Красное сафари на Желтого Льва - Татьяна Эмильевна Тайганова

Татьяна Тайганова

Красное сафари на Желтого Льва

(Истории из мусорного ящика)

Конец

…он горячим прыжком лег посреди и грива слилась с иссушенной травой а спина с солнцем и мир желт и желты глаза даже если закрыть и это саванна и он будет ждать там тысячу и тысячу лет пока навстречу не взлетит такая же как он желтая молния и одиночество кончится…

* * *

Лев услышал, как пуста под ним мгла, и понял, что подобных ему больше нет.

Он оглянулся, чтобы увидеть, кто так бездонно молчит позади.

Позади высыхал отставший след.

Лапы затосковали по шорохам, и Лев обрадовался своей тоске:

— Меня еще много. На мне живут Лапы, Грива и Хвост. И Кисточка на конце меня. Я буду им себя говорить и не стану один.

И Лев объяснил своим Лапам:

— Надо идти.

Лапы промолчали. Он понял тяжкую в них усталость.

— Надо, — попросил Лев, и Лапы взмахнули длинное тело в тьму без запахов, звуков и цвета.

* * *

…и если молния не вспыхнет в зрачках и не протянет рядом длинного безгривого тела и маленькие Желтые не продолжат рода и вплотную подступит Никогда оставив ему лишь жарко пахнущий мир ветер трав и солнце льющее масло вдоль шкуры…

Позади, если бежать далеко-далеко в память, остались планеты, перенасыщенные прямыми углами. Кристаллизуясь ими в единое, там пытались быть люди. Но среди людей не нашлось Желтой Саванны для Желтого Льва.

— Я устал, — сказал себе Желтый Лев. — Но и для смерти нужна опора. Здесь негде остановиться или упасть.

Тело отозвалось, согласно дрогнув Хвостом.

Но Лапы не согласились, что смерть правильнее пути. Даже если ищешь Саванну так долго, что помнишь о ней только желтое.

…он останется ждать посреди родившей его земли хотя бы для того чтобы в ней не закончилась вера…

— Я ищу желтое, — повторил себе Лев, чтобы не заблудиться в поисках родины.

Он искал так давно, что остался последним. Он шел из тьмы через тьму. Острая звездная пыль стирала с лап шорохи и шаги.

1

Голос доброжелательного механизма: ОСТАТКИНО. КОНЕЧНАЯ.

Приезжий шагнул в рекламный пожар. На спину взбежали сполохи. Штормило рекламу:

"Все сущее и насущное — от Единой Теории Поля до полей теорий — приобретайте в ТОРГОВОМ ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕННОЙ!"

"В Нуль-Т-Переходе возможно все — от бумажных трусиков до свежего пучка нейтрино! ЖДЕМ ТВОЮ ВАЛЮТУ, ПРОХОЖИЙ!"

"ГРАЖДАНИН! И ты можешь управлять государством! КАРАТЭ-ДО, КУН-ФУ, У-КУ-ШУ обеспечат безопасность в Конгрессе! Ты научишься легко переключаться на любую платформу!"

В Остаткине бывает стиральный порошок, напомнил себе Приезжий.

Про порошок небо умолчало.

СТОЙ!

Вздрогнув, Приезжий затонул испуганным взглядом в гигантском восклицательном знаке, предчувствуя, что точка обрушится на голову. Сверху разъяснили:

"На начальных ПОТРЕБИТЕЛЬСКИХ КУРСАХ тебя научат отличать артишоки от антрекота и доступно объяснят разницу между траверсом и каперсами. ШИРОКОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ — ПРИЗНАК ШИРОКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ!"

— Спасибо, — пробормотал Приезжий.

Сквозь шрифтовые просветы обозначился шпиль — Пресс-Башня царапала лоб незримому солнцу.

Воды бы… Приезжий покосился вверх — возможно, за шрифтами толкутся дойные тучи, хлеща ливнем по хребтам букв, буквы шипят, испаряя, а над человечеством — многоцветная сушь, потому что и слово, и небо терзает жажда.

Реклама сдвинула полосы:

КУПИ СМЫСЛ ЖИЗНИ!

Тучи устарели, понял человек.

Поперек СМЫСЛА промчались неровно рубленные черные буквы:

"СВЕРХРАЗУМНЫЕ! Млечный Путь засорен свалками! Русло продано за кордон для добычи нефти!"

Воздух над Приезжим потемнел.

— Прорвались-таки! И в прессу! — удивились рядом громко, но безлико. Перед обменным киоском слиплась в монолит очередь. Приезжий придвинул себя к жаждущим. За спиной тут же жарко наросло чужими животами. Голос без лица удовлетворенно хрипнул: — Сюда-то уж не проскочат!

— Кто? — не понял Приезжий, но небо торопилось высказаться:

"Голосуйте против проекта поворота Млечного пути вспять! СПАСАЙТЕ ПРАМАТЕРЬ ЦИВИЛИЗАЦИЙ!"

Реклама, испепеляя незаконное, заморгала молниями, скрутив осколки гласных и несогласных в черный фейерверк.

Я не спрашивать, я — за порошком, одернул себя Приезжий.

— Обменить бы мне — здесь, сынок? — просительно заглянула снизу старушонка, готовая запричитать от усталости. Запахло потными неимущими медяками.

Он пропустил вперед, сдвинувшись в единственную около урны короткую тень — хотелось охладить хотя бы ботинки. По ботинкам мчались цветные тени неба. Наэлектризовавшиеся шнурки шевельнулись и, покачавшись, встали дыбом.

Рядом замерла внезапная пара "саламандр". У "саламандр" не качалось. Он, удивляясь, медленно рассмотрел чужое качество.

— Отец, — определили ему статус, — чего ищем? Меняешь? Медяки или карточки? В чем потребность?

— Порошка бы, — поддался Приезжий. — Жене стирать нечем.

— Боны? Валюта? Покажь, что имеешь… Не-е, отец, потребности не по возможностям. Такое не беру, извиняй. — Прежде чем уйти в поиск, "саламандры" чуть помялись и предложили: — По дешевке могу Дыру. Черную.

— Своих хватает, — буркнули в ответ.

"Саламандры" сгинули, оставив потребности смотреть в то место, где только что стояло.

Досаду Приезжий сплюнул в урну. Вздохнув жерлом, та зачмокала и выплюнула. Пуговица. Уровень жизни озадачивал: на Окраинах такого не имелось. Урн не было вовсе, а мусор вышвыривался на орбиты и прессовался в спутники, из-за которых созвездия уже давно правильно не распознавались.

Хотелось пить.

Приезжий повертел еще теплую пуговицу и швырнул обратно в жерло, оттуда с готовностью плеснуло газировкой в лицо и с опозданием прохрипело стаканом.

Сервис, однако, удивился Приезжий.

Заляпанное, немытое стекло помедлило на краю и звякнуло назад, завершившись еще одной кривой пуговицей. Он насчитал семь дырок.

И тут барахлит, не без удовлетворения расстроился он.

Туго взвыло под ногами густое гудение, отзываясь в сердце микроскопической навязчивой вибрацией.

Что бы могло — так занудно?..

Он оглянулся — очередь массивно молчала. Из-за киоска вывернулся Проспект, просвистел над головой и запульсировал около. По обеим сторонам Проспекта двигались в противоположные бесконечности две толпы из безмолвных фигур впритирку. Меж потоков взвизгивали скоростями три транспортных яруса, трассируя в двенадцати временах и четырех измерениях. Среди фигур возвышались памятники. Каждый поток шагал в одну общую ногу, медленно сдвигая монументы в перспективу.

От вибрации заныло в ступнях. Шнурки обезумели. По коленям поползла внезапная тоска. Захотелось выброситься из обуви, чтобы бежать, а он смотрел и смотрел — на обессиленные общим движением плечи туда и плечи обратно.

Хлестнуло вдоль тела жесткое нечто, обменный