Дэвид Митчелл - Простые смертные
– Да, все в полном порядке. Я третьего января уже снова выхожу на работу, а мама и вовсе с ног сбилась у себя в театре из-за праздников, но ты, я надеюсь, отдыхаешь по-настоящему. Кстати, ты уверен, что за тобой не нужно заехать в аэропорт, когда вы вернетесь?
– Спасибо, пап, но меня Фицсиммонс подбросит, за ним все равно пришлют водителя. Думаю, когда мы дней через восемь с тобой увидимся, эта таинственная история со следователем уже сама собой рассосется.
Я снова поднялся к себе в мансарду; мысли сменяли одна другую со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Сценарии могли быть самые различные, например бригадный генерал помер, и его душеприказчик или судебный исполнитель задался вопросом: о каких таких ценных марках беспокоился покойный? Сестру Первис, естественно, тут же расспросили, кто именно и когда посещал бригадного генерала в последнее время. А Крибель незамедлительно назвал имя Маркуса Анидера. Затем они просмотрели записи видеокамер, и я был опознан. Меня вызывают к Шиле Янг, мы беседуем, и я отрицаю все ее обвинения, но Крибель, находящийся за стеной с зеркальным стеклом, говорит: «Это он». Далее следует официальное обвинение; в залоге и поручительстве нам отказывают; из Кембриджа меня исключают; я получаю четыре года за кражу и мошенничество, но два из них условно. Далее, если день не будет особенно богат новостями, моей истории удастся занять в государственных газетах первую полосу: «Студент-выпускник университета в Ричмонде похитил у несчастного старика, жертвы инсульта, целое состояние». Через восемнадцать месяцев меня за хорошее поведение выпустят на свободу, но в моем досье навсегда останется запись о совершенном преступлении и судимости, так что единственное, чем я смогу заняться, это крутить баранку или менять резину на чужих автомобилях.
Я протер затянутое изморозью стекло в окне мансарде, и мне стали видны заснеженные крыши, отель «Ле Сюд», острые вершины гор. Снегопад еще не начался, но тяжелое, словно гранитное, небо выглядело угрожающе.
Наступило 1 января; я почувствовал, что стрелка компаса уже слегка дрогнула.
Куда же она указывает? В тюрьму? Или куда-то еще?
Мадам Константен со случайными людьми в разговор явно не вступает.
Надеюсь, что так. Внизу послышались тяжелые кроличьи прыжки: Куинн поднимался по лестнице.
Причем очень быстро; и топал, словно огорченный бронтозавр.
Следователь Шила Янг – это еще не ловушка: она скорее некий катализатор…
Собирай-ка поскорей вещички, твердил мне инстинкт. Будь наготове. И жди.
Я подчинился инстинкту и нашел в «Волшебной горе»[113] то место, где вчера остановился.
* * *Тем временем наша «обитель греха» постепенно пробуждалась и приходила в движение. Мне было слышно, как Фицсиммонс этажом ниже орет: «Я быстро, только душ приму!..» Пробудился бойлер, зарычали трубы, в душевой зашуршали струйки воды; незнакомые женщины заговорили на каком-то африканском языке; послышался грубый смех; Четвинд-Питт громогласно провозгласил: «Доброе утро, Оливер Куинн! Скажи-ка, разве это не то, что доктор прописал?» Одна из женщин – Шанди? – спросила: «Руфус, лапочка, можно мне позвонить нашему агенту и сообщить, что с нами все в порядке?» Кто-то спустился в полутемную гостиную; на кухне на полную мощность включили радио, и до меня донеслась надоевшая песня «One Night in Bangkok»; Фицсиммонс вышел из душа, и я услышал, как на лестничной площадке мужские голоса бубнят: «А наш-то стипендиат все еще спит наверху, в своем пенале… Между прочим, он только что говорил по телефону!.. Впрочем, если ему нравится дуться, пусть дуется…» Я с трудом подавил искушение заорать в ответ: «И вовсе я, черт побери, не дуюсь! Наоборот, я совершенно счастлив, что вам уже удалось очухаться после вчерашнего кокаина в сочетании с алкоголем!», но потом подумал: с какой стати мне тратить силы и что-то объяснять, тем самым только усиливая их высокомерное ко мне отношение? На кухне засвистел закипевший чайник, а потом вдруг послышался какой-то странный голос – полуфальцет-полухрип: «Что ты мне эту чертову лапшу на уши вешаешь?»
Я тут же насторожился. На несколько секунд внизу воцарилась тишина… И во второй раз за это невероятно странное утро я испытал необъяснимую уверенность: сейчас случится что-то страшное. Такое ощущение, словно я заглядывал в некий сценарий будущих событий. И во второй раз я решил подчиниться инстинкту: закрыл «Волшебную гору» и сунул ее в рюкзак. Одна из чернокожих «бэк-вокалисток» что-то говорила, но так быстро и тихо, что я ничего не смог разобрать, а потом на лестнице громко затопали, и на площадку вылетел Четвинд-Питт с воплем: «Тысячу долларов! Они хотят тысячу гребаных долларов! Каждая!»
Звяк, звяк, звяк – падают пенсы. Или доллары. Как в самых лучших песнях – не знаешь, какой будет следующая строчка, но как только она пропета, становится ясно, что никакой другой она и быть не могла.
Фицсиммонс: «Да они, черт побери, наверняка просто шутят!»
Четвинд-Питт: «Ни хрена! Они и не думают шутить!»
Куинн: «Но они же… не сказали нам, что они проститутки!»
Четвинд-Питт: «Да они и на проституток-то не похожи!»
Фицсиммонс: «Но у меня просто нет тысячи долларов! Во всяком случае здесь».
Куинн: «У меня тоже, а если б и была, то почему я должен просто так им ее отдать?»
Меня так и подмывало выскочить из комнаты, быстро спуститься вниз и с веселым видом спросить: «Ну что, трое Ромео, вы как предпочтете – чтобы из ваших яиц сделали болтунью или глазунью?» Звонок Шанди ее «агенту» обернулся неожиданно включившийся сигнализацией, когда автомобиль без конца гудит, а фары ослепительно мигают в такт гудкам. Можно было бы назвать просто счастливой случайностью то, что у меня в комнате есть пара новых горных ботинок «Тимберленд», еще не вынутых из коробки, но выражение «счастливая случайность» попахивает ленью.
Четвинд-Питт: «Это вымогательство. И пошли они все на…»
Фицсиммонс: «Согласен. Они просто видели, что деньги у нас есть, вот и думают: хорошо бы урвать побольше».
Куинн: «Но, по-моему, если мы им скажем «нет», то разве они…»
Четвинд-Питт: «Боишься, что они забьют нас до смерти упаковками тампонов и тюбиками губной помады? Нет уж, решать нам: пошли вон – значит пошли вон. Пусть поймут, что это Европа, а не Момбаса или еще хрен знает что. На чьей стороне будет швейцарская полиция? На нашей или этих грязных шлюх с юга Сахары?»
Я поморщился. Из своего «банка» под полом я извлек все свои выигрыши и переложил пачку банкнот и паспорт в бумажник, который засунул поглубже во внутренний карман лыжной куртки, размышляя о том, что если богатые и рождаются глупцами не чаще, чем бедные, то все же слишком благополучное детство и соответствующее воспитание здорово их оглупляет, тогда как трудное детство как бы растворяет глупость в необходимости выживать – хотя бы в соответствии с дарвиновской теорией о труде, который создал человека. Именно поэтому, думал я, элита и нуждается в профилактической защите от остального общества в виде этих говенных государственных школ, дабы не дать умным ребятам из рабочего класса, получившим хорошие аттестаты, вытеснить детей из богатых и знатных семейств из Анклава Привилегированных[114]. Снизу доносились сердитые голоса, британские и африканские; они смешивались, и каждый старался звучать громче остальных. С улицы донесся гудок автомобиля, и я, выглянув в окно, увидел серый «Хёндэ», на крыше которого красовалась пышная шапка снега; автомобиль медленно полз в нашу сторону, и намерения у него были явно нехорошие. Остановился он, разумеется, у въезда в «замок» Четвинд-Питтов, перегородив подъездную дорожку. Из него вылезли двое здоровенных парней в куртках-дубленках. Затем появилась эта Канди, Шанди или Манди, приветственно махая рукой и приглашая их в дом…
* * *Гвалт в гостиной мгновенно стих.
– А ну-ка, кто бы вы ни были, – заорал Руфус Четвинд-Питт, – немедленно убирайтесь из моего дома, иначе я вызову полицию! Это частная собственность!
Ему ответил какой-то гнусавый голос с педерастически-психозно-немецким акцентом:
– Вы, мальчики, покушали в чудесном ресторане. Теперь пора платить по счету.
Четвинд-Питт:
– Но эти шлюхи даже не сказали, что они берут за это деньги!
Немец-педик:
– А вы не сказали, что умеете из своего пениса йогурт добывать, а оказалось, что умеете. Ты ведь Руфус, по-моему?
– Не твое дело, черт побери, как меня…
– Неуважительное отношение к собеседнику только вредит делу, Руфус.
– Убирайтесь – отсюда – немедленно! – отчеканил Четвинд-Питт.
– К сожалению, не можем: вы нам должны три тысячи долларов.
– Правда? – удивился Четвинд-Питт. – Хорошо, посмотрим, что скажет полиция…
