Дэвид Митчелл - Простые смертные
– Правда? – удивился Четвинд-Питт. – Хорошо, посмотрим, что скажет полиция…
Должно быть, это телевизор разбился с таким оглушительным звоном и грохотом. А может, они уронили книжный шкаф со стеклянными дверцами? Бум-трах-тарарах – в ход пошли хрустальные бокалы и фаянсовая посуда, картины и зеркала; тут, пожалуй, даже Генри Киссинджер не сумел бы удрать невредимым. Потом вдруг послышался пронзительный крик Четвинд-Питта:
– Моя рука! Черт побери, моя рука!
Далее последовала череда неслышных вопросов и ответов. Потом снова раздался голос того немецкого педика:
– Я НЕ СЛЫШУ, РУФУС!
– Мы заплатим, – жалобно проныл Четвинд-Питт, – заплатим…
– Конечно, заплатите. Однако ты вынудил Шанди нас вызвать, так что плата будет выше. По-английски это, кажется, называется «плата за вызов на дом»? У нас бизнес, так что мы должны покрывать расходы. Ты. Да, ты. Как твое имя?
– О-О-Олли, – сказал Олли Куинн.
– У моей второй жены был чихуахуа по кличке Олли. Он меня укусил, и я бросил его в… scheisse, как называется эта штука, в которой лифт ходит то вверх, то вниз? Такая большая дыра. Олли – я спрашиваю тебя, как это будет по-английски.
– Шахта лифта?
– Точно. Я бросил Олли в шахту лифта. Так что ты, Олли, меня кусать не будешь. Верно? Значит, так: сейчас вы соберете свои денежки и принесете сюда.
– Мои… мои… мои – что? – пролепетал Куинн.
– Денежки. Фонды. Заначки. Ты, Руфус и ваш дружок. Если сумма будет достаточной для того, чтобы оплатить наш вызов, мы оставим вас праздновать Новый год. Если же нет, нам придется придумать иной способ помочь вам выплатить долг.
Одна из женщин что-то сказала, послышалось невнятное бормотание, и через пару секунд немец-педик громко крикнул:
– Эй, «битл номер четыре», спускайся вниз и присоединяйся к нам! Тебя никто бить не будет, если, конечно, ты не станешь совершать героических поступков.
Я беззвучно открыл окно – бр-р-р, ну и холодно было снаружи! – и осторожно перекинул ноги через подоконник. Просто кадры из «Головокружения» Хичкока; альпийские крыши, по которым я собирался соскользнуть на землю, вдруг показались мне куда более крутыми, чем когда любуешься ими издали, стоя на земле. Хотя крыша шале Четвинд-Питтов над помещением кухни была, пожалуй, несколько более пологой. И все-таки существовал значительный риск того, что через пятнадцать секунд я с обеими сломанными ногами буду, пронзительно вопя, кататься по земле.
– Лэм? – услышал я под своей дверью голос Фицсиммонса. – Послушай, Лэм, та сумма, которую ты выиграл у Руфуса… сейчас очень ему нужна. У них ножи, Хьюго! Хьюго, ты меня слышишь?
Я поставил ноги на черепицу, цепляясь за подоконник.
Пять, четыре, три, два, один…
* * *Двери «Ле Крока» были заперты, внутри темно и, естественно, ни малейших признаков Холли Сайкс. Наверное, раз вчера вечером бар был закрыт, то Холли нужно будет там убирать только завтра утром. Господи, почему я не спросил у нее номер телефона?! Я побрел на городскую площадь, но даже в самом центре Ла-Фонтейн-Сент-Аньес было мрачно и пусто, точно перед концом света: туристов почти не видно, машин и того меньше, даже человек-горилла сегодня не торговал блинами, и практически на всех магазинах висела табличка «Ferme»[115]. Интересно, что случилось? Ведь в прошлом году 1 января город так и гудел. Тучи над головой было низкими, давящими, точно груда серых, насквозь промокших матрасов. Я зашел в кондитерскую «Паланш-де-ла-Кретта», попросил кофе и бокал красного вина и плюхнулся в угол у окна, не обращая внимания на ноющую после прыжка с крыши лодыжку. Во всяком случае, сегодня следователь Шила Янг уж точно не станет думать обо мне. И как же мне быть теперь? Как вести себя дальше? Активировать Маркуса Анидера? У меня есть паспорт на это имя, хранящийся в банковской ячейке на станции метро «Юстон»[116]. Может быть, так: автобусом до Женевы, затем поездом до Амстердама или до Парижа, затем на катере через Ла-Манш, а из Англии – уже на самолете в Панаму или на Карибские острова?.. Наняться на какую-нибудь яхту…
Неужели действительно придется так поступить? Неужели я решусь так просто покончить с прошлой жизнью?
И никогда больше не увижу родителей и братьев? Как-то чересчур внезапно…
По-моему, в Святом Писании совсем не так говорится…
За окном всего в трех футах от меня прошел Олли Куинн в сопровождении какого-то страшно веселого человека в дубленке. Мне почему-то показалось, что это тот самый немецкий педик-психопат. Куинн, шедший от него по правую руку, выглядел совершенно больным и очень бледным. Странная парочка проследовала мимо той самой телефонной будки, где только вчера Олли беседовал с Несс, а потом заливался безутешными слезами, и вошла в уставленный банкоматами вестибюль швейцарского банка. Там Куинн три раза снял деньги с трех разных карточек, а потом его снова под конвоем повели обратно. Я прикрылся газетой, весьма удачно оказавшейся под рукой. Наверное, нормальный человек должен был бы испытывать вину или желание оправдаться хотя бы перед самим собой, но у меня было ощущение, словно я наблюдаю проходной эпизод из сериала «Инспектор Морс».
– Доброе утро, выпендрежник, – раздался голос Холли. Она стояла рядом, держа в руках чашку с горячим шоколадом. Она была прекрасна. И догадлива. И она была совершенно самой собой. И на ней был симпатичный красный берет. – Ну, и в какую беду вы теперь угодили?
Не знаю, что на меня нашло, но я стал это отрицать:
– Да нет, у меня все прекрасно.
– Можно мне присесть? Или вы ждете кого-то?
– Да. Нет. Пожалуйста. Садитесь. Никого я не жду.
Она сняла лыжную куртку – ту самую, цвета мяты, – и села напротив. Потом сняла берет и положила его на стол. Потом размотала кремовый шарф, скатала его в комок и положила поверх берета.
– Я только что заходил в бар, – признался я, – и понял, что вы, наверное, пошли кататься на лыжах.
– Склоны закрыты. Надвигается снежная буря.
Я снова выглянул в окно.
– Какая снежная буря?
– Вам следовало бы слушать местное радио.
– Там только и делают, что крутят без конца «One Night in Bangkok»! Уже в ушах навязло.
Она невозмутимо помешивала свой шоколад.
– Вам бы лучше вернуться домой – скоро, не позже чем через час, здесь все окутает непроницаемая белая мгла. Ничего не будет видно даже на расстоянии трех метров. Это почти то же самое, что внезапно ослепнуть.
Она сняла ложечкой шоколадную пенку, проглотила и стала ждать, когда я признаюсь, что же все-таки со мной случилось.
– Я только что выписался из отеля «Четвинд-Питт».
– Я бы на вашем месте вписалась обратно. Правда.
Я изобразил сбитый самолет и пробормотал:
– В данный момент это весьма проблематично.
– Раздор среди друзей Руфуса-сексиста?
Я наклонился к ней чуть ближе.
– Они подцепили каких-то подвыпивших девиц в клубе «Вальпургиева ночь», а те оказались проститутками. И сутенеры этих девиц в данный момент выжимают из ребят все до последнего сантима. Я убрался через аварийный люк.
Холли не выказала ни малейшего удивления: подобные истории на лыжных курортах случаются сплошь и рядом.
– Ну, и каковы же ваши планы на будущее?
Я посмотрел в ее серьезные глаза. Разрывная пуля счастья прошила мои внутренности.
– Пока не знаю.
Она с наслаждением, маленькими глоточками пила свой шоколад, и мне захотелось стать этим шоколадом.
– Во всяком случае, вы не кажетесь таким уж обеспокоенным; я бы на вашем месте так не смогла.
Я молча пил кофе. Было слышно, как на кухне пекарни шипит сковородка.
– Я не могу этого объяснить. У меня ощущение… словно мне грозит некая неминуемая метаморфоза. – Было очевидно, что Холли меня не понимает, но я ее за это не винил. – Вам когда-нибудь случалось… столкнуться с обманом? Причем с таким, которого вы понять не в силах… Или…или… незаметно для себя пропустить несколько часов? Нет, не в смысле «ой, как время летит!», а как при гипнозе… – я прищелкнул пальцами, – …щелк – и пары часов как не бывало? Хотя кажется, что между двумя ударами твоего сердца никакого перерыва не ощущалось. Возможно, эта штука с провалом куска времени служила просто для отвлечения внимания, но я действительно отчетливо ощущаю, что моя жизнь меняется. Со мной происходит некая метаморфоза – вот самое подходящее для этого слово… Вы очень стараетесь не показать, что я выгляжу в ваших глазах настоящим фриком, только я и сам понимаю, что говорю такие вещи, словно у меня не все дома.
– Что-то чересчур много сложностей. Я ведь работаю в баре, если вы помните.
Я пытался подавить сильнейшее желание перегнуться через стол и поцеловать ее. Но она, конечно же, дала бы мне пощечину и прогнала. Я бросил в кофе еще кусочек сахара. А она, еще помолчав, спросила:
– А где вы собираетесь жить во время этой своей «метаморфозы»?
