Анатолий Ириновский - Жребий
И все-таки, когда он стал подниматься к шахте, они его заметили. На дорогу от станции, ковыляя, вынырнул "бобик". Он направлялся к автобусной остановке.
Солдаты рванулись наперерез. Спустили двух собак. Нетудыхин побежал и в вол-нении… проснулся.
— Да он себе тут и в ус не дует, — говорил Зуев, входя в камеру. — Ему бы еще матрас и подушку — и он устроился бы, как в гостинице.
Нетудыхин не понимал, что с ним происходит. Он сидел на нарах и недоуменно смотрел на внезапно возникшего в камере Зуева.
— Что случилось? — спрашивал он.
— А то случилось, что вчера поздно вечером твой портрет закрыли портретом Брежнева.
— Хорошо, — сказал Тимофей Сергеевич. — Я не против.
— А через три часа изображение Брежнева улетучилось. На его месте возник гра-жданин Нетудыхин. Ты понимаешь, что это такое? Я же тебя просил вчера, по-человечески просил, подумать по-другому! Ты думал?
— Нет.
— Почему?
— Не та обстановка. Не могу сосредоточиться.
— Хм! — возмущенно хмыкнул Зуев, оборачиваясь к надзирателю, стоящему у дверей камеры. — Ему нужна особая обстановка! Значит, будешь сидеть здесь до скон-чания дней своих. Понял? Другого варианта я тебе предложить не могу.
— Но это не в моей воле — появление или исчезновение моќего портрета!
— А в чьей воле? Божественной? Судя по последним событиям, у тебя же там блат! Так покалякай, объясни обстановку. Если с тобой там считаются, пусть уберут на хрен этот злополучный портрет. А мы тебе это дело зачтем. Может быть, даже вообще дело прикроем. Это в наших силах, в человеческих. А?
Странным каким-то выходил этот разговор. Нетудыхин не менее Зуева мучился портретом. И кое-какие догадки по его ликвидации у Тимофея Сергеевича уже прокле-вывались. Но проверить их в условиях камеры Нетудыхин не мог.
— Это предложение? — спросил он вполне четко, уже полностью отойдя от сна.
— Можешь считать, что да.
— Нет, это не разговор. Я хочу слышать членораздельно конкретные условия и гарантии их выполнения.
Зуев сделал знак надзирателю, чтобы тот оставил их наедине. Потом достал свой "Беломор", и они оба закурили.
— Что ты хочешь? — спросил он.
— Немедленную свободу. В течение суток портрет будет убран навсегда.
— На такие условия я не могу согласиться. Наоборот: портрет исчезает — ты по-лучаешь свободу.
— Нет, не выйдет. Мне нужно сосредоточиться, сконцентрироваться. Здесь это невозможно. Нужна полная раскованность, свобода. Неволя, кроме агрессии, ничего не вызывает. Поэтому — сначала свобода, потом — творческий акт. Я никуда не убегу, пверьте.
— А у тебя ЭТО… есть?
— Что ЭТО?
— Ну, чем ты собираешься убрать портрет.
— Если хорошо поднатужиться, я думаю, найдется. Нужна лишь свобода.
Зуев плутовато взглянул на Нетудыхина.
— Вот, видишь, какой ты, Тимофей Сергеевич. А только что утверждал, что ЭТО не в твоей воле.
— Да, утверждал, не отрицаю. Но еще раз подчеркиваю: не в условиях неволи. Нужна свобода. И непосредственный контакт с портретом.
— Организуем тебе контакт. Повезем к портрету, когда ты скажешь.
— Мне не нужны свидетели. Они будут мешать.
— Уберем на хрен всех, очистим от люда все ближайшие улицы.
— Так легче же просто отпустить меня!
— Не могу. Я бы тебя, конечно, отпустил. Но начальство не согласится.
— Тогда я не гарантирую исчезновение портрета. Дело капризное, каждая мелочь в нем может оказаться решающей. Потом, может быть, я не один…
— Да?!
— Да.
— Любопытно. Подельнички, значит?
— Не будем углубляться в детали. Сотворцы. Это не столь важно. Может, мои пацаны мне будут помогать. Какая вам разница. У меня есть такой Глыба Андрей, так тот, если разозлится, то и стену снесет вместе с портретом.
— Ну, стену не надо. Это уже ни к чему, Тимофей Сергеевич. Стену мы и сами можем снести при крайней необходимости.
— Конечно. Но я это к примеру сказал. Главное, где гарантии, что после исчезно-вения моего портрета меня выпустят на свободу?
— Слово коммуниста!
— Э, Иван Иванович, были бы вы поближе к вершине пирамиды, я бы вам пове-рил. А ведь вы просто следователь. И все.
— Ты недооцениваешь меня, — обиделся Зуев. — Я в управлении человек замет-ный. Со мной считаются. Недаром же твое дело поручили вести именно мне.
— Вот в том-то и вся загвоздка: вам поручили, а не вы кому-то, — подчеркнул Нетудыхин. — Я в школе тоже заметный человек. Правда, больше у пацанов, чем у пед-коллектива. Но реально ничего мы с вами в этой иерархии не значим. Поэтому я не могу поверить вашему слову. Вам скажут: садить надо этого негодяя. И вы будете делать все для того, чтобы меня посадили. Как, кстати, делаете и сейчас.
— Не делаю! — зло сказал Зуев. — Пока еще не делаю! А борюсь за тебя, дурака! Потому что твоя жизнь — это наполовину жизнь моя. Понял? И пытаюсь выяснить, что с тобой происходит. А ты мне не веришь. Ну и не верь — хрен с тобой! Сиди, блядь, пока не поумнеешь, философ сраный! Гадостей насмотрелся всяких в жизни и других меря-ешь гадостями. Отсюда и твое неверие.
— Как верить, когда кругом ложь и обман?
— Вот-вот, все подлецы — один ты хороший. Очень удобная позиция, чтобы чув-ствовать себя правым. Откуда у тебя это интеллигентское слюнтяйство? Ты же рабочий человек по натуре. Чего ты полез в портреты? Они что тебя — колышат?
— Вся наша жизнь перевернута с ног на голову, — сказал с грустью Нетудыхин. — Подмена одних понятий другими, идолопоклонство, всеобщее лицемерие, ложь…
— Тебе-то какое дело до этого? Ты думаешь, что ты один только зрячий? Живи как все. Дадена тебе жизнь — радуйся. И не ковыряй носом — откусят.
— Да ведь нельзя так жить!
— Но живем же?
— Живем.
— Значит, можно. Может быть, человеку нравится так…
— Вот потому-то я и не верю вашему слову. Оно может быть выполнено, а может и нет. Честь стала необязательной.
— Я тебе сказал: это твое право — верить мне или нет. Уберешь портрет — полу-чишь свободу. Если по каким-то вдруг причинам, если вдруг, договоренность будет на-рушена, заверяю тебя, я подам в отставку. Слово детдомовца! Большего я тебе обещать не могу.
Наступило тягостное молчание. Не было стопроцентной уверенности у Нетуды-хина, что эксперимент принесет положительный результат. С другой стороны, и упускать такую возможность он не мог.
— Ну, чего ты замолчал? — спросил Зуев.
— Боюсь, что ничего не получится при таких условиях.
— А ты постарайся. Не обращай ни на что внимание. Плюнь на все. Не выйдет за первый раз — сделаем повтор. Важен результат в конечном счете.
— Ладно, — сказал Нетудыхин, — попробую. Но если обманете, портрет я верну на место.
— Согласен.
— Который теперь час?
— Пять утра.
— Выезд сегодня в два часа ночи. Все освещение на территории, прилегающей к дому быта, должно быть выключено. Это не моя прихоть. Это необходимое условие для успешного исхода дела.
— Понятно.
— Когда я буду находиться у портрета, меня никто не должен видеть.
— Не будут видеть, гарантирую.
— В течение суток после устранения портрета я должен быть выпушен на свобо-ду. Все.
Он замолчал.
— По петухам? — сказал Зуев.
— По петухам! — ответил Нетудыхин. И они, улыбаясь, неожиданно пожали друг другу руки.
Зуев громко постучал в двери.
— Папирос мне оставьте, — сказал Нетудыхин. — Я выкурился весь.
Зуев отдал ему всю пачку.
— Я надеюсь, — сказал он, стоя на пороге, — что наш разговор не окажется бле-фом.
— В не меньшей степени в этом заинтересован и я, — ответил Нетудыхин.
Камеру затворили.
В половине второго ночи за ним пришли. Нетудыхин потребовал шнурки и ре-мень. Не ехать же ему на такое серьезное дело, шлепая туфлями и подтягивая спадающие брюки. Без лишних слов востребованные вещи выдали.
Лица сопровождающих были какими-то настороженно-встревоженными. Они словно кого-то опасались. А может, это Нетудыхину только показалось.
К дому быта подъехали с парадной стороны. Площадь действительно лежала во мраке, что для этого района было совсем непривычным.
— Ну, — сказал Зуев, когда машина остановилась, — ни пуха тебе! Мы проедем вниз и там, у сосен, тебя подождем. Давай.
Тимофей Сергеевич вылез из машины. Он немного постоял, прислушиваясь к зву-чанию перекаленной июльской ночи, и взглянул на небо. "Господи, где Ты там? Ну что же Ты творишь со мной?.." Стал молча молиться.
Как докладывали потом начальству наблюдавшие за Нетудыхиным, ничего такого сверхъестественного у Дома быта он не совершал. После отъезда машины он спокойно прошел к портрету и простоял там, на площадке, двадцать одну минуту. Ни крещения, ни моления замечено за ним не было. Он даже, кажется, и на сам портрет не очень-то обра-щал внимание. Лазил в карманы, у себя за пазухой. Словом, с точки зрения раскрытия его магические способностей он не производил никаких приемов или действий. Затем, по истечению указанного времени, он спустился вниз к сопровождавшей его группе Зуева.
