Ольга Белоусова - Перекресток волков
Я встал. Мне не хватало воздуха. Кроха вопросительно поднял брови.
— Пойду… прогуляюсь.
— Наверное, я выбрал не ту песню, — задумчиво сказал Кроха, приглушив струны. Я покачал головой:
— Просто вся моя жизнь — это чужая песня…
— Ной!?
— Нет-нет, Бэмби… все хороню… все нормально, поверь…
Всю жизнь я только то и знал…
— А с небосклона бесшумным дожем падали звезды…
— Куда ты ходил?
— Я… я слушал колокола…
Когда я вернулся. Лиза уже спала, благополучно свалив мытье посуды на Бэмби. Надо сказать, ему мало шел фартук. Кроха, удобно устроившийся возле окна на табуретке, подбадривал друга какими-то нецензурными частушками.
— Ты обещал мне кое-что рассказать, Ной, — напомнил Кроха в перерыве между куплетами.
Бэмби нарезал тонкие пластинки сыра, достал из шкафчика бутылку вина, разлил по дешевым стаканам темно-вишневую жидкость. Засмеявшись, я повел носом. Потом заменил вино у себя в стакане молоком.
— Белый Волк не пьет.
Они не поняли моего смеха, но приняли молоко как должное.
— Ты обещал, Ной, — проворчал Кроха.
Желтая луна и небо цвета вишни. Цвета моего мира. Цвета сыра и одуванчиков, вина и запекшейся крови.
Всю жизнь я только то и знал…
— Я любил своего отца, малыш. Любил очень сильно…
Я говорил в ту ночь о многом. О том, что они уже знали и о чем еще даже не догадывались. Мне не нужна была их помощь. Просто я хотел произнести вслух то, о чем до сих пор боялся думать.
— Бог… — повторил Бэмби в какой-то раз.
— Бог.
— Знаешь, это самое странное, что я когда-либо слышал.
— Знаю.
— Я думал, боги добрые…
— Боги бывают разными. Мне все больше попадались пресыщенные, скучающие и равнодушные. Это страшней любого зла.
— А ты? Какой ты?
— Каким был — не помню. Еще не помню. Память вернется постепенно, не сейчас. Я не хочу сейчас. Я не готов к этому. А каким стану… кто знает? А ты, похоже, не удивлен, малыш?
— Я — нет. Я знал это с самого начала. Раньше, чем ты сам узнал.
Я не нашелся, что ответить. Бэмби тоже. Мы только удивленно переглянулись.
— Ты будешь искать Нору? — спросил Кроха.
Я подумал о белой кошке.
— Нет, малыш.
— Почему? Ты не хочешь ее видеть?
— Хочу. Но я знаю, что она придет сама. Она обещала. Как только я перестану искать смерть.
— Что это значит?
— Бог его знает, — я махнул рукой, и сам рассмеялся нелепости фразы. — Я — не знаю.
Кроха покачал головой.
— А что потом?
— Потом все закончится. Для меня и для моего народа.
Он нахмурился, услышав невольную горечь в моем голосе.
— Что значит закончится?
Я вспомнил слова Динь.
— Мы уйдем. То есть они, волки, уйдут. С Земли. Этой планете нужен мир, а моим волкам — покой.
— Но разве ты хочешь уходить?
Я долго молчал, прежде чем ответить.
— Нет, не хочу. Но как бы напыщенно это не прозвучало, я еще не принадлежу себе. Мои желания — это всего лишь мои желания. Меня запихнули в это тело специально для того, чтобы дать волкам возможность вернуться домой. Предопределенность раздражает.
— Неужели ничего нельзя изменить?
— Не знаю… Скорее всего, нет.
— Но ведь ты — бог!
— Боги не имеют власти над прошлым, малыш, иначе мы каждый раз возвращались бы в него, чтобы исправить совершенное, и жизнь замерла бы на одном месте… Боги не имеют власти над будущим… И еще… Даже боги не всегда имеют возможность выбора. Так что…
Волна безысходности накрыла нас и растаяла, как предрассветный туман…
— Жалко, что ты не увидишь ребят, — внезапно сказал Кроха. — Они вернутся из армии только через четырнадцать месяцев.
Я вопросительно посмотрел на Бэмби.
— Марат с Андреем сейчас где-то на севере. Прислали за полгода только одно письмо, и то без обратного адреса, — пояснил он. — Умники! Станут крутыми мужиками…
— Выходит, Кис был прав, — вздохнул я. — Он мне однажды сказал, что эти двое не смогут заботиться о Крохе…
— Ну-у… — Бэмби пожал плечами. — Они вообще-то хотели… просто Марат вляпался в одну неприятную историю… Странно, что именно Марат, а не Андрейка… Вот ему и пришлось выбирать — армия или тюрьма… или чего похуже… А Андрей за ним пошел. Ты же знаешь, они всегда были не разлей вода.
— Да…
Стало как-то неуютно и горько. Я смотрел в белое озеро в своем стакане и вспоминал Киса. Мы могли бы стать друзьями. Если бы он выжил… Если бы…
— Ты мог спасти его, Ной, — сказал Кроха без укора или обиды. Просто так сказал, констатируя факт.
— Не мог, — возразил я, не пытаясь оправдаться. — От судьбы не уйти, я уже говорил… Кису судьбой была смерть, и он все равно умер бы — в ту ночь или двумя ночами позже, но все равно бы умер.
— Нет, мог, — упрямо повторил Кроха. — Может, ты и прав, может, судьбу не изменить, и что на роду написано, то и будет. Рано или поздно. Может, ты прав, но у Киса была бы еще одна ночь. Или две… или больше… Но разве нельзя не попытаться?.. Ты понимаешь, о чем я говорю, Ной?
Я понимал. Я был молодым, совсем молодым еще богом, и тоже думал тогда, что один день — это лучше, чем ни одного. Я пытался бороться — не за жизнь и смерть, у меня не было такой необходимости. Я боролся за то, что любил, за черные сумасшедшие глаза, за огонь в пещере с золотистыми сводами, за счастье, такое, каким я понимал его тогда. Я выиграл один день и проиграл целую битву. Я больше никогда не любил так, быть может, оттого, что мне некого было так любить. И потом я еще часто спорил с судьбой, я ведь говорил уже, что был молод… Однажды я признал, что судьба сильнее любого бога. Распределение сил произведено, и не мне пытаться изменить сущее.
— Мне жаль Киса, малыш, поверь.
— Я верю.
— Ты серьезен не по годам, малыш.
— Помнится, ты был таким же, когда мы встретились. Это недостаток?
— Не знаю. Волчата взрослеют рано, так что меня этим не удивишь. Но я предпочел бы видеть перед собой ребенка…
— Я родился таким. Так же, как ты — родился волком.
— Я никогда не спрашивал тебя о твоем прошлом, малыш… Расскажи мне сейчас, если хочешь.
Он пожал плечами.
— Нечего рассказывать, Ной. Своего отца я никогда не видел. Мама говорила, что он был необыкновенным человеком. Может быть и так. А может, и нет. Может, мама просто не хотела, чтобы я думал о нем плохо. Она очень меня любила. После ее гибели Кис забрал меня к себе. Он знал, что я умею читать чужие мысли. И еще я вижу… как бы это объяснить… сущность вещей и людей. От этого у меня постоянно болит голова. Кис пытался помочь. Он нашел какой-то наркотик, который усыплял боль. Когда Кис умер, мне пришлось научиться обходиться без него.
В голосе Крохи звучала горечь, которой я не понял.
— Когда мы встретились в первый раз, я сразу увидел в тебе оборотня, — говорил между тем Кроха. — Оборотня и бога. Это было такое странное сочетание, что я чуть не усомнился в себе. Но ты защитил меня. И привел домой. Я решил, что это — знак. Что ты мне… нам… поможешь. Ты же бог! Я не знал… ну, что ты не знаешь, кто ты такой на самом деле. Я просил Киса за тебя. Я не сказал ему, кто ты, потому что думал, что он все равно не поверит. Кто бы в это поверил?.. Я попросил Киса, и он позвал тебя к нам жить. Да только все зря. Ты пришел, а Кис все равно умер…
— Он догадался сам, — сказал я. — Может быть, не обо всем, но о чем-то догадался точно.
Кроха кивнул, глотнул вина и снова кивнул.
— Наверное… А Бэмби вот не догадался. Правда, почему-то поверил мне на слово. Почему, а?
Бэмби улыбнулся краешком губ.
— Поверил, и все. Впрочем, ты ведь упомянул только об оборотнях, а это было вполне понятно.
— Извини… Но у меня язык не поворачивался выговорить остальное…
Я хмыкнул, открыл новый пакет молока. И мы говорили, говорили… мы молчали… смеялись…
А потом, когда ребята разошлись по комнатам, предпочтя мое общество уютной подушке, я отпустил на волю свой разум. Я закрыл глаза и постарался среди бесконечного множества чужих воспоминаний о мирах, где когда-то обитали волки, найти путь к тому единственному, что был их настоящей родиной.
…И не было ничего важнее этого чувства невероятного покоя и счастья, захватившего меня — путника, вернувшегося домой. Я ступал по мягкой изумрудной траве, вдыхал запахи Леса и плакал, и смеялся, не понимая, когда же кончается моя радость и начинается боль. Я чувствовал, как где-то умирала и рождалась жизнь, и каждый раз мне казалось, что я каким-то образом причастен к этому. Я видел, как наступающий рассвет медленно стирал с неправдоподобно высокого неба капли звезд. Я был здесь хозяином. И мне нравилось ощущать ласково-осторожные прикосновения этого мира к моей душе…
Я нашел его, мир, в котором небо ночью цвета спелой вишни, а луна похожа на сыр. Где воздух пьян, а Лес дарит ни с чем несравнимую жажду жизни. Мир, который был их домом когда-то. Мир, который должен принять их вновь. Должен. Они слишком долго шли домой.
