Душа для четверых - Ирина Родионова
Лилия Адамовна поджала губы:
– Я могу и не просить.
– Извините меня. – Галка растерла припухшие веки, понимая, что снова ищет виноватого. – Вот, все, что есть в кошельке, потом еще принесу.
– Ты неси, неси. Бензин дорогой, машинешка наша не молодеет, да и мы еле на таблетках ползаем… Кормить маму твою скоро нечем будет, одной перловкой все трое перебиваемся, а ты мармелад вон покупаешь…
Галка кисло улыбнулась ей. Она отдавала соседке бо́льшую часть своей зарплаты, денег едва оставалось на дорогу и скудную еду, а от Лилии Адамовны явно пахло подкопченной горбушей. Но злиться было не на что – Галка высунулась на миг из своего огромного шарфа, подсчитала мысленно, сколько месяцев уже не колола матери уколы и не ставила капельницы в вены, не выносила судно, не застилала кровать клеенчатыми пеленками… Не сидела рядом, когда после очередного курса химии маму выворачивало в пластиковый таз и она клялась, что вот-вот выплюнет печень, а противорвотные – «разводилово для лохов». Это Лилия Адамовна со своим никогда не видимым, но бодрым Иваном Петровичем возила маму в онкоцентр, на анализы и приемы, бегала по аптекам и получала льготные лекарства, научилась ставить катетеры, с легкостью пробивала вены, да и вообще – что бы без нее Галка делала?
– Спасибо вам, – сказала она со всей искренностью, которую только смогла внутри наскрести.
– Сколько надо, столько и будем ее провожать. – Соседка потупила взгляд и молитвенно сложила ладони.
В подъезде Галка спустилась на один пролет, присела на ледяные ступени и закурила. Заполнить пустоты в груди горячим дымом не вышло. Галка знала, что теперь приезжать к матери будет еще труднее, хотя раньше думала, что они добрались до потолка. Двойственность окружала ее: вроде бы сидишь с мамой, особенно со спящей, гладишь ее по руке и радуешься, что она здесь, а в то же время выглядываешь в прихожую, и все внутри скручивает, так хочется бежать. Как показывать свою любовь, когда времени почти не осталось? Лилия Адамовна на прощание всучила Галке мусорный пакет со скрипящей упаковкой из-под мармелада, но разве это о любви? Сладкое и сладкое… Цветы, громкие клятвы, траурные речи – мама высмеяла бы все это или даже разозлилась бы.
Галка медленно выпустила дым в потолок, пощелкала зажигалкой – колесико заедало. Заедала и она сама.
Пришла мысль об облегчении – мама умрет, и тогда… От мысли этой было стыдно, и Галка отгоняла ее прочь, но понимала, что после маминой смерти мало что останется в жизни страшно, да и чувство вины чуть сдвинется в прошлое, а то, как бывает, сидишь в общаге или разбираешь очередную конуру, а могла бы с мамой побыть… Галка маму любила так, что больше и некуда, а поэтому от одной мысли об облегчении сразу чувствовала себя бездушной, никчемной.
Она надеялась, что увидится с мамой еще хотя бы раз. Но понимала, что когда-то эти разы закончатся.
…Михаил Федорович заглянул в пакет – там, на целлофановой глубине, лежал крохотный коробок с пазлами. Лупоглазый щенок щурился с картинки, и Михаил Федорович вздохнул. Ну чего там собирать? Правда, ни на что другое денег не осталось, так что пусть хотя бы щенок.
Сейчас он вернется домой… в общагу… (в общагу?) и выложит новую картину. Единственное, чего он не понимал, – откуда же взялась такая нестерпимая, въедливая тоска, от которой даже водка не избавляла?
Глава 9
Чужое добро
Кристина запустила колонку – пощелкала, выбирая советские хиты, которые так любила слушать мать в предновогодний вечер, когда вовсю крошились майонезные салаты, досаливались куриные бедра в раскаленной духовке, а Кристина пряталась в комнате и листала ленту в телефоне. Столько лет прошло, а музыка эта все еще успокаивала, выдергивала в спокойное детство.
Колонку пришлось бросать в сугроб, тянуться за старой челночной сумкой, в которой лежали и картины, и широкая клеенчатая скатерть с лупоглазыми праздничными оленями. Ветер забирался под куртку, щипал лицо, но Кристине было не привыкать торговать на свежем воздухе.
Она приехала на конечную, к заводской проходной. С трудом выбралась из автобуса, картины в жестком кофре цеплялись за сиденья, отовсюду торчали чужие колени и локти, люди возмущались и шипели за спиной, Кристина не обращала внимания. Она приезжала сюда, в дальний конец города, потому что никто из ее знакомых не тянул лямку на металлургическом комбинате, а она почти стыдилась этого «магазина на асфальте». Разве что самую капельку.
Каждую картину она протирала варежкой, примерялась, оглядывая лаковый слой, который не брали ни снег, ни дождь, ни равнодушные взгляды. Иногда Кристине казалось, что если бы она относилась к Шмелю с той же любовью и заботой, что и к своим работам, то всем им – и ей, и Юре, и Шмелю – жилось бы куда легче.
Сгущались сумерки, люди текли через проходную бесконечным потоком, чернокурточным и хмуролицым, а Кристина улыбалась во все зубы и приплясывала, чтобы не окоченеть на ветру. Она раскладывала работы на продажу недалеко от поста охранников, раньше заглядывала к ним с просьбой погреться, но лица сразу становились серо-кирпичными, непроницаемыми.
– Нельзя, штрафанут.
И одними взглядами выталкивали ее обратно.
Она привыкла: брала с собой термос и бутерброды из хлеба и дешевого плавленого сыра, надевала валенки с голубыми ежевичными ягодами, вышитыми на войлочных боках (это мама прислала подарком, Кристина тогда фыркнула и стыдливо засунула валенки в диван, не зная, как они пригодятся), утеплялась пуховыми носками и платком. Платок Юре достался от бабушки, пережил несколько переездов – память все же, но теперь им пользовались то Кристина, то Шмель, когда из щелястых, не заклеенных на зиму окон тянуло сквозняками, а батареи топились едва-едва.
Обычно Кристина продавала рисунки через соцсети или сайты с объявлениями, но иногда сбегала из квартиры, прикрываясь извечным «мне деньги надо зарабатывать». Чаще всего это бывало перед праздниками, Восьмым марта или Днем матери, когда быстрые натюрморты-наброски, ветки мокрой, поникшей сирени или фальшивые пейзажи расхватывались, едва Кристина успевала выложить их на клеенку.
Или вот под Новый год. Кристина специально намалевала всяких заснеженных елок, каминов с желто-оранжевым огнем, собак в дед-морозовских шапках и рассчитывала заработать за один вечер на праздничный стол и подарки для Шмеля. Картины шли потоком – она рисовала их небрежно и быстро, просто чтобы занять чем-нибудь руку и стрясти побольше денег, но иногда против воли получалось хорошо. Как вот
