Кожа - Евгения Викторовна Некрасова
Дочь хлебного капиталиста только ела и спала. Редко играла в свои дорогие куклы, тоже в полудреме. Хоуп в коже Домны тяжело протаскивала учебу в этот сон. Дочь хлебного капиталиста напоминала своей любовью ко сну Медведицу Настю, но та была стройнее, ловчее и подвижнее. Хоуп в коже Домны понимала, что и Дочь хлебного капиталиста, и Настя прятались во сне от боли потери своих матерей, одиночества и страха перед миром. Хоуп в коже Домны решила, что жалеть Дочь хлебного капиталиста можно, но втягиваться и привязываться к ней, замещать свою жизнь ее она не станет. Она с детства хранила себя, не тратила на неработающих. Домна в коже Хоуп рассказывала ей, как чуть не потеряла свою душу, отказавшись от себя ради Хозяйки на долгие годы. Домашние работающие Первой и Второй страны Хоуп часто лишались собственных душ и даже превращались в общую функционирующую, заботящуюся массу, как Пестрый вихрь в доме Хлебного капиталиста.
Хоуп в коже Домны удалось добиться сокращения послеобеденного сна с двух часов до одного. После снова шла учеба. С трудом освоили алфавит. Дочь хлебного капиталиста через два месяца после начала учебы с трудом прочла перед отцом детский стих про набор английских букв. Хлебный капиталист был в восторге. Хоуп в коже Домны разговаривала с ученицей только на английском, но та скорее догадывалась, чего от нее хотят, и делала, мечтая, когда учительница-компания отстанет от нее и она сможет снова есть и спать. Дочь хлебного капиталиста не покидала пределы дома, выйти на улицу означало для нее поесть на каменной террасе, где редко накрывал стол Пестрый вихрь. Дочь хлебного капиталиста почти не ходила. Хоуп в коже Домны пыталась объяснить Хлебному капиталисту и Пестрому вихрю, что эффективность учебы зависит от каждодневной жизни и физического состояния. Ее не слушали, пока наконец Хоуп в коже Домны не сказала за очередным невместимым ужином Хлебному капиталисту и Пестрому вихрю, что Дочь хлебного капиталиста не сможет родить внука-наследника отцу, если не будет ходить и тренировать свои мышцы. Хоуп в коже Домны было стыдно оттого, что она сказала это при самой Дочери хлебного капиталиста, но та сидела, жевала и не обращала внимания ни на что, кроме еды. Хлебный капиталист подумал и велел дочери гулять пешком по улице каждый день в сопровождении учительницы-компании.
Дочь хлебного капиталиста ныла, сопротивлялась: она не хотела и боялась идти на улицу. Там ее поджидали змеи, комарихи, холод или жара. Хоуп в коже Домны вывела студентку за руку на улицу и принялась учить ее гулять. Дочь хлебного капиталиста спотыкалась, переваливалась, поднывала, пыхтела, выделяла пот. Пестрый вихрь надел на нее несколько слоев теплой одежды. Хоуп в коже Домны уговорила ее снять пальто. Вихрь следил из окон. Учительница-компания указывала Дочери хлебного капиталиста на растения, на дом с внешней стороны и называла английские названия всех этих вещей. Прогулки стали почти ежедневными. Гуляли с утра перед занятиями. Делали поначалу по одному кругу вокруг дома-каравая, потом по два, дальше по три. Хоуп в коже Домны увеличивала размах: круг разросся до начала парка, следом – до его середины, постепенно подбирался к забору, решетки которого были сделаны каким-то работающим с металлом в виде переплетенных хлебных колосков.
Образование Дочери хлебного капиталиста было не единственной обязанностью Хоуп в коже Домны. Обнаружилась еще одна, необговоренная – к счастью, нечастая. Такую Хоуп еще в своей коже выполняла тогда, когда была служащей у Принцессы. За поглощением еды Хоуп в коже Домны и Хлебный капиталист разговаривали только о Дочери хлебного капиталиста и обо всем, связанном с ее учебой. Но изредка за столом оказывались другие капиталисты – партнеры Хлебного капиталиста. Они появлялись проездом или специально по делу на день-два. Всегда были поодиночке и такого же возраста, как и Хлебный капиталист. Он показывал им Хоуп в коже Домны, говорил, что она представительница Лучшей и свободной страны, хоть и многие считают, что та территория – Дикая и жаркая страна. Хлебный капиталист нахваливал тамошнюю безграничную свободу дел и денег, при приятелях-капиталистах, которым доверял сильнее, напрямую говорил, что личная инициатива предпринимателей не ограничивается властью никакого царя или, там, президента. Что только свободная страна обгонит другие в денежной, а значит, в любой другой мощи. Гости чаще всего кивали, рассматривали Хоуп в коже Домны как заморский сувенир и не говорили с ней.
Хоуп в коже Домны тоже молчала, но однажды не выдержала и сказала, что ее Первая страна никакая не свободная, ибо как можно назвать свободной страну, которая зарабатывает свой капитал бесплатным и тяжелым трудом многих тысяч людей. Хлебный капиталист рассмеялся, сказал, что когда такие фразы произносятся женскими ртами, то звучат особенно вкусно. И добавил, что учительница-компания его дочери напоминает ему мертвую жену, которая тоже уговаривала освободить всех работающих и отдать им землю. Не понимала, что без надзирания неработающих работающие перестанут трудиться, начнут пить, передерутся, потеряют урожай, не посадят новый, сожгут деревни, растеряют наработанное, разойдутся по стране и она перестанет быть великой, а сделается слабой и бедной. Хлебный капиталист рассказал, как он и его полуработающие надзирают ежедневно за работающими и только отвернешься от них – они сразу отдыхают, лежат или стоят на кормящей их земле или пытаются обмануть его, Хозяина, дать меньше зерна или продуктов. Работающие не могут без надзирания. А страна не может без работающих и надзирающих за ними хозяев. И американские, и русские неработающие это понимают. А остальное – просто идеи, ведущие к безденежью и бесхлебью. Хоуп в коже Домны хотела ответить, но принесли круглые солнечные хлеба из тонкого теста, мягкие, как тряпки, и все отвлеклись на них.
В другой раз гость Хлебного капиталиста неожиданно попросил у Хоуп в коже Домны рассказать, откуда она именно и кто ее родители. Хлебный капиталист никогда этим не интересовался.
