Душа для четверых - Ирина Родионова
– Глупости, – фыркнула Галка.
– Гала, – мама издала странный шипящий звук, чем-то похожий на вздох, – ты совершенно не умеешь врать.
– А и пусть! Чего я, не знаю, что ты умираешь? Вечные разговоры об этом, а я уже не могу! У тебя все к этому сводится, даже мармелад этот несчастный. Скоро мусор буду выносить, а ты крикнешь в спину: что, на помойку меня отправляешь?! Не хочешь есть, и не надо. Но и мозг мне не выклевывай.
– А тебе лишь бы об этой смерти молчать.
Вздох. Тишина. Галка сглотнула кислоту, и все внутри – и пищевод, и желудок, и сердце – загорелось. Лучше бы в нее влез сейчас Михаил Федорович, делал что ему вздумается, но даже он затаился. И вообще, никакого «затаился», он же не человек, не личность, не душа! По крайней мере, не целая. Он просто сильные надоедливые воспоминания, которых Галка боится так, что воображает, будто бы это сам Михаил Федорович и есть.
– Ты не умрешь, – буркнула, как обиженный ребенок, прекрасно все понимая.
– Гала моя прекрасная. – Мама взяла ее за руку и прижала к своей щеке, зажмурилась. – Умру, конечно. Все люди умирают.
– А ты не торопись. И вообще, хватит сопли на кулак мотать, совсем расклеилась. Даже гроб еще не присмотрела, платье с туфлями, а все туда же… Или я должна этим заниматься?! Самостоятельная дочка – горе в семье.
Шуточки не помогали. Галке казалось, что она вдыхает мамину болезнь, и та расползается в легких, с кровью бежит по телу, отравляет. В первые месяцы Лилия Адамовна отказывалась к маме даже подходить, она по телевизору услышала, что рак заразный. Галке пришлось уговаривать, доказывать, таскать книжки и распечатки из интернета, но, кажется, соседка все равно изредка обрызгивала маму святой водой.
Сухие мамины пальцы пахли лекарственной горечью, казалось, отпусти, и мама воздушным шаром выскользнет в форточку, не ухватишь. Она снова задремала, но быстро очнулась.
– Никаких больше трагических речей, – предупредила Галка. – Не порти мне настроение.
– Сама же возвращаешься к этой теме, – ухмыльнулась мама, и в приподнятом уголке ее губ скользнуло что-то давно знакомое, но утерянное. – И кто тут слабачка?
– Я, мам… Я.
На голоса за хлипкой стеной прибежала неугомонная Лилия Адамовна – в переднике, словно собиралась кашеварить или наводить порядок, и как же так удачно совпало, что Галочка тоже оказалась здесь! От неприкрытого вранья у Галки сводило челюсти – она бы посидела еще рядом со спящей мамой, перебрасываясь колкостями и подшучивая, если маме хватит сил, но при соседке ни о чем говорить не хотелось.
Лилия Адамовна в глупых розовых тапках-зайцах подавила зевок, улыбнулась во все свои желтые крупные зубы и ударила кулаком в грудь:
– На полчасика, Галочка, отошла, и гости у нас! Чай заварила, да? Умница. Иван Петрович все зовет, говорит, что дома не бываю, а только нос высунула…
Мама весело хмыкнула с кровати.
– Рассказала про врачей-то? – на голубом глазу спросила Лилия Адамовна, и Галке почудилось, что все внутри нее за миг превратилось в холодец: осколки костей, жилы и мутный бульон, растекающийся слизью от малейшего тепла.
Это тоже, видно, легким сквозняком принесло от Михаила Федоровича – он знал тысячу и один рецепт холодца, любил вываривать бульон на говяжьих костях, с лавровым листом и горошками черного перца, разливал муть по салатникам и плошкам, собирал Людоедику с собой. Она ругалась, плевалась хрящиками и косточками, выковыривала их из зубов, но Михаил Федорович считал, что холодец должен быть настоящим, по-мужски грубым, и только наслаждался гримасами дочери. Галка с готовностью уцепилась за чужие мысли, нырнула в них с головой, как в топкий ил, но соседка не сдавалась.
Мама закашлялась через силу:
– О чем рассказывать?
– Партизанка! – Лилия Адамовна схватила какую-то тряпку, видно платок на голову, и принялась растирать пыль по книжному шкафу. Глаза вспыхнули жадным огоньком. – Химия не помогла! Столько крови выкачали, а толку… До анемии ее довели, глянь, какая бледненькая. Ей гранатов надо, орешку грецкую, печеночку опять же…
– Не помогла? – Галка знала, что и со второго раза не поверит.
– Галчонок… – начала мама, но это стало последней каплей.
Не Гала, не Галка. Галчонок. Прощальная песнь, извинение, что не справилась. Что надежды больше не осталось. Что они готовились-готовились к этой смерти, и вот она, молотит кулаками в дверь, и будто бы выбили табурет из-под ног, а ты летишь, летишь и летишь, раздумывая, что внизу – ледяная вода или провал, как в игре, ни дна, ни надежды?
Галка подскочила, чувствуя, как горит лицо.
– Больше лечения нет, – рубила Лилия Адамовна с удовольствием престарелой сплетницы. – Предложили хоспис, опухоль растет. Жить, сказали, осталось…
– Да заткнись ты! – Кипящие в Галке беспомощность и злость прорвали оборону. – Помолчи хоть немного, дура бесчувственная! Неужели не понимаешь, а?
Лилия Адамовна потрясенно распахнула провал рта, задержала тряпку над книжными корешками. Мама дернулась всем телом, очнулась от криков и пристыженно втянула голову в плечи, будто всего лишь выдрала из дневника страницу с двойкой или разбила цветочный горшок. Ей нужно было Галкино сочувствие, а не злость. Но потрясение не давало справиться с собой.
– А ты… ты! – Галка склонилась над ней, но слова закончились. Хотелось разрыдаться, сесть на пол и реветь во весь голос, но плакать при маме было нельзя.
Расхохоталась Лилия Адамовна, и Галка обернулась на нее почти что с ненавистью.
– Ох, Галочка, ну как пошутите, хоть стой, хоть падай! Только шутки у вас… грубые… Другой бы и обиделся.
Мама молчала.
– Вставай. – Галка вцепилась в ее хрупкое запястье, дернула. – Поднимайся, хватит лежать и плакаться, в гроб готовиться! Пошли.
– Не могу. – На мамином лице мелькнула тень страха.
В первый раз мелькнула, и Галка чуть не выпустила рыдания, перехватила уже у самых зубов, утрамбовала обратно в грудину. Рано еще, вот вернется в общагу, забьется в угол, и тогда… Усадила маму, закинула ее руку на плечо.
– Все ты можешь, не ври! Ты живая, ты боец, столько вынесла. Вставай, кому сказала, ну!
– Галочка… – Соседка попыталась мягко придержать ее, но Галка оттолкнула ее. Злость давала сил.
Доедающая маму болезнь оказалась не тяжелой, а уж сама мама – и подавно. Ее так легко было поднять, выволочь за собой в комнату, и
