Душа для четверых - Ирина Родионова
– Когда в приют обратно повезешь? – Кристина снова склонилась над телефоном.
– Надеюсь, что никогда.
– Оптимистка.
– Оставь ребенку мечту, – отмахнулась Галка, снова плеская себе в кружку.
Дана тоже потянулась, она напомнила Галке жену алкоголика, которая старается выпить побольше, чтобы муженьку не досталось и он пораньше ушел спать, а не принялся колотить ее и детей. От мысли в голове стало пусто и легко, Галка рассмеялась.
Все напряглись.
– Добро пожаловать в истерику, – пробубнила под нос Кристина.
– Ой, заткнись. – Дана говорила грубовато и коротко. – Галь, ты воспоминания оставлять будешь? Думала уже, с кем их делить?
Смех оборвался. Галка сгорбилась, втолкнула в рот пирожок и замерла, словно у нее не нашлось сил, чтобы его прожевать.
– Не знаю. Подумаю. Вас, если что, позову.
– Зови, – закивала с готовностью Маша. – Мы придем.
– Чего ты там рисуешь постоянно?
Дана чутко следила за разговором и все пыталась перевести его в нужное русло. Маша чуть повеселела, Галкино опьяневшее лицо морщилось, надо было вмешаться.
– Заказ.
– А много платят? – Маша отщипнула еще кусочек пирожка, но не ела его, катала в пальцах.
– Мне не хватает, но деваться некуда. Тебе зачем? Тебя же папочка с мамой обеспечивают.
– Папа и мачеха, – поправила Маша и, увидев кивок от Кристины, чуть расправила плечи. – Корм дорогой, уколы тоже. Хочу подрабатывать начать.
– Так ты же маленькая совсем. И рисовать не умеешь.
– Повзрослею. Научусь.
– Я могу помочь. – Дана достала вибрирующий телефон и погасила экран. – В смысле, с работой. Рефераты там, доклады… Не очень сложно, хоть и платят мало. Курсовые научу оформлять, если хочешь.
– Хочу. Хотя бы попробовать.
– Наш человек! – Галка подняла кружку, как рюмку. – За тебя, Маш. Борись, и все получится.
– Слушай, а Анна Ильинична готова? – Маша отложила растерзанный пирожок и взглянула на Кристину.
– Давно уже. Лидию дописала, еще там по мелочи… Меня эти вещи чужие скоро из дома выселят.
– А меня не вещи. – Галка понимала, что ее несет не туда, но не могла промолчать. – Меня другой человек из головы выгоняет!
И снова жалко и пьяно засмеялась. Вспомнилась Людоедик – Галка не сомневалась, что выглядит сейчас точно так же, но была еще недостаточно выпившей, чтобы этого не замечать. Маша робко потянулась к ней.
– Нет, я серьезно. – Галка положила локти на стол и заговорщически склонилась к ним. – Палыч меня вызывал на одно задание, мы вдвоем с дочерью мертвого мужика принимали. Вдвоем, прикиньте! Вот я никак… не могу с ним… это… Крепкий Михал Федорович, мерзкий мужик. Немного мне осталось…
– Галь, тебе хватит на сегодня, – посоветовала Кристина, поднимаясь. – Пойду. Меня Шмель ждет.
– Ты не слушаешь! Я говорю, что внутри… думаю, что я не Галя. Я мужик этот мерзкий, представь!
Машины глаза встревоженно округлились. Дана вытерла губы пальцами, сложила фантики и поднялась.
– Хорош сочинять, Галь. Давай, заканчиваем. Я еще посижу, помогу, если что.
– Я одна буду, – нахохлилась Галка. – Езжай.
– Но ты же…
– Справлюсь! Я трезвая. И в норме. Вон шторы буду стирать…
И, обрывая тюль с крючков, потянула его на себя. Ей помогли, заодно вылили остатки пива в унитаз, а Дана сходила за Лилией Адамовной, чтобы соседка приглядела – не натворила бы Галка дел. Та забилась в кресло и следила за ними, как за врагами.
А наутро Галка поняла, что заболела.
* * *
Силы закончились, но Галка и больной поднимала себя за шиворот и волокла по квартире, тыча носом в особенно грязные углы. Пересыпала ванну едким порошком, подклеивала отслаивающиеся обои в туалете, потом спала несколько часов, ползала под креслами и диваном, выдергивала ковер, чтобы потом бросить его на балконе и забыть. Не прикасалась к книжным полкам и комодам, боялась даже взглянуть на мамины вещи (мама после начала болезни все повыбрасывала, говорила, что выздоровеет и купит новые, а нет – Галке будет легче, но Галке не было легче, как бы она ни старалась). И дальше мерно зарастали пылью безделушки в серванте, фоторамки с выцветшими снимками, документы, сваленные кучей, – мама ненавидела разбирать бумажки…
Галка наскоро перевезла вещи из общаги, обняла вредную комендантшу, как родную, прощая ей и выброшенные из холодильника продукты, и побудки в пять утра, и яростные крики о выселении… Квартира Галку не принимала.
Галка не принимала саму себя.
Чем больше росло в ней горе, раздаваясь, как мягкое дрожжевое тесто под вафельным полотенцем, тем больше в голове становилось эмоций и памяти Михаила Федоровича. И голос, и мысли его все чаще убеждали в том, что он живой и продолжает жить, отвоевывать Галкино нескладное худое тело. Она то забывала есть, то не пила таблеток и антацидов, а то глотала горстями, то беспробудно спала или закрывала все долги за пару дней… Стены сжимались, как больной Галкин желудок.
Вечерами она сидела над пазлами и видела себя будто со стороны – на шее торчала мясистая складка, горбилась широкоплечая мужская спина, а пальцы бегали по разноцветным кусочкам так неловко, тяжело, и деревянный этот мизинец… Он тоже болел, фантом, чужая травма. Галка смотрела и не понимала, она это или нет. И, по правде говоря, не сильно пугалась.
Ее раздирало на двух совершенно разных людей, но она так сильно тосковала по матери, что едва замечала это. Словно почечная колика из далекого детства, вызов скорой и укол болючего спазмолитика – вскрик, онемение в ноге, боль впитывается в мышцы, рассеивается, и сразу же становится лучше, только ногу будто бы сняли и увезли с собой, мама даже колола в пятку иголочкой, чтобы Галка не переживала… Это онемение теперь появлялось всякий раз, когда она забывала про черные кресты в сыром холодном тумане или теряла собственную личность. А потому какой-то там мужик, поселившийся в голове, был словно обезболенный.
Еще и простуда подоспела.
Заходящуюся от кашля Галку выгнали с первой же ночной смены, чтобы она своим чиханием не забрызгала и так не блестящие чистотой столы. Галка даже обиделась – обычная простуда, зря панику разводят. Температура была невысокой, только сильно тянуло, чесалось в горле и груди. Она сходила в поликлинику за больничным, долго плутала по переполненным коридорам под бдительными взглядами старух, бесконечно сидела в очереди у бело-безразличной двери. От температуры Галка то и дело проваливалась как бы в сон, и ей чудилось, что в конце коридора маячит мама, а у мужичка справа
