способа заставить общество платить ему за работу, он придумать не мог. Воспользовавшись своими познаниями в медицине, он устроился на работу в биологическую лабораторию, производящую клеточный анализ. Ненависть к людям не затрагивала его пытливый блестящий ум. Он полюбил работу, находя омерзительным лишь тот факт, что она выполнялась в интересах других людей, – хозяев и клиентов, кем были в основном врачи и их пациенты.
Пьер жил в бывшей конюшне на окраине маленького города, где мог долго гулять по лесу в одиночестве, ворочая в голове свои причудливые мысли. Только тот, кто сознательно много лет отвергал все, что интересовало других людей, мог одним осенним вечером заметить то, что заметил он, а заметив, не полениться исследовать. Только человек, наделенный редким сочетанием приобретенных знаний и природных способностей, сумел бы объяснить то, что увидел Пьер. И только такое чудовище как он извлекло бы из открытия личную выгоду.
Пьер приметил два дерева.
Оба мало чем отличались от других – молодые дубки, искривленные каким-то событием в прошлом, но живые и все еще юные. Пьер мог бы проходить мимо хоть тысячу лет и
