Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым»
Не сразу Мельник понял, что сержант не мертв. Одна из пуль прошила его правое плечо, но он перехватил пистолет и теперь стрелял с левой, закрывая беляка собой и одновременно опираясь на него спиной. Следующей мишенью был Мельник. Дуло «стечкина» показалось рядовому с колодец, и хотя оно плясало в руке сержанта, Мельник знал, что в этой тесноте он не промажет.
Он и не промазал.
* * *– Я с тобой, – внезапно сказал Варламов.
Резун мысленно чертыхнулся, но не нашел причины возражать.
Они спускались на восьмой этаж, когда услышали выстрелы: сначала одиночные: раз, два, три, потом – автоматная очередь, потом – одиночные: четыре, пять, шесть (дверь лифта открылась), семь.
«Все, – подумал Резун. – Готово».
Охраны на этаже не было. Должны были двое стоять у дверей. Но не стояли.
– Твою мать, – дрогнувшим голосом сказал капитан. Варламов выбежал на лестницу и во всю глотку заорал:
– Тревога!
Расстегивая на ходу кобуру, Владимир кинулся в КПЗ – так он про себя окрестил кабинет, где они держали пленника.
Подоспели шестеро спецназовцев, бежавших на выстрелы. Десантники бросились по коридору к пожарной лестнице. Трое остались лежать на полу. Один развернулся и поднял автомат.
Резун снова выматерился – уже искренне. Среагировал рефлекторно: его «макар» грохнул даже быстрее, чем он успел об этом подумать.
Это стало сигналом для спецназовцев. Из десантников до пожарной лестницы не добежал ни один. Уцелели только те, что сами упали на пол и сложили на затылке руки.
Резун переступил через труп, шагнул в комнату и выматерился в третий раз.
Белогвардеец был жив. При виде Владимира он оставил попытки добраться до ножа, принадлежавшего покойному Энью Ныммисте. Кто-то, видать, крепко молился за капитана Верещагина. Рационального объяснения такому везенью Резун придумать не мог.
– Уматываем отсюда, – сказал майор Варламов. – Едем в аэропорт.
* * *– Слушайте, какого черта! У меня здесь идет сортировка, куча сложных ранений, руки по локоть в крови, я заполнил использованными перчатками целый ящик и вышел, черт возьми, покурить, а вы предлагаете мне возиться с бабой, упавшей в обморок? Положите ее так, чтоб ноги были выше головы, и вся недолга.
«Я не просила приносить меня сюда», – я открыла глаза. За дверью штабного «Бовы» все еще ругались.
– Я не предлагаю вам с ней возиться, Женя! – отчеканил подполковник Ровенский. – С кем вы возитесь – это ваше личное дело. Я всего лишь прошу вас убедиться, что это не коллапс, не сердечный приступ, не шок, не что-то еще, из-за чего мы потеряем пилота. Вы представляете, чего стóит сейчас пилот? От вас требуется только подойти и посмотреть, что с ней…
– Будь по-вашему. Где она?
– Я здесь, – сказала я, вставая с сиденья. И голос, и попытка встать получились какими-то квелыми, так что врач надавил мне ладонью на лоб и заставил лежать. Это неприятно напомнило майора Мишу.
– Все в порядке, – сообщил врач, сосчитав пульс. – Обычные месячные, обычный стресс, обычный обморок. Ноги выше головы, горячий кофе и часок полежать.
Он достал сигарету и вышел.
– Огня.
За стеной чиркнула зажигалка.
– Спасибо, – врач затянулся. – Тяжелый стресс. Женщинам на войне не место.
Обожаю до судорог эту манеру военврачей говорить о пациентах так, словно мы постоянно без сознания.
– А кому на ней место?
…А я, кстати, и не пациент. Сделав усилие, я села. Голова закружилась немного, но все терпимо.
– И кому бы в голову пришло, а? – через паузу спросил доктор. – Подполковник, вы верите в то, что рассказывает Хикс?
– Я уже не знаю, во что верить. Эта история – яма с пауками, док. Не суйтесь. Не надо.
– Это вам осваговец сказал?
– Какой осваговец?
– Да шляется тут… И таскает к себе в машину всех участников истории… Живых, я имею в виду. Приходил в госпиталь к Миллеру, очень жалел, что тот уже не может дать показания…
– Где дерьмо, там и мухи.
У меня снова подвело живот.
– Игорь, а ведь вам вся эта история не нравится…
– А кому она может понравиться, док? Едрена вошь, мы деремся с десяти вечера, а я до сих пор не могу понять, почему. Вот зачем нужно было допускать это блядское вторжение? Вот вы говорите, что разгребаете за нами дерьмо, а ведь нам приходится разгребать за политиками… Это девушка Артема, – сказал он внезапно, без всякого перехода.
– Откуда вы знаете? – изумился врач.
– Видел их вместе в Бахчи. Неординарная женщина, такие запоминаются…
Мне надоело это слушать. Я выбралась из машины. Оба офицера умолкли и смутились, словно мальчишки, пойманные за разучиванием матерных слов.
– Спасибо, док, – сказала я. – Спасибо, ваше благородие.
– Я же велел лежать, – насупился медик.
– Я в порядке. А у вас и в самом деле полно раненых.
Я оглянулась – нет ли где-нибудь поблизости Шамиля. Невыносимо было смотреть на эти джентльменские рожи. Невыносимо было видеть на них этакое понимающее сочувствие.
Шэм куда-то запропал, но вдоль дороги брел здоровенный ссутуленный морпех, и я сначала удивилась – откуда тут морская пехота? – а потом узнала и почти обрадовалась – верней, просто подумала, что Гия Берлиани жив, и это хорошо.
– Князь! – окликнула я. – Гия!
Он оглянулся и, увидев меня, еще больше ссутулился и сник. А потом подбежал и сгреб меня в охапку.
На секунду мне стало страшно – он был здоровенный, как майор, и такой же неоспоримый: прижал – не вырвешься. Первый импульс был – ногой по яйцам. Но я взяла себя в руки: это же Гия!
– I failed him! – его грудь задрожала, и я поняла, что он плачет. – I failed him, Tammy, can you forgive me?
Я слишком нуждалась в утешении сама, чтобы дать его еще кому-то.
Все, на что меня хватило, – похлопать его по спине.
Я не могла его прощать или не прощать. Мы были одинаково бессильны, мы были наравне с множеством друзей, родных и любимых, бессильных перед судьбой и смертью. Вдоль дороги лежали пластиковые мешки с телами, и у всех запакованных в эти мешки были те, кто их любил. И все эти люди были бы живы, если бы не Арт.
«Я собираюсь хладнокровно и преднамеренно убить восемь – десять человек, и развяжу на Острове кровавую баню. А потом поужинаю. Ты со мной?»
Он сказал мне правду, а я ударила его и швырнула в него кольцом.
И некого теперь благодарить за то, что я жива и не пыхчу под майором. Вот, Гию поблагодарить можно.
– You failed nobody, – сказала я наконец, отстраняясь. – Это просто… война.
Князь всмотрелся в мое лицо, провел большим пальцем по синяку.
– Не надо так говорить. Когда так делают с женщинами – это не просто война. Когда так делают с пленными – это не просто война.
Я не смогла удержаться от улыбки. Гия – романтик, в голове полно рыцарства. С женщинами и пленными на всех войнах, увы, именно так и поступают.
– Он жив. Его обменяют. Другим повезло меньше.
У Князя сделались растерянные глаза. Я поняла, о чем он не решается спросить, и сама сказала:
– Я все знаю.
У нас все утро говорили, что красные замучили одного из наших в прямом эфире. Но мне в голову не приходило связать это с Артом. Говорили, что жертва – военный врач, который до самого конца объяснял, что такое шок и как с ним бороться. Врача, это какой же подлости нужно набраться. Я думала, что речь о совсем чужом человеке – и то была на взводе. А если бы слышала своими ушами? А если бы узнала голос?
– Я два раза хотел его обменять. У нас пленные были, уже договорились с майором, и тут… эти на вертолетах прилетели, забрали его. Шамиль того гада расстрелял, а толку? Думаю – надо генерала в плен взять, тогда точно обменяют. Генерала не взял, полковника взял со штабом. Не обменяли.
– Гия… – Самобичевание Князя пошло по второму кругу, и я не могла это выносить, но тут сзади окликнули:
– Поручик Уточкина?
– Так точно, – я обернулась и увидела еще одного морпеха. То есть нет – камуфляж на нем был желто-серый, «береговой», как у Князя, а вот знаков различия не было совсем.
Он достал из кармана офицерскую книжку, протянул, привычным жестом раскрывая:
– Капитан второго ранга Уильям Флэннеган. ОСВАГ. Могу я с вами поговорить?
Из Главштаба сматывались со страшной скоростью. Сражение между спецназом и объединенными силами десантников-мотострелков быстро приобрело новый размах и переросло в солдатский бунт. Никто уже не вспоминал, из-за чего дерутся. Резуна захлестнул ужас ребенка, решившего пошалить со спичками и вдруг оказавшегося в горящей квартире. Тут уже не до майорского звания – унести бы ноги.
Варламов так и не догадался, что тут к чему. Больше был занят спасением своей шкуры, своего «рено» и своей надежды на полковничьи звезды. «Надежду» быстро отстегнули от батареи, свезли на лифте в гараж, по пути наскоро одевая в спецназовскую форму с оторванными знаками различия, Резун приковал его к себе наручниками – и «рено» рванул от Главштаба к аэропорту быстрей, чем заяц от орла.
