Красное сафари на Желтого Льва - Татьяна Эмильевна Тайганова
Человек окаменел от машинного воя.
Хочу домой. От меня скоро уйдет жена. На остаткинском рынке можно купить порошок.
Междоусобная схватка техники, времени и пространств казалась безлюдной. Потусторонние останки стремительно укатывались свеженарастающими ярусами.
Но там же были толпы! — очнулся человек.
Вниз хлынуло небо:
"В следующем квартале утвержден обмен ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ КАРТОЧЕК НА ЗРЕЛИЩНЫЕ".
В ноги заколотилось мощнее. Киоск с очередью запрыгал, ударяясь в зрачки. Проспект, как старую киноленту, дернуло в длину, в ширину, замедлив мерное продвижение памятников. Улицу выровняло и заполнило шагающей в ногу толпой.
Все в порядке, утешил себя Приезжий. Смерть техники больше не мучила.
Рядом материализовался, едва не совпав, улыбающийся внезапный субъект.
— Извини, друг, — обрадовался он и прицельно зыркнул в глубины очереди. — Стоим? Я миллион триста восемьдесят седьмой.
— Еще не светит, — отозвался Приезжий, слушая пятками глубинные подземные всхлипы.
— В самом деле! — весело согласился субъект. — Значит, успею отхватить лимоны в центре!
Он нацелился исчезнуть, но Приезжий, внимая пяткам, выдернул его из-под пространства:
— Послушайте… Что т_а_м шевелится?
— А? Ага. Насос. Качает. Из сопряженной Вселенной.
Приезжему показалось, что он стоит на жующих хищных губах. Под ногами противно вздохнуло.
— Зачем?..
— А уникально! Хотя некоторым — этим, черно-буквенным — не нравится. Говорят — колонизаторская политика. Где-то кризис перепроизводства, а излучают — нам. Тряпки и зрелища.
Зрелища. Приезжий вдруг почувствовал, сколько весит небо. Шнурки задергало в стороны.
— А если нейтрализовать?
— Купите антистатик. Во — последняя модель, о_т_т_у_д_а. Пш-ш— и все вещи тихие, как под наркозом. Почти даром. Берете?
— Я про то — под ногами!
— А, насос! Пытались. Антистатик не помогает. Потому и уникально. Да и зачем? Цивилизация задаром, лимоны размножаются. Да и излучение, как-никак. Тоже, говорят, чему-то способствует. Тепло вон, третий год без дождя. Может, карточки отменят!
Субъект растворился.
Приезжему захотелось поджать чуткие, смертельно перепуганные пятки. Он проводил взглядом пластунски уползающие шнурки и беспомощно развернулся к Проспекту.
Над левым потоком одинаковых голов вдруг взвились транспаранты:
ДОРОГУ ТЕХНОКРАТИИ! УРБАКАПИТАЛУ — УРА!
В КОМФОРТНОМ ТЕЛЕ — КОМФОРТНЫЙ ДУХ!
Справа единодушно ответили:
ХОЧЕШЬ ВПЕРЕД — ШАГАЙ НАЗАД!
АСФАЛЬТ— КРЕСТЬЯНАМ!
— Надо же! И внизу заговорили! — удивился из очереди голос без лица. — Демократия!
В перспективе Правые и Левые сливались в общую точку. Проспект вдруг сменил течение, ткнулся ближним монументом в киоск, прянул прочь и, свернувшись лентой Мебиуса, исчез.
Приезжий пнул урну. В ней булькнул хаос, крошево мелких карманных катастроф, сфонтанировал пробитый проездной билет. Билет успокоил — в конце концов можно жить и без шнурков. Мусор урны никогда не был живым и ничего не излучал. Или?..
Человеку захотелось зажмуриться и нырнуть в жерло.
…Что оно выплюнет на мое место?
"Лучше бы я вышла замуж за вагон порошка!" — всплыло недавнее и тут же умолкло.
Спине стало мерзко и мокро. Приезжий почувствовал, как усталый пот медленно стекает в ботинки.
Она уйдет, вдруг понял он, и вышел из животов и спин. Его место сразу безвозвратно спрессовалось. Я вернусь в пустоту.
Подскочила, узнав в нем провинциала, свежая пара кроссовок. "Адидас", прочел он интернациональное. Зачем мне "Адидас"? Моя немытая галактика задыхается от грязи!
В душе пустело, как в комнате, в которой умерли любимые вещи. Рядом кокетливо переминались белоснежные адидаски с морально здоровыми шнурками. Приезжий тупо смотрел вниз, пытаясь объяснить себе эту стерильность в грохочущем глухотой мире.
Стерильное запищало:
— Меняю одного пекинеса на пять Мопассанов. Органика, экологически чисто, спасает от одиночества и самоубийств. Когда надоест, обменяетесь с сослуживцами.
ПЕКИНЕС — ЛУЧШИЙ ОБМЕН ЛУЧШЕМУ ДРУГУ!
Он внезапно задохнулся, ослабел от отвращения.
К миру и его зрелищам и опрокинулся в небо первобытным окраинным матом. Ему хотелось устроить конец света, но получились слова, краткие, из трех суставов, черные — через весь невидимый полдень и царапины на солнце; в Пресс-Башне оторвались от пультов остаткинские небожители, и вдоль длинного тела шпиля заныл аварийный сигнал — снижая опасность, с фантастической скоростью верстались новейшие и ярчайшие призывы потреблять дармовое изобилие.
— Чего это он? Чего? — волновались истерикой адидаски и пятились, пятились в глубину непотревоженной массы около киоска.
Приезжему прямо в лицо ударил внезапный Проспект, просквозил с неоновым треском, человек иссяк и ссутулился и швырнул в урну все, что у него было. Карманный мусор со скомканной фотографией жены звякнул не обмененной мелочью, и непритязательное их качество не отозвалось ничем. А человек — сквозь" Адидас" — двинулся прямо в Проспект, в ярусы и времена, смешивая собой транспаранты и левые и правые плечи.
2
Не всегда для сотворения мира требуется глина. Иногда достаточно выпавшего из кармана комка абонементов. Среди использованных обязательно окажется два три не пробитых, и на одном что-нибудь жизненно важное, например: "яйца, бут. сливок, 24-64-51, В. В.". С мусором в урну падает засохшая крошка сыра, прошлогодний талон на жизнь, ключ, двушка и фотокарточка, падают и падают сквозь неисправную бездну и никак не могут достичь дна, потому что дворник в запое.
То, что было когда-то в одном кармане, сначала стремится освоить вселенную порознь и разлететься к стенам черного жерла, падает поодиночке Вечность, пока не забывает собственное название и всякий смысл, и тогда, чтобы не превратиться в ничто, лучше снова спаяться в совместный ком. Элементарные частицы изрешетили бумажки в пыль, разбили в крошево ветхий ключ и согнули монету, а фото истончили до лица, унеся прочь основу.
Космос подступил прямо к глазам.
Увидев все свойства мрака вблизи, лицо тревожно сказало:
— Пусто, словно и нет ничего. — И зажмурилось, чтобы увидеть хоть что-то. Например, себя изнутри. Внутри было ноль глубины. Как в точке.
— Так не бывает, — не согласилось лицо. — Что-нибудь должно быть всегда. Хотя бы три кита. Или точка опоры.
Слова вязли в пространстве, не мигая даже эхом.
Никто не ответил, но думать вслух не мешал.
От присутствия слов пустота чуть-чуть расширилась.
— Тогда, может быть, точка — я? А опора где-нибудь на дне урны?
Ниоткуда не спорили и ни о чем не спрашивали. Это было неудобно и требовало объяснений.
— Пыль! — уверилось вдруг лицо, рассмотрев близко парящие остатки абонементов. Оно было женщиной и имело свою логику. — Пыль — поэтому и не видно.
Лицо посмотрело в Космос вперед и в Космос назад. Было одинаково никак. Хотя без бумажного затылка видимость оказалась лучше. Лицо вспомнило, что у его женщины всегда хватало всякой очищающей
