Кожа - Евгения Викторовна Некрасова
Хоуп в коже Домны внимательно всмотрелась в Домашнюю работающую и поняла, что она совсем молодая, может быть пятнадцатилетняя. Спросила, учила ли Дочь хлебного капиталиста французская учительница в библиотеке. Домашняя работающая покачала головой и сказала, что те сидели в комнате. Хоуп в коже Домны попросила стереть утром в библиотеке пыль и проветрить. Они с Дочерью хлебного капиталиста будут заниматься именно там.
Хлебный капиталист с ними не завтракал, он уже уехал в поля надзирать за сбором урожая. Дочь хлебного капиталиста ела булки. Ее сегодня обтягивало желтоватое платье. Хоуп в коже Домны выпила кофе и тоже съела булку, она была чрезвычайно вкусная. Хоуп в коже Домны сказала, что теперь пора заниматься. Дочь хлебного капиталиста кивнула и повела Хоуп в свою комнату. Пестрый вихрь домашних работающих подхватил со стола выпечку, понес следом. Пространство Дочери хлебного капиталиста было розовое, цветочное, рюшечное, захваченное платьями для Дочери хлебного капиталиста, платьями для дорогих кукол, домами и мебелью для дорогих кукол, самими дорогими куклами, скорее всего иностранными. Одна кукла была почти человеческого роста. Хоуп в коже Домны подумала, что она сама и французская учительница-компания и есть такие иностранные дорогие куклы для Дочери хлебного капиталиста. Книг не виделось, лежали несвежие журналы про то, какие платья надо выбирать. Хоуп в коже Домны подумала, что такое украшение пространства, куклы, платья – очевидное влияние француженки, и сразу позлилась на себя за то, что она думает общими, не своими мнениями. Даже в своей Первой стране, будучи работающей, она от Дочери бывшего хозяина и откуда-то еще знала, что французское выглядит таким образом. Может, эта женщина, которая жила прежде в комнате Хоуп в коже Домны, была не такая французская, но какая-то иная. Но что, если человек, оказавшийся в своей второй, третьей стране, становится заранее выдуманным, усредненным приезжим из своей первой страны, каким его заранее представляют? Хоуп в коже Домны задумалась, стала ли она сильнее американкой, и тут же поняла, что нет, потому что с самого рождения никогда американкой не была. Ее родиной была ее мать, Голд.
Дочь хлебного капиталиста разлеглась на своей кровати с куклами. Достала тетрадь и карандаш. Вокруг на приставных столиках и стульчиках домашние работающие разложили булки. Хоуп в коже Домны пододвинули кресло. Оказалось, они так и занимались с прежней учительницей-компанией: Дочь хлебного капиталиста лежала в кровати, учительница-компания сидела в кресле. Хоуп в коже Домны объявила, что они теперь будут заниматься в библиотеке. Вихрь охнул. Дочь хлебного капиталиста хотела сопротивляться, но Хоуп сделала с помощью складок кожи Домны строгое лицо и попросила Дочь хлебного капиталиста проводить себя в библиотеку. Вихрь подхватил булки и понесся за ними.
Дочь хлебного капиталиста ныла за ученическим столом на ученической лавке, говорила, что ей не мягко, но Хоуп в коже Домны уже положила перед ней лист бумаги, каменную банку с черной жидкостью для письма и перо птицы и расписывала на доске английский алфавит. Хоуп в коже Домны улыбнулась вежливо, но настойчиво Пестрому вихрю, и он недовольно и медленно покинул библиотеку. Дочь хлебного капиталиста сидела одна за первым ученическим столом, который, как и лавка, был ей мал. Другие столы были заставлены булками, единственная студентка постоянно поворачивалась к ним, словно хотела у них списать, но просто хватала и постоянно жевала. Отдельные порывы Вихря приносили время от времени ягодной воды. Дочь хлебного капиталиста сразу ее выпивала. Буквы очень медленно появлялись на листке перед ней.
Так началось тяжелое педагогическое сражение Хоуп в коже Домны. Она зарабатывала тут деньги, но хотела получать их честно и стараться. Она заказала книги для изучения английского и книги с историями на английском – все, которые можно было найти в Дикой и холодной стране, в магазинах Главного города. Потом Хоуп в коже Домны вспомнила о дорогих иностранных куклах, спросила Хлебного капиталиста, как ей заказать книги из английского Главного города. Тот сразу отправил ее к своим полуработающим и выделил специальные книжные деньги, но предупредил, что будет каждый месяц проверять прогресс своей дочери. Проверки у бывшей учительницы-компании часто проваливались, вспоминал он.
Дочь хлебного капиталиста не знала французского – это выяснилось, когда Хоуп в коже Домны пыталась опираться на схожесть алфавитов (книгу для самостоятельного изучения французского она нашла в библиотеке Жены хлебного капиталиста). Французская учительница-компания знала русский. Хоуп в коже Домны поняла, что это Дочь хлебного капиталиста была для бывшей учительницы-компании игрушкой, та одевала девочку в не подходящие той легкие, нежные и обтягивающие одежды, украшала ее комнату рюшами и цветами, подбирала мебель, будто комната тоже кукольная. Дочь хлебного капиталиста постоянно жевала – Хоуп в коже Домны запретила домашним работающим приносить булки во время занятий. Те возмущались, а Дочь хлебного капиталиста часто спрашивала, скоро ли обед. Она часто дремала или даже засыпала на уроках. Ее кормили четыре раза в день, и почти после каждого приема пищи она спала. Хоуп в коже Домны настояла, чтобы они занимались не только до обеда, но и после, домашний Вихрь возмутился: после обеда полагался обязательный сон для здоровья ребенка.
Хоуп в коже Домны пыталась говорить с Хлебным капиталистом, с которым они встречались за обильными ужинами. Она просила увеличить часы занятий, не кормить Дочь хлебного капиталиста так часто, не позволять ей спать так много. Хлебный капиталист только говорил, что домашние работающие женщины лучше знают, как растить, это их обязанность. А у Хоуп в коже Домны обязанность учить. У него было странное отношение к дочери, он ее любил, дарил ей подарки, обнимал,
