Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
(Ах, милая Шуша!
Она не допытывалась, в чем дело, не пыталась переубедить Кирилла, только помогала. Иногда Кирилл мечтал, что все закончится хорошо (хотя и сам не знал, что значит в его позиции «хорошо») и тогда можно будет вернуться к прежней понятной жизни. Или не вернуться, но, наоборот, все поменять? – бросить университет, академические интриги, мрачные тайны, уехать обратно в Новосибирск, позвать Шушу с собой, устроиться работать учителем истории в обычную среднюю школу, спокойно жить и быть счастливым.
Но прежде надо было выяснить правду.)
По просьбе Кирилла Шуша купила ему билет на поезд до Москвы, уходящий поздно вечером 18 июня. План заключался в том, чтобы 19 числа попасть в ЦДШ и, улучив момент, спрятаться в книгохранилище читального зала. Накануне праздника сотрудники уходят домой раньше, а 20-го, в Международный день шахмат, ЦДШ закрыт – у Кирилла будет достаточно времени, чтобы исследовать материалы, находящиеся в спецхране.
В назначенный вечер Кирилл, закутавшись в плащ, вышел из дома, дождался (под мелким дождем) шедшего по Свидлеровской набережной автобуса и отправился на вокзал. Автобус пересекал Неву по Литейному, но дальше ехал вдоль Фонтанки, так что выйти пришлось возле Аничкового моста (два черных и два белых коня работы скульптора Клодта вздымали в воздух бронзовые копыта). Шагая по Невскому проспекту в сторону площади Восстания, Кирилл тайком оглядывался – и правильно делал: в какой-то момент он увидел приземистую фигуру, следовавшую за ним в отдалении. (Оу, несколькими неделями раньше Кирилл подбежал бы к фигуре, схватил бы за грудки, вытряс бы признание. Но теперь ему стало страшно: вдруг это один из «чистильщиков», о которых обмолвился Толян? Ведь они уже убили Броткина. Что, если Кирилл – следующий в их списке? К тому же на этот раз преследователь был не один – рядом с приземистой фигурой шла вторая, более субтильная. Шпионы!) К счастью, Кирилл знал, как поступить. Сначала он свернул на Литейный, затем, двигаясь все быстрее, на улицу Нимцовича. Те двое не отставали, но, наоборот, уже откровенно припустили за Кириллом. Неужели его хотят прирезать в центре города, на глазах у прохожих? Продравшись через толпу молодежи, курящей возле популярного бара «Синий Ботвинник», Кирилл забежал в проходной двор – но вместо того, чтобы выскочить знакомым путем на улицу Алехина, спрятался в подъезде. Через минуту послышались громкие шаги. Кирилл замер за дверью. «Андрей, погоди, я не могу!» – раздался голос. «Нельзя его упускать, Майка, поднажми!» – ответил второй. Сердце Кирилла сжалось.
Преследователи побежали к выходу на Алехина, а Кирилл вернулся назад.
По Нимцовича он прошел до Лиговского проспекта, потом кружным путем – до задов Московского вокзала, отыскал нужную платформу. Посадка уже начиналась.
(Странное чувство! Можно наклониться и потрогать бетон платформы. Протянуть руки и нащупать металл вагона. Оказавшись в купе, прислониться лбом к оконному стеклу. Мир по-прежнему состоит из конкретных материалов, обладает внятными формами, так почему же кажется, что все сейчас поплывет, распадется и сгинет, как морок и туман? Как так вышло, что Кирилл совершенно перестал понимать позицию, отличать белые фигуры от черных, королевский фланг от ферзевого? Кто его враг? Кто друг? Кому верить?
Откуда ждать подвоха?
А что, если прямо сейчас в вагон ввалится толпа милиционеров, ведомая Брянцевым и Майей: «Вот он, держите извращенца!» И задержат, поставят в два хода мат.)
Но ничего не случилось.
Никто не прибежал и не вломился.
Никакой милиции (только старушки, продающие пирожки; только мокрые от дождя толпы встречающих и провожающих, только красные и зеленые глаза семафоров;
стандартный вокзальный дебют).
Поезд отправился точно по расписанию, и все казалось абсолютно нормальным и будничным, и соседи по купе быстро улеглись спать, и короткая летняя железнодорожная ночь прошла без каких-либо сюрпризов, и утром, на подъезде к Москве, можно было бы, сделав определенное усилие, подумать, что все предыдущие события просто приснились Кириллу, что не существовало никогда ни Майи, ни Брянцева, ни Броткина, ни похорон на Волковском, ни конспиративной квартиры на Свидлеровской, ни логова извращенцев на Рубинштейна, ни длиннолицего Василия, ни испуганного Толяна, ни кастелянши Надежды Андреевны, ни Абзалова, ни Уляшова, ни учебы в СПбГУ, ни жизни в Петербурге, что все это лишь причудливый кошмар, возникший от стука колес, от грохота вагона, и Кирилл на самом деле едет в Москву из Новосибирска, месяц назад он получил диплом и теперь хочет поступить в аспирантуру МГУ (его же приглашали тогда в МГУ; ах, зачем он соблазнился общением с Дмитрием Александровичем, зачем отправился в эти страшные балтийские болота, где нет ничего настоящего и надежного, где мираж громоздится на мираже?).
Увы, как ни сладко отрицать реальность – с ней приходилось иметь дело.
(Ведь там, в центре Москвы, ждали его ответы на все вопросы.)
И Кирилл действовал.
Он дождался открытия ЦДШ, он пришел в читальный зал, он взял какую-то книгу (третий, что ли, том «Аналитических и критических работ» Ботвинника), он два часа делал вид, что читает и выписывает цитаты; а потом вернул книгу на стойку, притворился, что идет в уборную, но вместо этого тихо прошел в книгохранилище.
Пространство книгохранилища оказалось достаточно обширным и запутанным, со множеством закутков, где можно было спрятаться, не опасаясь, что тебя обнаружат.
Усевшись на пол, Кирилл терпеливо ждал.
Два, три, четыре, пять часов…
Он слышал, как уходили люди, как директор ЦДШ, заглянув, поздравлял персонал с наступающим праздником, как девушки-библиотекарши расставляли стулья, и обсуждали планы на завтрашний выходной, и хихикали между собой, и сплетничали о руководстве («Наш Леонид Захарович точно докурится до инсульта! Я однажды засекла время, сколько длится его затяжка – получилась тридцать одна секунда!»), и даже негромко пели.
В 19:20 они выключили свет,
захлопнули дверь,
спустились вниз —
и Кирилл остался в здании ЦДШ один.
Что ж, пока комбинация складывалась, как было запланировано.
Подождав на всякий случай еще тридцать минут, Кирилл аккуратно вышел из укрытия, спустился по парадной лестнице в фойе. Везде было темно, тихо и пусто, и только Александр Петров с портрета (кисти Григория Мясоедова) укоризненно взирал на юношу, будто бы догадываясь, что тот задумал. Путь в спецхран Кирилл помнил отлично. Вот нужная дверь в дальней стене, теперь вперед по длинному узкому проходу, еще одна дверь, поворот направо, комната, поворот налево, опять дверь – а за ней лестница, ведущая вниз; раз-два-три этажа, как
