Генри Олди - Крепость души моей
Ерунда, подумал я. И понял, что уже верю.
Взяв телефонную трубку, я на миг замешкался. Кому звонить? Зачем?! Машинально набрал 177, обождал. Казенный голос назвал мне номер моего телефона и сумму долга. Меньше сотни. Теперь можно не платить. Когда я стал набирать Алёну, в трубке заиграл фагот. Концерт соль минор, чтоб он сдох. Я отбросил трубку, словно ядовитую змею.
На улице, дыша полной грудью, взвился тенор.
В одних трусах я вылетел на балкон. Внизу стоял черный джип. У машины, смущенный, топтался белобрысый парень. Тенор банковал в недрах джипа. Он был неуместен, как Вилли Токарев в театре Ла Скала. Заметив меня, парень развел руками. Вот, дескать. Дожили… Сунувшись в салон, как на амбразуру, он стал яростно воевать с плеером. Тенор держался до последнего. Оставив джип, он вознесся на балкон соседнего дома. Там открылась дверь, выпуская бабу Раю в махровом халате и бигудях. Из-за могучей бабы-раиной кормы выглядывала Нюрка, пацанка лет четырех.
– У вас тоже? – заорала мне баба Рая.
Я кивнул.
– Вот сволочи!
Она была глуховата.
– Кто? – спросил я.
Баба Рая ткнула пальцем в небо.
Балконы наполнялись людьми. Мужчины, женщины, дети. За исключением бабы Раи, развивавшей идею сволочей, все молчали. Смотрели на белобрысого парня, пока тот не укатил прочь. В квартирах играла музыка. «Лебединое озеро», «Кармен», виолончель, гобой; кантаты и оратории. Звуки крошились, поливались оркестровым маслом; смешивались в противоестественный винегрет. Похороны вождя, вспомнил я. Так хоронили Генеральных Секретарей ЦК КПСС. По всем каналам – Чайковский. Судя по лицам соседей, кто постарше, похороны вспомнились многим.
Молодых классика просто раздражала.
Земля вздрогнула. Едва-едва, словно на окраине взорвали бомбу. Над крышами домов, в стороне центра, вознеслось пылевое облако. Я заметил лишь краешек: взмах бурого плаща.
– Чтоб вы сдохли! – ну, это баба Рая.
Нюрка дернула ее за халат:
– Ба, дай коржик.
Когда я вернулся в комнату, телевизор показывал мэрию и ангелов. Дом, избранный для устрашения маловерных, рушился по второму разу. Казалось, реально дом упал между прошлой и нынешней трансляцией – когда я увидел пыль.
Не в силах усидеть на месте, я натянул шорты с футболкой и выскочил на улицу. Музыка одолевала. Из окон квартир, из машин, проезжающих мимо; из мобильников, имя которым – легион. Все рингтоны подменили: гоц-н-тоц-н – на Рахманинова, «Ласковый май» – на Шнитке. Я проверил свой: Тартини.
Дьявольские, мать их, трели.
Брюнетка в «чиносах» зажала сотовый между ухом и плечом:
– Ну! Прикидываешь?
На лице брюнетки читался восторг.
Я свернул на Пушкинскую. Не считая музыки, все было как обычно. Жара, суета. Визг шин, клаксоны; дама с кислым лицом предлагает зайти к стоматологу на бесплатное обследование. Паника отпускала, дышать стало легче. Пешком до площади Конституции – минут пятнадцать. Я шел, стараясь не бежать, к мэрии. С какой целью? Спросите что полегче.
Пять минут – полет нормальный.
Десять минут – удовлетворительно.
На тринадцатой минуте толпа перекрыла улицу. Как перед фейерверком, когда не протолкаться. Толпа ворочалась, гудела, всхрапывала. Со стороны Сумской неслись сирены «скорых». Меня зажало на проезжей части: слева – купол синагоги, где при советской власти был спорткомплекс «Спартак», справа – подворотня, в глубине которой расположился магазинчик, торгующий батарейками и аккумуляторами. Работая локтями, топчась по мозолям, я вырвался к подворотне. Судя по сложившейся ситуации, лучше было бы к синагоге. Вряд ли торговец элементами питания даст мне внятную консультацию. Раввин, как ни крути, предпочтительней…
Нырнув в подъезд, я кинулся вверх по лестнице.
На площадке между четвертым и пятым этажами дежурили. Щуплый дядечка, держась за рамы, высунул голову в открытое окно. Пальцы его побелели от напряжения.
– Роман Геннадьевич, – представился он.
Я представился в ответ.
– Очень приятно. Ничерта не видно отсюда… Верите?
– Ага, – кивнул я. – Дом упал?
Дядечка вздохнул:
– Упал. «Скорых» – уйма. И чрезвычайники.
– Оцепление?
– Куда ж без него? «Беркут» со щитами. Триста спартанцев.
– Жертвы?
Он покинул наблюдательный пост. Обернулся ко мне:
– Жертвы? Много.
И указал вниз, на толпу.
– Вы в курсе, что дом упал позже? Я вам точно говорю: позже. Сначала трансляция из мэрии, потом арфы; я выскакиваю, как идиот… Дом упал не сразу. Сперва нам показали, как он валится, а рухнул он уже потом. Какая-то лажа со временем. Верите?
– И что теперь? – спросил я.
– А хрен его знает, – дядечка пожал плечами. – Ничего, наверное.
– Ничего?
– Ну да. Ни-че-го. А вы что подумали?
Из кармана дядечки запела флейта.
– Ненавижу, – сказал Роман Геннадьевич.
– Да? – удивился я.
– Да. У меня дочь в консерватории.
Дома выяснилось, что я забыл выключить телевизор. Звучали вальсы Штрауса. Показывали лесопосадку вокруг телебашни. Деревья, кусты; щербатый асфальт на въезде. Людей не было. Их не было и раньше – в парке, в саду, по всем каналам.
Музыка и городские пейзажи.
Без нас.
12:47
…мы едем-едем-едем…
Разноцветная река текла из города к окружной. С высоты птичьего полета она выглядела нарядно, празднично. Сверху автомобили походили на забавных букашек. Божьи коровки, майские жуки, бронзовки, жужелицы, клопы-солдатики… «Жукобусы» из журнала «Веселые картинки» 60-х годов.
Букашки везли муравьишек в новый муравейник.
«Мы едем-едем-едем в далекие края…»
Вблизи автомобили наливались тяжестью и блеском металла. В уши врывался басовитый рык моторов, шорох шин по асфальту, нетерпеливые взвизги клаксонов. Пыль, гарь, бензиновый чад. По обочине, щурясь от пыли, брели люди. Пешком, с рюкзаками и баулами, чемоданами на колесиках. Многие на ходу прикрывали лица платками. Пеших обгоняли велосипедисты, не рискуя сунуться на трассу, в сплошной поток железа. Перемелют, костей не соберешь.
Исход.
Вот и окружная. Немудрящая развязка, пустует пост ГАИ. Облупилась голубая краска, наспех брошенная поверх шершавого бетона. В стеклах обзорного «фонаря» отражается небесная синь. Чахлые деревца на обочине – листву густо тронула ржавчина. Кафе для дальнобойщиков. Малиновый тент с надписью «Coca-Cola», белые скелеты из пластика – стулья, столики. В кафе – никого. Словно все уже вымерли.
Кроме ангела.
Клоун Бом, ангел в черном костюме, стоял у поста ГАИ. Смотрел на приближение железной реки. На жуков и букашек, орду рычащих чудищ из стали, стекла и пластмассы. Детища прогресса обогнали пешеходов, вырвавшись вперед. Вот она, рядом – финишная лента.
Ангел стоял и смотрел.
Несмотря на жару, удивительную для сентября, и черную «тройку», застегнутую на все пуговицы, на лбу ангела не выступило ни единой капли пота. Точно так же он ждал бы в дубленке и шапке из ондатры, в футболке и джинсах, нагишом. Ему было все равно.
За окружной серая лента шоссе уходила вдаль. Желтые прямоугольники полей, зеленая кипень дубрав; шифер, черепица и рубероид поселковых крыш…
Свобода.
Жизнь.
Спасение.
И никакой преграды. Ни стальной стены от земли до неба, ни искристого марева силового барьера, ни даже завалящего шлагбаума.
Ни-че-го!
Победно взревели моторы – даешь финишный спурт! Кто будет первым? Серая «Шкода», опасно вильнув, впритирку обошла черный «Лексус». За ней попыталась втиснуться оливковая «Ауди». Сзади подпирали другие. Но лидер уже определился.
Вперед!
…у серой «Шкоды» смяло капот. Металл визжал, корчась. Брызнули фары – сверкающие веера стекла. А сзади уже налетали, громоздясь друга на друга, как собаки при случке – джипы, «Ауди», «Порше», «Мерины», «Жигульки», «Волги», «Газели»…
Дорога встала дыбом.
Те машины, что вырвались вперед, бились о воздух, как о бетон. Отставшие, не совладав с управлением, вписывались в кашу передового отряда. Арьергард тормозил, пытаясь юзом вылететь на обочину и не расшибиться о стволы деревьев. Везунчикам удавалось. Большинству – нет. Автобус «Богдан», битком набитый пассажирами, перевернулся. Его долго тащило на боку, прежде чем «Богдан» свалился в кювет.
Окружная превратилась в ад.
Крики людей терялись в грохоте. Река автомобилей столкнулась с утесом-невидимкой. Воняя бензином и кровью, пена вздымалась все выше. Муравьи дохли в горящих коробках.
Ангел стоял и смотрел.
Лиловый «КИА» обнял березу глубоко вмявшимся капотом. Из покореженной решетки радиатора валил пар. Изнутри раздался удар. Один, другой; третий. С душераздирающим скрежетом заклинившая дверца вывалилась целиком, глухо стукнувшись о землю. Игорь Барташов, дизайнер компании «Зебра», вывалился следом. Охнул, встал на четвереньки.
– Надо было «Sportage» брать, внедорожник, – пробормотал Барташов, плохо соображая, что говорит. – У него бампер – хер сомнешь…
