Марианна Алфёрова - Лига мартинариев
— Зеркало есть? — спросила я у старухи.
— Вон, на стене, любуйся, сколько влезет, — хихикнула старая ведьма.
Поначалу я не узнала себя: из зеркала на меня глядела какая-то комическая маска: ресницы и брови обгорели, на левой щеке — волдырь ожога, да и вся остальная кожа красная, будто мне влепили пощечину, и кожа до сих пор продолжала гореть. На носу — тоже красное пятно… Ужас!.. Ха-ха, мы теперь будем с Кентисом два урода — пара… При чем здесь Кентис? — одернула я себя. Я же люблю Ораса! И он тоже должен меня любить, потому что я страдаю ради него… Да, да я должна думать только о нем!.. А рука болела всё сильнее. Я обхватила ее и принялась нянчить как ребенка. Но это не помогало. Разве можно подавить боль? Разумеется, нет… Но ее можно направлять… Боль — это раскаленная лава, текущая в узкой расселине и уносящая меня… Нет, не так… Я посылаю ее и направляю… Пусть моя энергопатия ускользнет из этих стен, пусть сволочам из Лиги не достанется ни капли. Все должно уйти к Орасу, переплавиться в его успех и его очередную победу. Я смогу это сделать… Непременно смогу. Ведь Сашка сумел не подчиниться. И у меня тоже должно получиться…
— Ужин принесли, — сообщила старуха. — Эй. Да что с тобой? Молишься, никак? Верующая? Господь их накажет… всех накажет! — она торопливо перекрестилась.
8
Старик принимал ванну. Перед сном он всегда подолгу лежал в теплой, напитанной хвойным ароматом воде, чувствуя, как усталость и ломота покидают тело. С тех пор, как Кентис исчез, Старик почти не спал. Лишь под утро удавалось забыться на два-три часа, и то после двойной дозы снотворного. Мозг лихорадочно пытался найти выход. Но ни на один вопрос не находилось ответа — повсюду высились стены. По-прежнему власть оставалась в руках Старика, вокруг толпились ждущие указаний люди. Но он ничего не приказывал. Он ждал. Впервые на много лет Старик не чувствовал поддержки Лиги. И хотя его ординат не был полностью уничтожен, связь с оставшимися мартинариями прервалась вместе с исчезновением Кентиса. Старик чувствовал, что энергопатия больше не поступает к нему. Его лишили привычной пищи, и он мгновенно обессилел. Ему казалось — он стоит над черной пропастью, наполненной сыростью и холодом, и чудом не падает в нее, ибо силы тех, кто ушел, странным образом продолжают поддерживать его. Но тонкая граница, отделяющая его от пропасти, истончается, тает энергия, возрастает притяжение пустоты. И он… Нет, не он один, но весь его город, все люди, поверившие в его успех, проваливаются вместе с ним. Все начинания и надежды обречены. Кто это сделал? Кто измыслил такое? Наверняка кто-то из молодых, из любителей кусков пожирнее, кому не терпится семимильно шагнуть наверх.
— Надо срочно заткнуть дыру, — пробормотал Старик, и дрожь пробежала по его телу.
Он не заметил, что вода остыла. Кряхтя и ругаясь сквозь зубы, Старик выбрался из ванной, наскоро обтерся и завернулся в махровый халат. Внезапная слабость охватила его, и он вцепился в край ванной, чтобы не упасть.
Сегодня утром он наконец связался с Великим Ординатором. Он просил помощи, но ему дозволили произнести не более десятка слов. Его грубо оборвали. Таким тоном давненько с ним никто не разговаривал. Если ситуация не изменится — пригрозил Великий Ординатор, как когда-то грозил секретарь парткома замеченному в недостойном поведении партийцу, оставшиеся мартинарии будут переведены из его ордината в другой. Все погибнет — город и люди. Но такие мелочи не интересуют Высший круг. У них свои, понятные только им интересы. Старик уже не был вполне князем — потеря сына пробила в его душе брешь, он перестал удерживать в себе энергопатию, и она изливалась из него, как вода из треснувшей чашки. Великий Ординатор чуял этот сырой кровяной запах и скалил зубы в ответ на просьбы о помощи. Те, кто убивал, нравились ему больше. Они снабжали его пищей, они выполнили то, о чем просили посланные в город Карна и Желя. При воспоминании об этих двух девицах Старик содрогнулся. Они требовали у него жизни чьих-то детей. Он отказался. Тогда они отняли у него собственного сына. Энергопатия должна литься непрерывно…
Сегодня утром исчезли еще трое мартинариев. В том числе Семилетов — этот человек когда-то приходил к мэру на прием и рассказывал о своем необыкновенном открытии в области фармакологии. Старик помнил эту встречу — он верил каждому слову худощавого человечка с орлиным носом и острым подбородком. Но при этом мэр отчетливо ощущал знакомый сладковатый запах энергопатии, исходящий от Семилетова. Старику очень хотелось сказать в ответ «да», он уже снял трубку, чтобы звонить начальнику отдела мэрии по науке и культуре, когда услышал свой собственный голос:
— К сожалению, мы не можем финансировать подобные проекты из городского бюджета. Вам самому придется искать спонсоров.
Поток энергопатии должен изливаться непрерывно.
В гостиной уже давно звонил телефон, но подойти не было сил. Звонки не умолкали. Это был его личный номер, известный очень и очень немногим. А вдруг это Кентис? Старик вздрогнул и, превозмогая слабость, дотащился до аппарата.
— Сообщаю вам адрес тайного лагеря мартинариев, — скороговоркой проговорил показавшийся знакомым мужской голос. — Там содержат вашего сына. Это здание бывшей фирмы «Околасс», ныне числится за инвалидным приютом. Вы поняли?
Старик с трудом выдавил «да», после чего трубку повесили. Ну вот, наконец он сможет отдавать приказы. Он еще может всё спасти и поправить. Но Старик стоял не двигаясь. Твердь под ногами истончалась, всё отчетливее проглядывала пропасть. Казалось — стоит шевельнуться — и он полетит в черноту!
Старик провел ладонью по лицу. Наваждение отступило. По-прежнему босой, он с трудом доплелся до прихожей. Здесь, как обычно, дежурил охранник. Сегодня это был Тосс.
— Вызови Нартова ко мне. Скорее. Немедленно. Хоть из-под земли… — оборвав себя на полуслове, Старик захлопнул дверь и прижался лбом к ее белой прохладной поверхности. Он слышал, как Тосс набирает номер, как разговаривает.
«Да, да, сейчас… вид как у повешенного… нет, не сказал…» — долетали слова.
«Нартов исполняет, Нартов всегда исполняет… — всплыла откуда-то мысль и пропала. — Однако, какая противная у него фамилия. Скребущее „Р“ в середине как рыболовный крючок…»
Нартов — крючок… А он, Старик — рыба. Прежде был рыбаком, а теперь — глупая рыбина на крючке… Бред…
Старик стоял, вцепившись в ручку двери, не в силах отойти. Когда через двадцать минут Нартов явился, он столкнулся нос к носу с мэром. Никогда раньше Нартов не видел шефа таким жалким. Старик что-то бормотал про тайный лагерь, в котором неизвестные прячут мартинариев, про охрану, про соблюдение тайны, про невозможность привлечь к этому делу милицию. После каждой фразы он шептал: «Мой мальчик, там мой мальчик…» Нартов едва сдержался, чтобы не усмехнуться: что может быть нелепее этой гипертрофированной любви властелина к своему придурковатому сыночку? Старик едва стоял на ногах, его шатало, руки и голова тряслись. Он смотрел куда-то мимо Нартова, а лиловые губы то и дело морщила бессмысленная улыбка. Сейчас он выглядел девяностолетней развалиной, хотя на самом деле ему еще не исполнилось и шестидесяти. Казалось, его немощь растет с каждой минутой. Глядя на него, Павел с удесятеренною силою ощущал свою молодость, свою железобетонную непоколебимость. Ординат не поддерживал его прежде, и теперь он не чувствовал его гибели. Лишний раз он убедился в пользе бесчувственности. Теперь это удесятерило его силы. Наступал его час. Его миг.
— Я всё сделаю как надо, господин мэр. Не волнуйтесь, — боясь выдать себя, Нартов опустил голову.
Глаза его невольно остановились на огромных, растоптанных старческих ступнях с безобразно вздувшимися венами. Глядя на них, Павел вспомнил, что в Древнем Египте умершим отрезали подошвы. И эта мысль теперь неотвязно вертелась в мозгу. Нартов чуть не ляпнул об этом вслух. Старик казался ему уже трупом.
— Разрешите взять Тосса? — в самом деле: зачем трупу охранник.
Нартов отвел старика в постель и лично укрыл одеялом. Его заботливость была почти искренней. Интересно, объявит Старик утром, что уходит в отставку, или сможет протянуть еще несколько дней? Пожалуй, даже лучше, если протянет с недельку. У Нартова будет время подготовиться.
Как смешно все-таки вышло: Старик прокололся на том, на чем всю жизнь боялся попасться — на любви к своему единственному чаду.
9
Ольга Степановна распахнула дверь в узкую комнатенку с табличкой «дежурный», и вошла. Ночник на столе слабо освещал кожаный диван и лежащего на нем человека. Экран компьютера наполнил комнату странным сиреневым свечением. Могучие бойцы в непробиваемой броне лихо размахивали лазерными мечами. Ольга Степановна шагнула к клавиатуре и нажала кнопку. Цветные фигурки на секунду замерли, затем задергались в конвульсиях и начали таять.
