Анатолий Ириновский - Жребий
— Да не было у меня никаких притязаний!
— Были, Тимофей Сергеевич!
— Не было!
— А я нутром чувствую, что были! Неправильно ты желал и мыслил! Теперь надо — чтобы правильно!
— Ну и что будет?
— Что будет — посмотрим.
— Абсурд.
— Может быть. Но надо попробовать. Клин клином вышибают.
Нетудыхин удивленно посмотрел на Зуева и подумал: серьезно ли он это говорит или у него уже стал ум за разум заходить?
— Да, это, конечно, очень оригинальная мысль, — съязвил Тимофей Сергеевич. — Если бы только твердо знать, что значит думать правильно и что неправильно.
— А какие тут могут быть неясности? Мы живем во времена фронтального про-тивостояния: или они нас, или мы их. Символом нашей борьбы является Ленин. Поэтому мы должны жить и мыслить по-ленински. Отсюда проистекает и наше отношение к нему. Вот и все, Тимофей Сергеевич. Попробуй подумать так, как должно тебе думать. А вдруг получится.
— Дело в том, что процесс мышления… — начал было Нетудыхин и неожиданно замолчал.
— Слушаю, слушаю, — сказал Зуев.
— Не хочу, — сказал Тимофей Сергеевич. — Не хочу никому больше ничего до-казывать. Надоело. Будь, что будет. Обвенчают — прекрасно: там тоже люди нужны. Не впервой. Отдохну хоть. От суки-жизни. В сущности, еще неизвестно, где зона, — там или здесь, — и где больше свободы. Но скорее всего, ее нет ни там ни тут, если уж человеку нельзя думать так, как это он считает правильным.
— Ну-у, Тимофей Сергеевич, ты сгущаешь краски. Хотя я могу тебя понять: тебе не везло, ты сталкивался с морем несправедливости. И все же нельзя путать день вче-рашний с днем сегодняшним. Да, были ошибки. Может быть, даже большие ошибки. Но они нами осознаны, осуждены и канули в прошлое. В какой-то мере эти ошибки были неизбежны: ведь то, что мы делаем, в истории совершается впервые. Будущие поколения простят нам наши огрехи…
— У вас какое образование? — неожиданно спросил Нетудыхин.
— Высшее. А что?
— Да нет, ничего. Просто я подумал, что по общественным наукам вы, вероятно, всегда преуспевали.
— Да, в отстающих не числился, — не поняв Нетудыхина, искренно ответил Зуев. — Дело не в этом. Я вообще думаю, что памятью о безрадостном прошлом мы себе толь-ко отравляем жизнь. Не назад надо смотреть, а вперед, в будущее.
Иван Иванович, чего Тимофей Сергеевич от него не ожидал, не без некоторого нравоучительства разразился длиннющим монологом о том, какое будущее ждет нас впереди. Нетудыхин не понимал, зачем следователю Зуеву понадобился этот совершенно неследственный разговор. Неужели тот воспринимал Нетудыхина "заблудшей овцой"? Но Зуев, скорее всего, сам был таковой: человек гурта, уверовавший под общий психоз в популярную идею, он давно утратил способность воспринимать жизнь реалистически. Утопическая оптика внесла в его мировосприятие элемент смешения действительного и воображаемого. И чем мрачней и безысходней становилась жизнь, тем настоятельней и вероломней он устремлялся к этому несбыточному будущему. Хотя, объективности ради, я должен сказать, что и Тимофей Сергеевич был в определенной степени идеологически сманипулирован текущей исторической ситуацией. Но Нетудыхин мучительно искал ис-тину, Зуев же самоуверенно полагал, что она ему уже открылась.
"Еще один агитатор объявился!" — думал Нетудыхин, слушая следователя и па-мятуя разговоры с Сатаной. Ему показалось, что он находится не на допросе, а на лекции по научному коммунизму.
Когда Зуев закончил, Тимофей Сергеевич сказал:
— Все это прекрасно. Но все это находится в целеполагании, в идеале. А жизнь-то остается традиционно-мерзопакостной.
— С чем и боремся, — подытожил Зуев. — Вот… Поразмысли над этим хоро-шенько. Но главное, я опять это настоятельно подчеркиваю, откажись от своих притяза-ний. Если можешь, даже прокляни их. Только искренно, искренно. Посмотрим, что про-изойдет завтра.
В конце этого разговора Зуев позвонил по телефону. Пришли двое чекистов в форме.
Тимофея Сергеевича повели вниз — в следственный изолятор управления.
Глава 21
Чудотворец
Все здесь было знакомо и памятно. Даже тот специфический запах, который он учуял, спускаясь по лестнице, оказался незабытым.
Тимофей Сергеевич с грустью подумал: "Если что-то и меняется в нашей жизни, то всего меньше это затрагивает тюрьмы".
Унизительная процедура шмона растянулась чуть ли не на полчаса. Изъяли все: от паспорта и денег до туфельных шнурков и брючного пояса. Чудом как-то при досмотре ускользнуло от глаз шмональщиков распятие. Оставили курево и недоеденную булку с колбасой.
Когда дверь камеры за ним затворилась, Тимофей Сергеевич постоял немного, озирая помещение, перекрестился и сказал:
— Вот тебе, Тимоша, и казенный дом.
"Казенным домом" оказалась одиночка. В углу, у ее окна, располагались одноме-стные нары. Ни стола, ни табурета в камере не было. Давяще нависал низкий потолок. Со двора через окно, закрытое намордником, доносилось урчание мотора.
Да, мрачноватая обстановочка. Но это только так кажется свежему человеку. И надо же к ней как-то приспосабливаться.
Он обследовал нары — в камере кто-то совсем еще недавно сидел. Потом прове-рил парашу, осмотрел стены — никакой информации. Немота. Слепоглухонемые сидели.
Наконец, завалился на нары. "Эх, ты мать моя родная, кости жалкие мои! Ничего, перетопчемся как-то!"
Древнегреческим циклопом взирал на него дверной глазок. Тускло горела лам-почка.
Кто бы мог подумать, что еще сегодня жизнь отбросит его так далеко назад. А ведь на поверхности, казалось, если не учесть последнего визита Сатаны, был полный штиль. Событийный ряд его жизни воспринимался безмятежным. Но за обманчивым спокойствием вдруг последовал взрыв — ряд вздыбился. И жизнь вновь ему напомнила о своей жестокой трагической сущности. Усыпил его Василий Акимович христианской добротой, усыпил.
Не было никаких сомнений: до полного проигрыша оставался только шаг. И все же любыми ухищрениями надо было попытаться перехитрить гэбистов. Конечно, больше всего их раздражал портрет. Они боялись, что эта история скоро докатится до столицы, и тогда полетят головы местных руководителей. Там не станут особо допытываться, как появился портрет. И уж подавно не поверят во всю эту фантасмагорию. Кроме того, вме-нив в вину Нетудыхину появление его портрета, гэбисты вряд ли смогут ее доказать. Скорее всего, наоборот, они будут заинтересованы в сокрытии столь скандального про-исшествия.
Но это была лишь одна сторона дела — человеческая. А как поведет себя Сатана дальше? Как долго портрет будет висеть на доме быта? Не придумает ли изобретатель-ный Князь еще чего-нибудь похлеще портрета? Если расправа пошла на таком уровне, то от него можно ожидать, что угодно. И предвидеть что-то здесь почти невозможно.
"Слыгались, падлы, солидаризировались, — думал Нетудыхин. — Эти, идейные молодцы, отсюда давят, а тот, мазила бездарный, со своей стороны напирает. За что, Господи? Когда кончатся в моей жизни эти шмоны, тюрьмы, этапы, пересылки, лагеря, уголовники, начальники — где же твоя справедливость? Ну посадят меня, ладно. Сдохну я там. Тебе-то от этого какая польза?.."
Загремела кормушка. Надзиратель выставил свою физиономию в проем и сказал:
— Лежать днем на нарах не разрешается. Можно только сидеть. Поднимись, — и, увидев, что Нетудыхин сел, закрыл кормушку.
Да, молодой человек, кое-что вы подзабыли. Ходить можно. Можно сидеть. Мож-но стоять. Лежать нельзя. Это вам не дом отдыха. Режим есть режим.
"Обалдуй — "не разрешается"! Я еще пока подследственный, а не осужденный", — подумал Тимофей Сергеевич.
Вообще, в одиночках, нары на день пристегивались к стене. Нетудыхину повезло: здесь лежак, сваренный из труб и уголка, намертво был вмурован в цементный пол.
Тимофей Сергеевич поднялся и стал вышагивать по камере: от окна к дверям, от дверей к окну — пять шагов туда, пять обратно.
Как же они вышли так молниеносно на него? Портрет появился вчера. А сегодня они уже Нетудыхина оприходовали. Сутки. За такую работу надо ставить "отлично". Но неужто наша жизнь столь пропитана сыщиками и стукачами, что отыскать органам нуж-ного человека не представляет никакого труда? Это же ужас!
Ужас, однако, был элементарной повседневностью. А ларчик открывался просто.
В понедельник, около шести утра, дежурному офицеру по управлению КГБ по-звонил некто Анчуткин Владимир Борисович. Он сообщил, что на доме быта, вместо на-ходящегося там портрета Ленина появился портрет неизвестного человека. Он знает имя этого честолюбца. И назвал фамилию Тимофея Сергеевича. Более того, указал точно, где и у кого он сейчас находится и когда прибудет в город. В конце разговора представив-шийся Анчуткин попросил дежурного, если об этом "фулиганстве" будет сообщено в га-зетах — он именно так и произнес, — то пусть упомянут и его имя, Анчуткина, что он первый сообщил властям о таком неслыханном безобразии.
