Джон Бойд - Опылители Эдема

Джон Бойд

Последний звездолет с земли. Опылители Эдема

романы

Предисловие

Представляемые романы — одни из тех, в основе которых лежат классические мифы. В меру авторской оценки привлекательности моих произведений на книжном рынке я остановил выбор на мифических темах в надежде на отзвук эха предков в памяти читателей. Возможно, это звучит несколько помпезно и отдает коммерческим подходом к учению Юнга, но этому есть и разумное оправдание. Как полагает Карл Саган, определенная совокупность восходящих к эпохе рептилий участков человеческого мозга может оставаться такой нейроструктурой, на которой запечатлелся наш ужас перед динозаврами, сохранилась память о драконах; вполне возможно, что это и есть источник научно-фантастических монстров из преисподней с выпученными глазами. Я также понимал, что предания, существующие уже три тысячелетия, неизменно должны вызывать захватывающий интерес.

Предания эти были под рукой, и мне оставалось лишь переделывать их, перенося действие в будущее, время от времени заменяя трагедию комедией, а серьезное нравоучение — сатирой. Пылким почитателям научной фантастики знакомо удовольствие от чтения книг в этом жанре. Огромным удовольствием была и для меня работа над этими темами.

Одна из трудностей определения места научной фантастики в литературе заключается в слишком большой разносторонности этого жанра, но его открытость благотворна для писателя. Будучи жанром искусства свободного стиля и содержания, он допускает произвольные ухищрения, не требует глубоких научных изысканий и открыт для ловких плагиаторов. Автор, работающий в этом жанре, может также дать волю своему пристрастию к экстравагантным метафорам.

Писателю, который всегда еще и читатель, научная фантастика открывает плодоносный сад разнообразных наслаждений, возделываемый на склонах некоего литературного мыса. «Флеш Гордон» и «Бак Роджерс» — это получившие признание комиксы. «Родан» — серия дешевых книжечек, объединенных единым юмористическим сценарием, а «Звездные войны» имели взрывоподобный успех на киноэкране. Самый верх этого мыса занимают знаменательные работы одаренных и сложных писателей Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли. Возможно, на склонах пониже, еще продолжающих давать поросль и ожидающих определения своего места в жанре, находятся будоражащая мысль фантастика Г. Дж. Уэллса или Энтони Берджеса и современное мифотворчество Дж. Р. Р. Толкина. Стилистически жанр научной фантастики простирается от глубинного и мистического Рея Брэдбери до элегантно-механистического Артура Кларка, единственного из нас, кто осмелился поместить взаимодействующие машины в тот волшебный уголок этого сада, где алчущий неизведанного плода может усладить свой вкус.

Мой интерес к научной фантастике возник из запойного мальчишеского чтения дешевых журналов, печатавших сенсационные рассказы, после того толчка, который мне дал «Звездный скиталец» Джека Лондона. Этот интерес очень долго пребывал в инкубационном состоянии. Мне было сорок семь, когда я предложил свой научно-фантастический рассказ для публикации, но идея этого рассказа зрела почти двадцать лет.

Писатель редко помнит день и час рождения идеи; идея моего первого рассказа пришла ко мне между двумя и тремя часами пополудни в пятницу в конце апреля 1946 года. Я слушал лекцию по социологии в Южно-Калифорнийском университете, пытаясь осмыслить заумный и какой-то оторванный от материального мира жаргон профессора, когда меня осенило, что язык социологов — подходящий объект для сатиры. И в этот момент я понял — у меня есть если не форма, то тема рассказа.

Спустя некоторое время в «Сатэди Ивнинг Пост» появился рассказ на близкую сердцу британского майора тему фантастического пересотворения жизни и мастерства слепого Гомера космических дорог. Это был незабываемый, — и до сих пор не забытый, — рассказ Роберта Хайнлайна «Прохладные зеленые холмы Земли», и я нашел форму для моей сатиры — фантазирование в будущем.

Предвкушая максимум денег за минимум усилий, я воплотил свою идею в радиопьесе, рассчитанной на популярный тогда театр у микрофона — «Скиппи-Театр». В пьесе описывался молодой человек по имени Холдейн на судебном процессе по делу о забеременевшей от него девушке, — он нарушил данный им самим обет, — в одном перенаселенном мире, где человеческие существа воспроизводились исключительно для нужд государства. Судьи и присяжные были социологами, и, чтобы сделать оправдания Холдейна для них понятными, его адвокату приходилось переводить четкие и прямолинейные показания клиента на запутанный язык социологов.

Я полагал, что законченная пьеса стала самым блистательным граном социальной комедии со времен Шеридана. К моему разочарованию, продюсер радиоспектаклей оказался бессердечным и не разделил моего мнения. Вместе с возвращенной рукописью он прислал письмо, в котором выражал свое сожаление по поводу того, что пьеса не укладывается в рамки его спектаклей, и просил предложить ему что-нибудь другое из моего творчества. Но эта пьеса, называвшаяся тогда «Синдром хорошей погоды», составляла весь мой писательский багаж. Так что, выстрелив ею, я опустошил обойму.

Я выбросил рукопись, но не мог избавиться от идеи. Закончив учебу и начав зарабатывать на жизнь, я добавил к сюжету мистические ракурсы, ввел дополнительные усложнения, сгустил юмор и прибавил грусти. Я не брался за перо, а лишь забавлялся сюжетом рассказа, и, по мере того как в результате переосмысления роли демографического взрыва центральная идея вырисовывалась все более четко, я пришел к решению писать научно-фантастический эпос в духе Мильтоновых поэм, в котором вместо оправдания путей Бога Единого к человеку вообще оправдывались бы пути какого угодно божества к любому человеку. Легко сотворить эпос в воображении — создать его на бумаге много труднее.

В конце концов получился роман, в котором отслеживалось время. Он охватывал период, параллельный нашему времени и в определенные моменты совпадающий с ним, но другой. Его героем все еще оставался Холдейн, но теперь он стал математиком, у которого все более проявлялся интерес к литературе. Этот замысел давал мне возможность переписывать и переделывать знаменитые стихи в свое удовольствие, а также цитировать великие произведения по памяти, не сверяясь с первоисточником.

В один из моментов наслаждения, которое я испытывал, работая над повествованием, мне удалось породить два собственных стихотворения, потребовавшихся по сюжету. Переделанные из Йитса и Шелли, они, по-моему, были хорошо написаны, по крайней мере на одном уровне со средними произведениями Роберта У. Сервиса и Эдгара Геста.