Красное сафари на Желтого Льва - Татьяна Эмильевна Тайганова

— Углы — это теплые стены. И горячая вода. И свет, когда захочется тебе или мне.

Он старше дважды и обязан объяснить все, во что верит.

Он объяснил:

— Угол — когда каждый близок каждому, и ты всегда не один, потому что за спиной через стену тоже спина, а когда хочешь лицо, можно оставить на плите закипающий кофе, шагнуть в соседний угол сквозь стену, где живут такие же, как ты, и потому там родное не меньше. И ты вернешься к плите раньше, чем кофе от тебя убежит.

Он обещал:

— У нас будет восемью восемь своих углов. Кульман, и кофе, и соседи за стенами. — Он вспомнил теплое под ладонью — в память руки толкнулось живое. — И Человечек, если ты захочешь.

Женщина развернула к нему ждущее лицо.

Значит, он говорит правильно, обрадовался он.

Но лицо смотрело словно из-за стены. Словно в кровати, отвернувшись от собственной женщины, он толкнулся взглядом в ту, которая за обоями. Которая не его, но смотрит от мужа прочь и потому видит другого.

И вдруг показалось, что объяснил страшную неправду за истину, и женщина — настоящая, рядом, — поверила. И это хуже всего.

Мужчина понял, что болен любовью больше, чем нужно для счастья, и отвернулся в сторону, взамен обняв крепче.

— Правда, что в Крышах живут привидения? — спросила она, ища в нем мучительно близким лицом.

Когда она так, в нем снова хорошо. Он больше не может смотреть в глубину себя. Зато может уберечь пиджаком.

— Здесь чистый лес, — соврал он, стараясь не ощущать далекого запаха замыкания. — И бродят только сигналы телепрограмм. Здесь не случается ничего.

— Не случается… — повторила она эхом в близкую точку.

Он проводил ее взгляд до конца. Там с_и_д_е_л_о.

М_а_л_е_н_ь_к_о_е.

Маленькое увидело два взгляда сразу и заплакало навстречу, качаясь на узких ножках.

Кто из них Н_е_т_а_к_о_й?!

Он вскочил, чтобы уничтожить привидение кулаком и сохранить рядом норму, но женщина, протянув к привидению руку, произнесла странное:

— Кис-кис…

— Не смей! — крикнул в мужчине ужас.

Но Кис-Кис, обрекая одного из Двоих, шагнуло ей прямо в пальцы и зашумело. Тихонько, как маленький приборчик. Женщина спрятала его под одежду, и мужчина видел, что Кис-Кис проползло сквозь слишком просторный лифчик к животу и там свернулось в тоненько тарахтящую кучку.

Осторожно придерживая свернувшееся у живота, она позвала:

— Пойдем? Ему тепло. И он будто внутри.

* * *

Двое шли молча. Мужчина надеялся, что ЭТО потеряется по дороге, и нарочно вел девушку по самому краю Крыш.

Не потерялось.

Значит, Нетакая — она, думал он, стараясь не смотреть ей в живот. Но около двери в жилой блок все же спросил:

— Зачем нам?

Девушка подумала и объяснила совсем другое:

— Когда я его назвала, мне показалось, что страшно уже не будет.

— А что это — то, как ты его назвала?

— Кис-Кис? Не знаю. Маленькое. Как Человечек.

* * *

Он постарался, чтобы им было хорошо в углу, где завтра встанет кровать. Даже с Кис-Кис было хорошо. Кис-Кис почти не мешал, лежал где-то в ногах и все так же потрескивал.

Мужчина сделал вид, что привык, и сказал ему:

— Кис-Кис.

Ему затрещали громче. А рядом доверчиво улыбнулись.

Ничего. Будет завтра, уже скоро. Будет утро, и они Семьей шагнут из Блока на Завод, девушка и шум производства поглотят друг друга навсегда, и Завод возвратит ее нормальной уставшей Женой, такой, как должно, — женщиной для порядка и покоя. Чтобы оставаться Семьей, они станут возвращаться в покой и порядок, но главное будет там, на Заводе. Там — во имя будущего — все Человечество, там язык единого, пригнанного к частицам людей труда, и все друг друга видят легко и прямо.

Без слов.

Без вопросов.

* * *

Она шагнула к окну. На уставшем и чуть опустевшем лице мелькали блики утренних лозунгов:

БЛАГО ОБЩЕСТВА — БЛАГО КАЖДОГО

Мужчина следил, неловко поджав ноги, чтобы не коснуться голым Кис-Кис. Сверху обозначили каждодневное:

ТРУД — МЕРА ВЕЩЕЙ

— Человечек… — позвала женщина тихо и куда-то.

И сделала резкое движение, будто решила взлететь.

— Только не так! — замер он. — Не удержу! Так не надо!

Это было, было уже. Он больше не хочет такой жены.

Но эта женщина не улетела. Удивленно засмеявшись, развернулась в комнату с голым на руках.

— Он падал мимо, а я успела. Теперь у нас много, теперь у нас есть почти все!

Она чему-то смеялась, прижимала голое, маленькое, человеческое, с ненастоящими ручками-ножками, к себе.

Это было преждевременно. Он предпочел бы обычный способ, но изменить сейчас он ничего не сможет. Остается просто не спорить. Личное время уже истекло. Мера вещей — труд. Она вернется другой.

Двое вошли на Завод, держась за руки, и раскололись Проходной порознь.

Мужчина обернулся. Ему хотелось запомнить, пока она не вернулась. Не хочу! — рванулась в нем кривая внезапная боль. Но Завод уже поставил боль вместе с человеком в рабочий угол и вскипел запахом высокоразвитой техники. Завод обступил углами широких окон и бодрыми словами Неба.

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ИСТЕКЛА, — напомнило Небо Человечеству. Разлился приятный повсеместный свет: ОБЩЕЕ ЗДАНИЕ — ОБЩЕЕ СЧАСТЬЕ. Человека прокололи гражданственные ритмы совместных усилий. Грянул порядок.

Глубоко под Крышами девушке показали участок, первый и на всю жизнь.

Пыльный металл. Отсеявшееся бесплодное электричество. Цикличность. Пути, удобные механизмам. Нормы. Ритмичное согласие. Общий язык труда.

Запах цеха показался приятен. Она вдохнула его целиком.

* * *

К вечеру двое встретились у своего блока. Мужчина принес легкую складную кровать.

Женщина подождала, пока новая вещь самораспакуется и разрастется до нормы. Новой вещи требовался новый порядок. Можно было сместить повыше окно. Или вырастить из стены угол, которого еще не было. Приподнять пол в подиум. Интимно приспустить потолок.

Мужчина тщательно наблюдал, решая для себя второй брак. Женщина, подчиняясь ритму малых пространств блока, использовала все механические возможности превращения прежнего жилья в семейный уют. Строго соблюдая интервалы труда, она создавала порядок.

Не надо, хрипло запросился внутрь мужчины невидимый голос. Он проглотил его, не позволив родиться слову вслух.

Дойдя до вчерашней постели, на котором Кис-Кис пело свою тихую песню голому ничейному младенцу, женщина остановилась. Лицо, не обретя смысла, изменилось напряжением памяти. Она удивленно посмотрела на мужа, но увидела только молчание. Молчание не объяснило. Тогда она обняла одеялом чужое, выдвинула в немоту окна и, разжав пальцы, без сожаления