Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым»
– Ефремова?
– Полк уничтожен. Разбили вдребезги на марше. Спаслось тридцать человек. Ефремов захвачен в плен.
Он вперил в Резуна внимательный взгляд. Ожидал, скажет ли капитан то, о чем майор уже наверняка думает.
Пора убегать. Уходить, спасаться. Мотострелки не удержат город, если белые пойдут в наступление. В лучшем случае – смогут прикрыть отход командования и спецназа. Слишком долго Драчев тянул. Он и теперь будет тянуть, цепляться за соломинку, удерживать город и тогда, когда это потеряет смысл… Резун знал характер комдива.
Он отошел к окну, закурил. Далеко вверху собирались тучи. Плотный облачный фронт царил над городом.
На улице было пусто. Еще вчера Симфи напоминал военизированный карнавал, а сегодня словно вымер. От вчерашнего празднества остались только сиротливые разноцветные флажки и такие же сиротливые красные флаги.
Так вам и надо, идиотам, злорадно подумал Резун. Будете знать, как заигрывать с этой властью. Эта власть, братцы мои, не шутит, а сразу ставит раком.
Он докурил и выбросил сигару в форточку. На душе было гадко.
Варламов еще раз позвонил в аэропорт и долго с кем-то ругался. Потом положил трубку.
– Сказали, до трех ни один самолет не вылетит, – сообщил он. – Грузят хабар для товарищей начальников.
– Пашин «мерседес»?
– Бери выше. Намного выше. Так что сидеть нам тут…
Варламов был рад случаю прокатиться в Москву и оттарабанить туда заодно свой новоприобретенный «рено». Пленник пришелся кстати, и даже попытку влезть поперед батьки в пекло он Владимиру простил.
Резун прислушался к шуму в коридоре.
– Мне здесь не нравится, – сказал он. – Десантники на взводе, могут натворить дел…
– Да брось ты, – отмахнулся Варламов. – Ну, напьется Драчев. Звезд у него теперь прибавится, только вот в размерах они будут поменьше. Он теперь грабежом займется, карьера-то накрылась, так что нахапать надо побольше. Короче, веселая будет жизнь.
Резун ничего не ответил, направился к двери.
– Ты куда? – спросил Варламов.
– Пойду проверю Ныммисте на его боевом посту, – сказал Владимир.
* * *«Неправильно это» – к такому выводу пришел рядовой Мельник, когда пропал кураж.
Он без особого сочувствия относился к крымцам. Все-таки свинство: сначала сами приглашали, а потом вдруг напали. Понятно, что не все они гады, есть очень даже ничего, и во всем виноваты недобитые белогвардейцы, которые мутят народ. Понятно, что за гибель полка надо отомстить так, чтоб у белых в ушах зазвенело. Понятно, что ГРУшникам давно надо было дать по мозгам, чтоб не зарывались.
Но вот сейчас, собравшись почти целым взводом замочить одного врага, как-то нехорошо они выглядели. Как-то слишком походили на киношных эсэсовцев.
Мельник еще не видел войны. Когда он летел сюда в чреве «Антея», он верил байкам, что никакой войны не будет, а будет пьянка и гулянка с девочками. И слова замполита про то, что враг не дремлет, воспринимал как обычно – то есть пускал побоку.
Поначалу казалось, что так оно и есть: девчонки, танцы, бары… Так, как вчера, Мельник никогда в жизни не гулял, и, наверное, уже не погуляет. Аж до сих пор голова гудит. А все-таки вышло, что прав был замполит. Враг не дремал. Война началась, а сам Мельник еще не сделал ни одного выстрела…
Но открывать свой счет одним истерзанным пленным почему-то не хотелось. Кроме того, Мельник слабо верил, что это – тот самый человек, который начал войну. Был бы он еще генерал – тогда понятно…
Он внезапно почувствовал глубокое отвращение и к себе, и к прочим «мстителям». Откуда вообще пошел этот шухер – замочить беляка? Что, делать больше нечего?
Но поганые миазмы паники уже пропитали насквозь все здание Главштаба и всех, кто там находился. И, как нередко бывает в таких случаях, кое у кого зачесались руки, слишком короткие, чтобы дойти до реальной причины всех неурядиц, но достаточно длинные, чтобы дотянуться до ближнего сучка и закрепить на нем вечно голодную петлю.
А когда озверевшая паника начинает размахивать дубинкой, здравому смыслу лучше прикрыть голову и опустить ее пониже. Поэтому Мельник, вытянув из каски помеченную крестом бумажку, беспрекословно присоединился к двум десяткам добровольцев, поднявшихся на восьмой этаж, где спецназ держал пленника.
Акция планировалась недолго, но слухи распространялись быстро. Они не встретили в коридорах ни одного человека. Никто не рискнул встать на дороге у линчевателей.
Кроме сержанта Ныммисте.
Энью Ныммисте понимал и исполнял приказы буквально. При полном равнодушии к коммунистическим идеалам и холодной неприязни к советскому строю Энью, тем не менее, стремился в спецназ – потому что там служат лучшие из лучших, а значит, ему там место. Он досконально овладел техникой рукопашного боя, мог стрелять с обеих рук навскидку и метать нож на звук, и так же безупречно чистил картошку, срезая с нее шкурку тоненькой непрерывной ленточкой от одного полюса к другому. Если бы ему приказали – он бы не менее педантично, по сантиметру, снял с пленника кожу. Любить этого человека у него причин не было. Но Энью получил другой приказ – пленника нужно стеречь, и чтоб ни один волос не упал с его головы. Энью Ныммисте был намерен приказ выполнить. Любой ценой.
Но даже совершенные люди имеют физические потребности. Приняв во внимание тот факт, что белогвардеец прикован к батарее и лежит, не шевелясь, уже больше двух часов, ключ от наручников находится у сержанта в кармане, а у дверей стоят двое ребят из его отделения, Ныммисте приказал одному занять свое место, а сам отправился туда, куда даже царь, по непроверенным данным, ходил пешком.
Десантники давно хотели выяснить, кто лучше – они или спецназ ГРУ. Вот и предоставился случай.
Они поднялись по пожарной лестнице в полном молчании. Когда рядовой Керимов, стоявший на посту, понял, в чем дело, было поздно. Но главное – он был не готов поднять оружие на своих. И не верил, что те поднимут оружие на него. И, в общем, не ошибся: они справились голыми руками. Спецназ крепок, но и десант кое-чему научен…
Второй охранник вскочил и поднял автомат, но секундное колебание стоило и ему нокаута.
Обнаружив, что заочно приговоренный нетранспортабелен, солдаты обшарили связанных стражей и не нашли ключа от наручников. Произошел короткий диспут, в котором половина участников стояла за то, чтоб «кончить гада» прямо здесь, а вторая половина – за то, чтоб оттащить его вниз, где советский суд Линча, самый гуманный суд Линча в мире, приведет в исполнение коллективный приговор общими усилиями. Большинством голосов победили вторые. Один ефрейтор взял пистолет, встал на колено, примерился к тому месту, где браслет наручника соединялся с цепью и выстрелил.
Будь наручники сделаны из обычной стали, одиссея капитана Верещагина закончилась бы тут же. Но наручники, спроектированные для спецназа, перебить пулей нельзя. Вся сила выстрела обрушилась на цепь, пороховые газы обожгли пленнику руку, Верещагин, вырванный из забытья резкой болью, заорал, вскочил и ударил ефрейтора локтем в глаз. Это исчерпало все его силы, он опять упал, на него обрушились все те же рифленые подошвы, от которых он даже заслониться толком не мог, но две секунды для сержанта Ныммисте он выиграл.
А Ныммисте за две секунды успел многое. Он расшвырял тех, кто был в коридоре, ворвался в кабинет, схватил стул и пошел молотить тех, кто увлеченно работал ногами. Он двигался быстро, наносил резкие и сильные удары, а десантура никак не могла реализовать свое численное превосходство – в комнатке было тесно.
Но когда из коридора поднаперли новые, сержант решил прибегнуть к огнестрельному оружию. Комплексов «свой-чужой» у него не было, своим для него был тот, кто отдал приказ. Стоя над пленником, сержант намеревался не подпустить к нему никого, и был готов на любые меры. Он уже успел достать свой «стечкин» и выстрелил трижды: в бедро одному самодеятельному палачу, в плечо – другому и в ногу – третьему.
Скуля и воя, они отступили. Отползли, поджав хвост. Как и всякая толпа линчевателей, они были трусливы. Как и все опричники всех времен, они готовы были убить, но не спешили умереть. Ныммисте шагнул вперед, прикрывая беляка собой, и вознамерился перейти в наступление. Он знал, что один решительный человек погонит толпу легче, чем, скажем, другого решительного человека.
– Назад! – заорал вдруг кто-то. – Назад, падлы!
Десантники расступились, сквозь них прорвался солдат с автоматом. Сержант в первый момент решил, что к нему пришла помощь, но быстро понял, что ошибся.
Не боясь попасть по своим, десантник выпустил Ныммисте в грудь короткую очередь. Эстонец рухнул на пол, под батарею, свалился прямо возле крымца… И едва ли не раньше, чем он упал, пуля из его пистолета вышвырнула десантника в коридор, угодив тому точно между ключиц.
