Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
……
Что было делать?
Мысли разбегались по всем диагоналям.
Ах, разве мог Александр Сергеевич умереть? Не просто умереть – погибнуть? Каким образом, от чего? Ударило током? Попал под автомобиль? Неудачно поскользнулся? Все мы смертны, конечно, и нас подстерегают миллионы случайностей, но… Каисса, а если это была не случайность?! Прежние подозрения вновь стали оживать в сердце Кирилла. Еще и еще набирал он номер Броткина, однако телефон был выключен, абонент недоступен.
Бедный Александр Сергеевич, что же с вами случилось?
На следующий день, отбросив в отчаянии любую осторожность, Кирилл отправился на Рубинштейна, 12. В конце концов, с длиннолицым Василием и остальными ребятами-девятьсотшестидесятниками Броткин общался каждую неделю – они должны располагать какой-то информацией. Дождь не прекращался, под ногами струилась вода, и воскресные толпы людей в дождевиках и ветровках текли по Садовой улице, поворачивая на Сенную площадь (к Фонтанке) или в Спасский переулок (к каналу имени Левенфиша). Когда Кирилл выходил из общежития, ему показалось, что напротив, под вывеской продуктового магазина En passant[65], маячит знакомая уже приземистая фигура (та, что преследовала Кирилла вечером после его беседы с Александром Сергеевичем; последней, увы, беседы!). Впрочем, уже через секунду там никого не было. Или это померещилось? В любом случае бдительность терять нельзя. Поэтому сначала Кирилл отправился сильно в сторону от нужного ему адреса, быстро пересек несколько проходных дворов, оглядываясь, нет ли «хвоста», и только потом свернул на Фонтанку; еще пара зигзагов, пауза в скверике, где памятник Нежметдинову, обратный маневр к набережной, опять проходные дворы, и – улица Рубинштейна. Знакомая подворотня, знакомая лестница, вверх на пятый этаж, знакомая дверь – и здесь Кирилла ждал новый сюрприз (сколько ж можно?).
Дверь была опечатана.
Чувство, подозрительно похожее на панику, охватило Кирилла. И он опять подумал, что ничего не понимает, не попадает в квадрат, опять вспомнил о «кооперативных задачах», опять представил, как множество разнородных событий сплетаются в единую сеть.
(Кого-то ловит эта сеть?)
– Ноги вытирать надо! – раздался над ухом сварливый голос.
– Что? – Кирилл обернулся почти в ужасе.
– Я спрашиваю: Ботвинник за вас ноги вытирать будет? Дождь вторую неделю, грязь по колено, а им лень ноги вытереть, все надо на лестницу тащить. Коврик для кого внизу?
Хмурая женщина с холщовой сумкой сердито смотрела на Кирилла.
– Ой, извините, пожалуйста! Я как-то не подумал…
– Скачут конями, а нам потом убирать. Вы к кому вообще прискакали?
– У меня тут знакомый живет, – сказал Кирилл. – Я давно собирался его навестить, вот пришел, и вижу такое… Вы не знаете, почему дверь опечатана? Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – так же сердито отозвалась женщина. – Вчера заявились какие-то фигуры, вскрыли квартиру, копались внутри. Сказали, трубу прорвало.
– Трубу?
– Водопроводные трубы древние, что твой Филидор, а ЖЭК за ними не следит. Я так и заявила этим работничкам: вы, говорю, только опечатывать и умеете, таблички лепить воспрещающие, а ремонтировать кто будет? Ботвинник ремонтировать будет?
– Спасибо, – пробормотал Кирилл, не зная, что и думать.
Где же теперь девятьсотшестидесятники?
Очевидно, позиция запутывалась все больше, и трудно сказать, что предпринял бы далее Кирилл (теряющийся в догадках, в самых невероятных теориях и гипотезах), – скорее всего, поехал бы на Камскую, на последний известный ему адрес Броткина, попытался бы отыскать что-нибудь там, но Каисса смилостивилась. Зазвонил неожиданно телефон, и сын Александра Сергеевича, ничего не объясняя, сообщил, что «похороны будут завтра в 12:00, на Волковском кладбище», что «от Витебского вокзала ходит автобус № 87», что «если вы знали отца, можете прийти», – после чего сразу же дал отбой.)
И теперь Кирилл шел на похороны, нес две траурные гвоздики и отчаянно шмыгал носом, пытаясь не пустить наружу слезы. Александра Сергеевича было жалко, пусть он и манипулировал вниманием Кирилла, рассказывая о «ничейной смерти» («Та-та-та, Кирилл, скоро пробьет последний час классических шахмат! Habent sua fata ludi![66]»), пусть подводил под монастырь, приглашая на квартиру к девятьсотшестидесятникам, пусть. Все же он был добрый, трогательный и великодушный человек (которому страшно не повезло в жизни). А теперь он в гробу, на Волковском кладбище, и скоро будет закопан в землю (с двумя гвоздиками). И все, кто знал когда-то Броткина, кто отважился прийти и проводить его туда (за восьмую горизонталь), всхлипнут пару раз над свежей могилой, выпьют, не чокаясь, теплой водки и поедут в автобусе назад – мимо убогих домов по грязной улице… хм, что это за улица?.. улице имени Салова. (Как символично! Валерий Салов, подобно Броткину, тоже когда-то (в начале 1990-х) считался молодым гением с блестящим будущим: третий по силе гроссмейстер мира после Каспарова и Карпова. И тоже был в одночасье вышвырнут из шахмат после конфликта с мэтром (с Каспаровым), и тоже не пережил этого, совершенно сошел с ума, погрузился, как и Броткин, в дикую конспирологию. Но если Александр Сергеевич помешался на теме «ничейной смерти», то Салову везде мерещился «еврейский заговор»: якобы все партии знаменитых матчей Каспарова с Карповым – фальшивые, и движения фигур на доске нужны совсем не для выявления победителя, но для трансляции в ноосферу зашифрованных каббалистических символов. Какой бред! Впрочем, время все расставило по своим местам; теперь никто не помнит о мрачных чудачествах Салова, зато созданные им шахматные шедевры знакомы каждому школьнику. Вот и улицу (пусть не центральную) в честь Салова назвали. Может быть, и с Броткиным выйдет похожая история? Прискорбное увлечение шахматами-960 (как и абсурдная вера в «ничейную смерть») быстро забудется, а собственно научные работы Александра Сергеевича останутся востребованы и любимы российскими учеными-историками еще много десятилетий.
Ах, если бы! Каисса, пусть все так и произойдет!)
Но вот и кладбище.
С началом Переучреждения стране потребовались сотни новых огромных кладбищ; возле Петербурга уже в 2030-х появились Кудровское, Муринское и Девяткинское, однако Броткина хоронили на старом Волковском, работавшем с XVIII века.
Двое рабочих рыли могилу. Рядом темнел закрытый гроб, чуть поодаль толпилась группа людей. Сын Александра Сергеевича, оказавшийся толстым неопрятным бородачом, этаким weirdo beardo[67], встречал каждого вновь пришедшего, яростно тряс руку, лез обниматься, сморкался, говорил «спасибо» и сразу предлагал выпить. Имени своего он почему-то не называл, представлялся «сын покойного». Вообще желающих проститься с несчастным Броткиным оказалось немного, человек десять-пятнадцать. А ведь если бы не та история с шахматами-960, – подумал Кирилл, – у могилы сейчас стояли бы и Фридрих Иванович Саслин, и Иван Галиевич Абзалов, и Борис Сергеевич Зименко. Но никого нет. Все боятся разгневать Уляшова. Но вот был бы благородный жест, когда бы сам Д. А. У. пришел на похороны лучшего ученика – показал бы, что ненависть не длится postmortem, что есть предел злопамятству, что примирение возможно – хоть и после смерти.
Увы, Уляшова, конечно, нет (совсем никого нет из коллег-историков; да и с кафедры анализа закрытых начал, где столько лет работал Броткин, тоже никто не явился).
Зато… кто это там? Знакомое длинное лицо… Василий.
Неожиданно для себя Кирилл очень обрадовался и поспешил к Василию, хотя тот был занят разговором с каким-то молодым человеком, стоявшим к Кириллу спиной.
– Василий, здравствуйте! – позвал Кирилл, подходя ближе.
Василий резко обернулся, его собеседник тоже —
и Кирилл замер в изумлении.
Толян.
Толян, сосед Кирилла по комнате в общежитии, аспирант кафедры средневековой истории шахмат; Толян, уже две недели как уехавший из Петербурга, отправившийся в какую-то Ухту, то ли Инту, чтобы навестить родных. И этот Толян – здесь, на Волковском кладбище, на похоронах Броткина – беседует о чем-то с длиннолицым Василием.
– Толян?!
– Привет, Кирилл, – быстро сказал Толян, пряча глаза.
– Я думал, ты не в городе.
– Вернулся два дня назад, но пока живу у подруги.
– Что ты здесь делаешь? И откуда ты знаешь Василия?
– Хм, видишь ли…
Толян замялся, но Кириллу все уже было понятно.
– И Броткина ты тоже знал, да? Ты ходил к нему на улицу Рубинштейна?
– Тише, не кричи так, пожалуйста, – прошептал Толян, – давай отойдем в сторону.
Но Кирилл уже не мог успокоиться:
– Ты познакомился с Василием на квартире у Броткина, ведь так? Ты там бывал, Толян! И именно оттуда ты знаешь Брянцева? Каисса,
