Андрей Колганов - Жернова истории
– А теперь там что? – спросил я, силясь разглядеть в неверном свете вечерних сумерек какую-то вывеску, намалеванную в манере кубизма.
– А теперь там какие-то чудаки кооператив устроили под названием «Всеизобретальня всечеловечества», – слегка поморщилась Лида. – Чтобы они там хоть что-то путное изобрели – о таком и не слышно. Единственное, что в этой затее есть настоящего, так это столовая, в которой всяких горе-изобретателей кормят со скидкой.
У входа в здание кино толкалась в основном «чистая» публика – нэпманы с семьями или любовницами, спецы, советские служащие не самых низших разрядов. Наряду с ними было немало зрителей, одетых попроще: сегодня давали «Красных дьяволят» режиссера Перестиани, и эта фильма привлекала к себе соответствующую публику. Впрочем, буржуазно-мещанский зритель тоже был не прочь посмотреть увлекательно снятый боевик, и тот факт, что действие происходило во время Гражданской войны, а героями были «красные», не являлся особым препятствием к тому, чтобы воспринимать ленту как развлекательную. Несмотря на поздний час – было уже начало девятого, – в толпе зрителей мелькали и ребятишки, которые составляли едва ли не главный контингент почитателей «Красных дьяволят».
Когда-то давно, в детстве, я уже видел эту ленту, да и сейчас был не прочь освежить в памяти свои впечатления. Ведь это, пожалуй, один из первых, если не самый первый советский фильм в жанре альтернативной истории – в нем Нестора Махно «красные» захватывают в плен, хотя в реальной истории ему удалось отбиться и прорваться за кордон.
Протолкавшись к кассе, я узнал, что остались только самые дорогие билеты – по 90 копеек (а с утра на задние ряды можно было сходить и по 25). При средней цене билета примерно в полтинник кино было трудно назвать совсем уж общедоступным развлечением. Если ты получаешь 30–40, а то и 15 рублей в месяц, полтинничками на кино разбрасываться не станешь. Разве что по большим праздникам… Но при моей зарплате 90 копеек за билет – это было не препятствие, и вскоре мы уже проталкивались через толпу к своим местам.
После фильма я спросил Лиду, по лицу которой блуждала неясная улыбка:
– Ну как на твой взгляд – стоило смотреть?
Девушка, как будто очнувшись от наваждения, резко повернула голову в мою сторону, некоторое время помолчала, как будто бы прислушиваясь к каким-то внутренним ощущениям, а потом медленно проговорила:
– Честно сказать, это ведь все полная ерунда. На самом деле то, что они наснимали, совсем на настоящую Гражданскую войну не похоже. – И тут же, почти без паузы, добавила, чуть смутившись: – Но смотрится почему-то с интересом. Ерунда же, а я сама смотрела не отрываясь, хотя и знаю прекрасно, что Гражданская вовсе не из таких веселых приключений с трюками состояла. А вы как думаете? – перевела она стрелки на меня.
– Думаю, что, если идея фильма правильная и подана не скучно-назидательно, а так, чтобы привлечь сердца зрителей, значит, лента хорошая. Другое дело, что нужны и такие фильмы, которые будут говорить всю правду о войне, всю до конца.
– На такую правду, пожалуй, зрителя калачом в кино не заманишь, – зябко дернула плечом Лида.
– Сейчас, наверное, так и есть, – киваю, соглашаясь, – слишком уж свежи в памяти личные переживания каждого, кто был вовлечен в эту кровавую мясорубку. Но с течением времени воспоминания сгладятся, боль притихнет, и правда о тех днях, показанная на экране, станет очень нужна, особенно для новых поколений. Ведь и вранья вокруг наших дел будет наверняка накручено много, а кино должно будет этому противостоять, не дать исказить и затоптать то, что мы пережили, либо отлакировать и приукрасить, пусть даже из благих побуждений.
Тем временем мы миновали здание бывшего Английского клуба, на одной из колонн ограды которого я разглядел в слабеньком ночном освещении плакат (похоже, работы Родченко), который гласил что-то вроде: «Тот не гражданин СССР, кто не акционер Добролета!» На плакате был изображен взмывающий ввысь аэроплан, а внизу были даны адреса отделений банков, где можно приобрести акции.
– Лида, а ты – гражданин СССР? – спросил я ее, кивая на плакат.
Она сначала не поняла, потом рассмеялась и вдруг расстегнула верхнюю пуговицу пальто, отогнула лацкан, сдвинула в сторону шарф… Теперь настала моя очередь недоумевать, пока я не разглядел в неверном свете редких фонарей приколотый к ее платью значок, изображавший одномоторный биплан с красной эмалевой звездой наверху, в которую были вписаны цифры «1923», и синей эмалевой лентой с первыми слогами надписи «Общество друзей воздушного флота».
Вообще-то говоря, «Добролет» и ОДВФ – это были разные организации, хотя и основанные почти одновременно. Первая – это было акционерное общество для развития гражданской авиации. Вторая – основанная по инициативе Л. Д. Троцкого добровольная общественная организация с целью содействовать развитию военной и специальной авиации. Но, так или иначе, свою лепту в развитие советского воздухоплавания Лида внесла… Пока мы занимались на ходу рассматриванием плаката и значка, впереди уже открылся вид на памятник Пушкина.
Мы расстались с Лидой на Тверском бульваре. Помахав ей рукой на прощанье, я отправился к трамвайной остановке. Уже добравшись до дома и наскоро поужинав, я задумался – что же мне делать дальше? Нет, вообще-то дел хватало. В наркомате я сейчас подключился к несвойственной моему отделу работе: с программой импорта сельскохозяйственных орудий и машин мы справились, но вот с их продвижением конечному потребителю возникли проблемы. Поэтому сейчас проводилась ревизия нереализованных запасов сельхозмашин, и они предлагались крестьянам со скидкой от 3 до 50 процентов, причем предпочтение отдавалось коммунам, совхозам и крестьянским кооперативам. Ну, внутренняя торговля – это было не мое дело, а вот к ревизии и оценке запасов меня как раз и привлекли.
Так что на работе дела шли своим чередом, а с моими политическими задумками дело обстояло непросто. Я лишь в самых общих чертах определил себе линию поведения, а из конкретных дел наметил (и уже частично реализовал) лишь один пункт. Троцкого и левую оппозицию удалось частично вывести из игры, уменьшить давление на этот фланг и тем самым ослабить одновременно степень консолидации правящего большинства перед лицом общего врага. Теперь надо было двигаться дальше. Но куда и как?
Ничего глобального и эпохального я придумывать не стал. Стратегия дальнего прицела пока не желала ясно формулироваться. Для начала надо было решить те задачи, которые нельзя было отложить, – с ними следовало разобраться до XIII съезда партии (точная дата которого пока не была известна). Чего же я хотел добиться к моменту съезда и на самом съезде? Надо было наконец ясно сформулировать для себя эту задачу.
При всех моих резких личных антипатиях к Сталину я понимал, что в моей истории он получил поддержку большинства партии и пришел к власти отнюдь не случайно, не из-за одного только перевеса в мастерстве политической интриги. И другого руководителя, который мог бы держать в узде страну, которую необходимо жестко гнать вперед по пути форсированной модернизации, я не видел. Да, были люди, у которых имелся перевес перед Сталиным либо в знаниях, либо в глубине и гибкости ума, либо в человеческой порядочности, наконец. Но ни одному из них не под силу была та задача, которую история поставила перед Советской Россией. Троцкий? Этот, пожалуй, мог бы, но цена его восхождения к верховной власти – страшная внутрипартийная драка с непредсказуемыми последствиями. Слишком рискованно! Вот разве что Дзержинский… Но даже если забыть о том, что он совсем не желает оказаться в этой роли, он физически не выдержит предстоящего марафонского забега.
Поэтому Сталин – нравится мне это, или нет – должен получить власть. Однако не следует вручать ему эту власть сейчас, ценой уже почти сработавшей интриги, сначала отдающей в его руки контроль над административным аппаратом партии, а затем при помощи этого инструмента делающей его партийным вождем. Пусть заработает власть своим собственным авторитетом. Должен суметь. А я попробую сорвать попытки образования в ВКП(б) вождя-администратора (во всяком случае, в чистом виде), что неизбежно подтолкнет любую такую фигуру к преобразованию политической системы СССР на манер восточной деспотии – с обязательным срубанием всех голов, которые вырастают слишком высоко…
Разумеется, аппарат, а точнее, партийно-государственная бюрократия, все равно будет ведущей социальной силой в этой системе. И наверху в любом случае окажется человек, выражающий интересы этого слоя. Но власть свою он должен получить не аппаратным путем, чтобы изначально статус лидера партии и государства не был однозначно зависящим от опоры на бюрократическую механику. Ведь отсюда вытекает перспектива взаимного истощения сил вождя и бюрократии в попытках вождя удержать в узде разнонаправленные эгоистические интересы служилого сословия. Такую задачу ему решать все равно придется, но лучше, если ее решение не будет концентрироваться в руках одного-единственного человека, вынужденного опираться на чрезвычайные силовые методы, ставя себя неизбежно в позицию этакого полубога по отношению ко всем остальным…
