Душа для четверых - Ирина Родионова
Ни о чем другом, кроме Сахарка, ей не думалось, закольцованная мысль шла по одной и то же тропинке, заросшей жгучей крапивой и колючими ветками ежевики. Маше захотелось упасть в сугроб и заснуть, но вместо этого она подтянула сумку на плече и, свесив голову, поплелась к школьному крыльцу.
Глава 13
Два в одном
Мама отчего-то ездила по квартире в инвалидном кресле – колеса скрипели, цеплялись за ковры, но мама лихачила с детским азартом. Галка стояла в дверях, держа пакеты то ли с продуктами, то ли с карамелью на помин, и смотрела на нее как на чудо. Из маминой головы росли пышные, кудрявые банданы, и мама заплетала их в косу.
– Ты чего тут? – спросила Галка, но мама ее не заметила.
Скрип стал пронзительней.
– Мам! Ты же на кладбище, в гробу…
– В гробу я твой гроб видала! – расхохоталась мама и, резко заклинив колесо, поднялась с кресла. – Приснилось тебе, а ты поверила. Иди, обниму.
И Галка швырнула пакеты на пол, и кинулась к ней, и почти успела схватить… Колеса остановились, но все еще скрежетали, будили, тянули из сна. Галка просыпалась.
По потолку бродили серо-черные пятна, смешивались и разбегались, как амебы, и Галка решила, что будет разглядывать их до рассвета. Ей ночь за ночью снилась какая-то чушь: то рассыпающийся плитами дом и мама на крыше, на телевизионной антенне, лысая и раздутая; то шипящая змеей Лилия Адамовна, то Машин кот, говорящий человеческим голосом, с заточкой, зажатой в пушистой лапе… Что спишь, что нет – силы кончились.
Похороны прошли быстро и слились с суетой предшествующих дней: Галка кому-то звонила и разбиралась, выбивала скидку на венки и черно-золотой деревянный крест, договаривалась о месте на кладбище и ругалась с моргом, который не хотел выдавать ей свидетельство о смерти, а без свидетельства маму нельзя было хоронить… Галке хотелось только одного: лежать носом в стенку и подвывать своему огромному горю, которое никак не умещалось у Галки внутри и лезло отовсюду, из всех щелей, отпугивало соседок и прочих сочувствующих.
Оказалось, что бегать и ругаться даже лучше, это хоть немного отвлекало от боли. Мама в гробу была совсем на себя не похожа, и Галка формально чмокнула ее в ленту на лбу, отошла, потеснилась, пропуская соседей у подъезда. Всем руководила Лилия Адамовна, пересказывала последние мамины дни, когда та почти не просыпалась и только дышала тяжело, отрываясь душой от тела. Соседка раздавала дешевые стеклянные кружки и пакетики с карамельками, чтобы помянули, Иван Петрович ехал следом за газелью с гробовщиками, и Галка была им, неуемным и говорливым, очень за все благодарна.
Сложили подвядшие гвоздики в ноги под кружевной простыней, забили крышку гвоздями, засыпали землей. До горизонта, теряясь в мутно-белом зимнем тумане, тянулись одинаковые кресты, холмы комковатой промерзшей земли, венки и яркие искусственные букеты. Галка никогда еще не видела столько смерти разом, вспоминала и оранжевые носки, и светлый прощальный взгляд, и сводки еженедельные, как с фронта, и мелькали перед ней чужие имена на золоченых табличках. Теперь мама будет жить среди них. Ей же холодно…
Выпили. Галка купила бутылку, но Лилия Адамовна пригубила всего ничего, а Иван Петрович был за рулем и проглотил поэтому лишь одну рюмку. Замахнула горячего в живот и Дана, она мялась поодаль, смотрела круглыми глазами. Приехала Маша, сунула Галке в руки букет из четырех гвоздик и сбежала, боясь даже заглянуть в гроб.
От маминого черного блестящего свитера кололо горло, и Галка оттягивала его рукой, как удавку. Зачем было вообще доставать этот свитер, пахнущий затхло и мертво, из шкафа, зачем обряжаться в эту черноту, ради кого? Свитер душил.
Поминки Галка решила не проводить – какой смысл? С соседкой и ее мужем, а еще парой давно утерянных, но заглянувших на прощание маминых приятельниц они поели на кухне сладкого риса с изюмом, запили чаем в молчании. Ничего не обсуждали, не вспоминали – Галка от одиночества выхлебала почти всю бутылку, и от водки ей стало плохо. Соседка уложила ее в гостиной, и полночи Галка бегала к унитазу, надеясь, что ее вывернет еще и этим невообразимым горем.
На следующий день она взялась за генеральную уборку, встретила Лилию Адамовну сияющей белозубой улыбкой и постаралась не замечать косого взгляда. Позвонила Палычу и потребовала, чтобы он побольше навешивал на нее волонтерской работы, а Палыч в ответ на обычное Галкино хамство смолчал, согласился. Донесли ему уже, рассказали во всех подробностях. Галка вгрызлась в учебу – ее хотели отчислить за постоянные прогулы и долги, так что времени на рыдания не было.
И кафе помогало – Юлька пробовала поначалу Галку от работы разгружать, но та злилась и кричала на нее, легче было метаться с подносом между столиками, разнимать пьянчуг и вытирать разбитые губы у дам их сердца, чем сидеть ночи напролет и таращиться в пустое ослепшее окно. Галка брала смену за сменой, жаловалась напарницам, что денег совсем не хватает, только бы не возвращаться домой с ясной головой, не видеть пустых ампул на тумбочке, не замечать, как рассеивается родной запах.
Она старалась даже не вспоминать о матери, пусть немного переболит.
Не получалось, конечно. И облегчения никакого не появилось, зря она себя корила столько времени. Горе становилось таким беспросветным и засасывающим, что Галке казалось, будто она не выберется, – как вступила в лужу горящего битума, так намертво и вмуровалась в него, не отодрать. После смены в черный рассвет она без сил возвращалась в материнскую квартиру, закутывалась в кокон из простыни и сразу же засыпала на диване. Так ей было легче.
Даже Михаил Федорович успокоился со своими бесконечными воспоминаниями, закрутками и пазлами, которыми зарастала и комната в общаге, и пустая материнская квартира. Галка, может, и хотела бы отвлечься, но ее начинало пугать то, как старик не отпускает, сидит глубоко под ребрами, выжидает.
Заглянули девочки, якобы на новоселье. Маша мялась на краю кресла, будто боясь, что если откинется на спинку, то провалится, как в бездну, в черно-мутное Галкино горе. Кристина хмуро поздоровалась, хмуро скользнула взглядом по стенам и сразу ушла на балкон курить. Дана расставила торт и несколько йогуртов по пустым полкам в холодильнике, перемыла грязную посуду, сваленную горой в мойке.
– Поглазеть пришли? – хлестнула их Галка с сигаретой в зубах.
Маша вскинула чуть обиженные, влажные глаза, но обида сразу сменилась сочувствием, и Галке стало
