Джон Бойд - Повесы небес
Никогда туннели Харлеча не казались мне такими длинными. После вечности иссушающих легкие усилий, я добрался до пустого сейчас футбольного зала и промчался вдоль него к длинному пандусу, ведущему наверх. Но прежде, чем я его достиг, на пандус с верхнего выхода вылился рассыпающийся поток объятых паникой харлечиан. Река мертвенно-бледных лиц, объятых древним ужасом, разливалась по пандусу — на поверхности бушевала электрическая гроза.
Опустив плечи, я врезался в этот поток, расталкивая харлечиан, разбрасывая легковесных существ направо, налево и прямо вверх.
— Электрический шторм! — вопили они, но я не внимал их крикам. Встречный напор толпы замедлял мое продвижение, пока сообразительный ум харлечиан не подсказал им решение — они начали перепрыгивать через меня. Тогда я стал двигаться быстрее под дугой свистящих тел, подпрыгивающих вверх, и освобождающих мне путь.
Свод из тел надо мной поредел и изменился. Шорты и туники быстроногих студентов уступили место промежностям пожилых жителей, развевающимся одеждам переодетых актеров и, наконец, черным юбкам преторианцев, несущихся без оружия, которое они бросили наверху.
— Трусы! — завопил я пробегающим и перепрыгивающим гвардейцам Бубо. — Вы оставили свое оружие!
Но они бесстыдно бежали в панике, и я вспомнил, что их копья увенчаны металлическими наконечниками, а металл притягивает молнии к себе.
Внезапно на пандусе, кроме меня, никого не осталось. Вход в пятидесяти метрах от меня обрамляли яркие вспышки молний. Вспомнив преторианцев, я немного задержался, чтобы вынуть лазерный пистолет из кобуры, и отшвырнул его в сторону. Продолжая бежать, я отстегнул поясной пульт и тоже отбросил его.
Я — землянин, самый храбрый из богом задуманных существ; у меня не было вечности ужаса, настраивавшего меня против молний, но, уверяю вас, доктор, мне понадобилось собрать всю свою волю, чтобы заставить себя броситься из туннеля в шипящий свет грозы. Но когда я ступил из устья пещеры в грязь, образовавшуюся от дождя, я обнаружил, что бросился на хвост направляющегося на юг скоростного поезда. Полоса молнии прошла.
Скользя и пошатываясь, бормоча молитвы и дыша озоном, я направился в темноте к холму. Когда я ступил на подножье холма, по мере того, как струи испарений рвали облака в клочья, чернота светлела. Постепенно мерцание заката вновь заняло свое место, возникла и потухла молния на юго-западе. Теперь, в пробившемся солнечном свете, я поднял глаза на Голгофу. Креста на вершине холма не было.
Я понял, что случилось. Распятие было сделано из выдержанного дерева, а его сухая древесина была пропитана окислами железа. Ред был пригвожден к громоотводу, распят и сожжен. Все, что осталось от Реда и креста — это кучка золы, осевшая на дне ямки, оставшейся от основания креста и сейчас наполненной водой.
Я продолжал передвигаться к кресту по грязи, чавкающей под ногами. Мне осталось лишь отдать последние почести моему товарищу — христианские похороны. Когда я добрался до вершины холма, облака унеслись к восточному краю горизонта, и солнце, повисшее над морем, посылало на вершину холма лучи параллельно поверхности. При этом свете я отыскал ямку от основания креста. На другой стороне ямки светились два огромных, отмытых от крови Реда дождем, гвоздя, которыми прибивали руки О'Хары. Перед ямкой лежали четки Реда.
Пальцами ног я подхватил гвозди и сбросил их в яму с бульоном из золы; ступней нагреб могильный холмик над останками Реда, утрамбовал пяткой и придал нужную форму подошвой ноги. Затем большим пальцем ноги поднял четки и уложил их на верхушке могильного бугорка.
— Ecce homo,[126] - произнес я.
Вот был человек, вознесшийся выше ангелов, и, да, отец моего ребенка; человек, чья душа связана навсегда с моей, но не мэндэнским компьютером, а более глубокой дружбой — разделенными друг с другом радостями, разделенными друг с другом наказаниями, разделенными мечтами и разделенной любовью. И такой великодушный человек умер так по-дурацки!
Я громко выкрикнул рвущиеся наружу слова душевной муки:
— Мария, Матерь Божья, пребудь же ты теперь с ним в час его смерти. Аминь! — и начертил на могиле крест. Так стойкий закоренелый методист отслужил похороны католика.
Я пошел прочь от креста, прочь с освещенного солнцем холма в тень места, ставшего для Реда Голгофой, в тень, окутавшую меня, словно покров. Несколькими метрами ниже пятка моей ноги наступила на пластмассовый череп, который был смыт дождем вниз и увяз в грязи. Глядя на ухмылку мертвой головы, я лицезрел Истину: по дуге пространства я прошел с
Редом всего лишь маленькую часть его мирской жизни. О'Хара же завершил бесконечный круг, замкнув его на началах нашего духа, в Стране Пластиковых Черепов — технологической Голгофе!
Не сознавая этого, я развратничал с Богом в мэндэнских домах похоти, тузил этого Бога в вытрезвителе мэндэнской кутузки; я крался с ружьем за помазанником божьим по туннелям Харлеча и невольно был использован последним Иудой, как инструментом предательства святого О'Хары. Мои грехи были тяжки, но я не был сыном греха.
Иуда никогда и нигде не потратит свои сребреники. Шагая по туннелю, я поклялся Земной империей, что декан Бубо умрет.
По дороге домой я зашел в таверну и заказал пуншевую чашу, чтобы почтить память ирландца способом, который он высоко оценил бы, а также, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. На этот раз в таверне было полно народу, но я никому не позволил бы занять стул, на котором сидел Ред в тот раз, когда мы планировали ниспровержение Бубо. Я принялся за четвертый стакан, когда включился телевизор и началась передача новостей. Диктор, студент с искаженным горем лицом, говорил о смерти Реда, прочувствовано расхваливая "этого дальнего странника, пришедшего из отдаленной галактики с планеты, называемой Земля, и принесшего нам искусство драмы и давшего нам дар смеха. Но его смерть окутывает какая-то тайна. Командующий центурионами Рено обещает провести расследование. Даже короткие ноги учителя Реда донесли бы его до безопасного убежища в туннеле… Минуту внимания. Мы прерываемся для передачи специального сообщения из канцелярии декана Бубо…"
Несколько минут стояла тишина, а затем лицо диктора сменилось изображением напечатанного на бланке бюллетня, текст которого гласил:
"По совету моего советчика по праву и законам учителя Джека, сегодня на вершине холма у футбольного поля был распят на кресте за земное преступление — совращение супруги учителя Джека — учитель Ред.
Декан Бубо."
На экране снова появился диктор, с минуту он казался потрясенным новостью.
— Совращение супруги, харлечиане, это мимолетный флирт с чьей-либо возлюбленной, не более достойный порицания, чем распитие чашечки с другом. И за это преступление
был погашен свет, который озарял весь Харлеч!
— Я выпил бы по этому поводу, Мак, — обратился я к бармену.
— В этом баре, Джек, ты исчерпал свой лимит, — ответил он.
Я оглянулся и первый раз увидел взгляды харлечиан. Огромные, ничего не выражающие глаза — а под ними рты, открывающиеся и закрывающиеся в немом «мэ-мэ-мэ», которым они выражают сильнейшее возбуждение. Я почувствовал себя единственным экспонатом в воздушном пузыре, окруженном водяной средой с рыбами, встал и вышел — не в страхе, а в замешательстве.
Итак, больше не было «нас» против «них». Остались «они» против «меня». Только Кара, одна на всем Харлече, знала, что я был невиновен, но Кара не могла защитить меня от такой враждебности. Я должен был завершить последнее поручение, чтобы навсегда после этого покинуть Харлеч, но прежде всего я должен проститься с женой и ребенком.
Еще у двери приемной я услышал бубненье молящихся, исходящее из церкви и, когда я открыл дверь, помещение было заполнено верующими. Проповедь, посвященную Страстной пятнице вел мирской священник адвокат Бардо, в этот момент заканчивавший заупокойную. Стоя за коленопреклоненными верующими, я услышал заключительные слова:
— И мы просим твоего благословения ради Реда. Нет Господа, кроме Господа Моисеева и Ред — пророк его.
— Подожди, Бардо! — воскликнул я. — Ред не был пророком. Пророком был Иисус Христос.
— По закону, — ответил Бардо, — мы не можем принимать свидетельств, основанных на слухах, но мы все знаем, что Ред умер на кресте, а он рассказывал нам только о Моисее. Вот поэтому мы — последователи еврейской религии… Так что, иди, Джек. Тебя ждет Кара.
Со спутанными мыслями я вошел в кабинет. Теперь на Харлече нужно сделать гораздо больше, чем убить Иуду. Ловкачи адвокаты применили законы о свидетельских показаниях к Ветхому Завету и юриспруденция преобразовала мое христианство в иудаизм. Я должен был восстановить Слово в его первозданном виде, прежде, чем покинуть Харлеч, а времени у меня было мало. Сплошная неразбериха!
