Константин Шеметов - Магазин потерянной любви
На память пришёл ноябрь 2004-го. Джони тогда был проездом в Украине и как раз застал их Оранжевую революцию. «Вот и закончилась коммунистическая херь», — размышлял он в поезде на обратном пути и, как выяснилось, ошибся. Ничего не закончилось. Русские вернулись, и вернулись довольно быстро. Крым? Нечего было и волноваться за Крым — ни в 90-е, ни в начале двухтысячных. Чуть подождав, вместе с Крымом они отхватили и всё остальное. Негодяи будто заранее знали о своём успехе и все эти годы изображали нейтралитет. Хитрецы, ей-богу.
В Харькове его ожидало ещё одно разочарование: мама умерла два года назад, так и не дождавшись любимого экстремиста. «Вот и всё, сынуля, — писала она в своём завещании. — Кроме любви, и оставить нечего». «Ничего и не надо», — едва слышно ответил он, уткнувшись в бумагу, и допоздна просидел в «Четырёх комнатах» на Маяковского. Там он наплакался, но уже к утру прибыл в Золочев, отвергнув всякую бдительность и воспользовавшись рейсовым автобусом. Контролёр с подозрением поглядывала на него и то и дело бегала к водителю, тайком указывая на врага.
Стояло 5 октября, понедельник, моросил дождь. Джони натянул капюшон и вдруг заметил — сколько же листьев сыплется с неба! Всё это были жёлтые с красным листья — пока ещё не прибитые, но бордюр уже ждал, и Господь не мешкал: из карманов у него торчали и молоток, и гвозди. Так что дело оставалось за малым.
На автовокзале он наспех поел, купил в дорогу воды и, сверившись с навигатором, пустился в путь. Как выяснится позже — последний путь, приведший к его поимке и заключению под стражу. Впрочем, это не новость. Джони давно уже смирился с мыслью, что рано или поздно попадётся.
Между Золочевом и Удами было примерно километров с десять грунтовой дороги. Дорога как дорога, думал он, размытая дождём, зато прямая, как и обещали атлас «Роскартографии» и навигатор Garmin. Подобравшись к кладбищу на краю села, Джони не без труда отыскал папину могилу и с час-другой провозился там, приводя её в порядок и рассматривая небо над головой. По небу то и дело проплывали серые тучи. Небо то хмурилось, то вновь открывало свой свет. С надгробья на него поглядывало доброе лицо неудачника. Жизнь родителей не сложилась. Да и у кого она могла сложиться в советском дурдоме?
Оба получили неплохое образование (она биолог, он радиоинженер), но с воспитанием не повезло ни ей, ни ему. Основой их воспитания была классовая борьба. Потерянное поколение крестьян-романтиков. В своём роде коммунистические Биёбони — с иллюзорной целью, извращённой моралью, без средств и совершенно запутавшиеся в жизни. У них не было ни приличного атласа, ни навигатора, да и настоящей литературы они не знали. Довольно быстро утратив любовь, оба кинулись винить друг друга. Они ожесточились, и даже расставшись, то и дело досаждали и себе, и детям, не помышляя ни о прощении, ни о здравом смысле.
Неподалёку от кладбища виднелся лес.
Смешанный лес — как раз и характерный для Черноземья. Бабушкин дом оказался пуст. Ворота и ставни были заколочены досками. Бесславный конец долгого пути. Так ничего и не достигнув, два поколения его предков отправились на небеса. Любовь да воспоминания о них — вот всё, что осталось. Обратно в Золочев он решил взять попутку: автобус уходил лишь назавтра, а идти пешком сил не было. Да и что толку ходить тут. Он и без того всё понял: здесь ничего не изменится. Проще засесть за свой компьютер в Джерси и написать футуристический роман. В России и вправду всё известно заранее.
В этот момент, по сути, и закончилось его путешествие. Последнее Джонино путешествие, вызванное ностальгией и не имевшее под собой ни одного разумного объяснения. У сельсовета к нему навстречу вышли два милиционера. На них были серые костюмы и галстуки — символ порядочности и усердия. Был ли это символ справедливости? Да кто ж их поймёт, как говорила Тайка Нефёдова (Хоть дождалась его романа, и то ладно).
— Здравствуйте, Джони Фарагут, — сказали милиционеры. — Писатель, изгой и экстремист.
— Здравствуйте, милиционеры, — ответил Джони.
Отныне его жизнь будет подчинена строгому распорядку тюрьмы. Впрочем, не так уж всё и плохо. Метрах в двадцати от сельсовета располагался роддом, где в своё время Джони родился и куда он посматривал теперь с нежной любовью. Складывалось впечатление, что круг замкнулся. Замкнулся в правильном месте и в самое что ни на есть подходящее время: именно здесь он провёл свои последние минуты свободы. Чем не концовка для жизненного романа.
Эпилог
После недолгого разбирательства в Золочевском народном суде Джони был признан изменником родины и приговорён к пожизненному заключению. Первые пять лет он провёл в одной из колоний Харькова на Холодной Горе. Гора и вправду была чудо какое: совершенная равнина, населённая рабочими из окрестных фабрик, погрязшими в нищете и грязи. Дно, а не гора. Рабочие то и дело сновали у тюрьмы, с завистью поглядывая на заключённых — видно, и сами мечтали попасть сюда. Во всяком случае, здесь кормили, выгуливали, да и работать особенно не принуждали. Даже с виду большинство заключённых выглядели куда здоровей рабочих. В основном в колонии содержались убийцы и насильники — как тут не позавидуешь.
Тут же он встретил похороны Юлии Тимошенко. Она скончалась в колонии по соседству на 64-м году. «От остановки сердца», — сказал охранник. Да и кто только не скончался в то время. В сущности, к двадцать четвёртому году в России осталось не так уж и много приличных людей. Власть готовилась к выборам. За последние шесть лет они сделали всё, чтобы сохранить режим, и, надо сказать, преуспели. Новые коммунисты не останавливались ни перед чем. Их главной задачей было обезглавить оппозицию, что они и сделали. Остались сошки наподобие Джони, да и тех отлавливали при первой возможности. С другой стороны, — всё было по закону — не подкопаешься.
«Не подкопаешься, — продолжал охранник. — От остановки сердца кто только не умирает. Да все умирают от неё». Ну что тут ответишь? Возразить и вправду было нечего. Относительно Джониной колонии — как и в целом по стране, изменников родины здесь не любили. Да что там не любили! Их ненавидели лютой ненавистью. Их избивали, над ними издевались и пытались всячески унизить. Что ни день — Джони дрался. Дрался, впрочем, неумело и всякий раз был избит. Избит, но не унижен, утешал он себя.
Примерно через год, прознав, что он в заключении, его навестили Митя Захаров, Тайка Нефёдова и Vi. Джони едва узнал их, да и они были растеряны. Перед ними стоял пожилой мужчина, довольно подтянутый, но совершенно худой и лысый. Таким они его не знали. Зато глаза были, как и раньше, — полные иронии и какой-то детской хитрости, что ли. Лукавства, подумала Vi. Нет, этот человек не переставал удивлять её. Даже потеряв и любовь, и страну, и свободу (да что только не потеряв), он оставался всё тем же наивным и отчасти придурковатым типом. Полюбить такого непросто, а полюбишь — жди беды. В терминах классического романа это был а-ля Дон Кихот — довольно сомнительный персонаж, с точки зрения продавщицы краденых телефонов.
Свидание длилось не больше получаса. Ему надо бежать, не сомневалась Vi.
— Тебе надо бежать, — сказала она.
— Сбегу, а что дальше? — ответил он. Нет, в самом деле, что дальше? Он только и делал, что сбегал всю жизнь.
Бегство — вот мысль сродни покупке любимой вещи в супермаркете. Какое-то время ты счастлив, но вещь изнашивается, ты вновь приходишь в магазин, а её там и след простыл. Вашу любовь давно сняли с производства. В этом всё дело.
— Уедем в Полинезию, — сказала Vi. — Как ты и хотел. Взять хотя бы Тараву (один из 16 атоллов в архипелаге Гилберта, Республика Кирибати, Микронезия). 24 красивейших острова в Тихом Океане. Офшор и никаких соглашений о выдаче преступников.
На Vi была зелёная вельветовая куртка, синие джинсы и чёрные кроссовки Adidas. Добавим к этому короткую стрижку, оранжевые волосы и солнцезащитные очки «Diesel» — совсем как на фотографии Муза, по которой Джони, собственно, и влюбился в Вику Россохину. Эта фотография ещё долго висела в его студии рядом со снимками «мучеников за демократию». Ясно, что Вика старалась. Она давно уже всё решила. Джони и есть тот человек, с которым ей было бы легко и который мог бы её рассмешить. Образно выражаясь, он был павильоном с временами года, где, в отличие от московской гари, воздух чист, а будущее прекрасно.
— Хорошо, — ответил он, и его бритая голова вдруг склонилась, а там и вовсе затряслась от горького и безутешного рыдания.
Между тем мысль о побеге прочно засела в его бритой и романтической голове. Дурной голове, добавила бы Vi, но не в этом дело. Спустя четыре года он и вправду сбежал, воспользовавшись нерасторопностью конвоиров при его перевозке из Харькова в Архангельск.
Не успев отъехать от Южного вокзала, Джони попросился в туалет и, отвинтив там решётку с помощью зубного моста (23–25), выпрыгнул в форточку. В этом и состоял его план. Он точно рассчитал время и скатился с насыпи как раз у станции Дергачи, а эти Дергачи он знал как свои пять пальцев. Джони провёл здесь половину детства — у бабушки с дедушкой по маминой линии. Переждав тут осень, он принял облик бездомного, и к Рождеству прибыл в Москву, где благополучно смешался с толпой.
