Марианна Алфёрова - Лига мартинариев
Едва цоканье ее каблучков замерло в коридоре, Орас бросился к палате Олежки. Семилетов ждал его в коридоре. Он нервничал и мерил маленький закуток широкими шагами.
— Я уже сделал ему укол, — сообщил Семилетов. — И ввел дополнительную дозу лекарств, понижающих внутричерепное давление…
— Когда он очнется?
— При такой травме как минимум необходимо четыре, а то и пять инъекций. О Господи, если кто-нибудь узнает!
— Никто не узнает.
— А эта девушка, что дежурит, на нее можно положиться? — никак не мог успокоиться Семилетов.
— Разумеется. Вы же видели: она здесь круглосуточно, даже спит в палате, там есть вторая кровать. Еду ей присылают из моего кафе. Идемте скорее! Я подсунул маленький презент нашей врачихе. Но мы должны следовать за ней в зоне устойчивого сигнала. Скорее, я же сказал! — они уже заскочили в лифт и ехали вниз.
— Вы всех подчиняете себе, — сказал Сергей, морщась. — Либо подчиняете, либо делаете своими врагами. Я знаком с вами менее суток, а уже чувствую себя вашим рабом.
— Я просто плачу людям, — пожал плечами Орас. — Это добровольное рабство. Скорее! — воскликнул он, выскакивая из лифта и оглядывая стоянку машин. — Ее тачка уже уехала.
— Я должен ехать с вами?
— Разумеется.
— Зачем?
— Может понадобиться ваша помощь.
— О, Господи! Мы проиграем. Нас двое против целого ордината Лиги.
— Мы выиграем. И те, против кого мы играем — вовсе не ординат… Они лишь хотят заполучить ординат себе. Это большая разница…
— Не вижу никакой разницы…
— Да перестаньте вы наконец ныть! Это невыносимо!
— Я не ною, а прогнозирую. Я понимаю — вас многие любят. Но многие и ненавидят. Даже ваша жена.
— Надо же, какой наблюдательный!
Орас уверенно вел свой «Форд» по ночным улицам. Впереди смутно маячили огоньки врачихиной «шестерки». Если она едет домой — Орас проиграл. Если в тайный лагерь, где держат Еву и Кентиса — выиграл. Он верил, что выиграет.
— Да уж, об этом нетрудно догадаться, — бубнил под ухом Семилетов. — Странно только, что она не любит своего сына…
«Значит, заметил», - усмехнулся про себя Орас.
Не станет же он объяснять первому встречному, что Олежка вовсе не родной сын Катерины. Когда они поженились, Катерина наотрез отказалась иметь детей. Уже тогда материально они ни в чем не были стеснены, кафе на Звездной только что перешло в собственность Ораса, и отказ жены привел Андрея в растерянность. Он искал причину, и слышал в ответ всегда одно и то же односложное «нет». На предложение посетить врача Катерина отвечала надменно: «Я здорова» и трясла у него перед носом упаковкой противозачаточных таблеток.
Он надеялся, что время на его стороне, и все уладится само собою — затикают «биологические часы», жена возжелает обзавестись наследником. Он водил Катерину в гости к знакомым, где были маленькие дети и тайком наблюдал за нею: не появится на лице супруги умильное выражение при виде двухмесячного малыша. Но всякий раз замечал лишь брезгливую гримасу. Он не выдержал и вновь завел разговор о ребенке. И опять в ответ прозвучало холодное «нет» и не последовало никаких объяснений. Орас рассвирепел и проорал в лицо Катерине:
— Мне нужен ребенок! Наследник! Кому я всё оставлю? Или ты надеешься — тебе? Так ты не получишь ни гроша, если у тебя не будет детей!
Он ожидал ответной вспышки, но вместо этого услышал поразительные слова, произнесенные совершенно ледяным тоном:
— Заведи любовницу. Любая баба родит тебе говнючка, если тебе он так необходим…
Орас опешил.
— Ты… серьезно? И не будешь ревновать?
— Нет.
В этот раз ее «нет» прозвучало отнюдь не так холодно, как прежде. Орасу даже почудилась в ее голосе скрытая радость. Хотя он и не понял до конца — чему же она радовалась — своей странной выдумке или тому факту, что супруг охотно принял ее предложение.
Он в самом деле последовал ее совету. Так на свет появился Олежка. Узнав о рождении ребенка Катерина пришла в странное возбуждение.
— У тебя родился сын… у тебя — сын, — повторяла она, загадочно улыбаясь.
— Я усыновлю его, — сказал Орас.
— Ну конечно! — она обвила его шею руками и торжествующе рассмеялась. — Наконец-то ты мой, — шепнула она ему на ухо, и кажется впервые в ее голосе послышалась нежность.
Орас был растроган. Он решил, что Катерина из-за какого-то врожденного недостатка не могла иметь детей, но из гордости скрывала свой порок. Теперь же она благодарила за то, что в ее жизни появится малыш. Их малыш! Бог мой, как он ошибался! Олежка появился, но Катерина относилась к ребенку равнодушно. Если не сказать большего…
Орас так и не смог ничего понять.
Тем временем машина, за которой они ехали, свернула на загородное шоссе. Ольга Степановна покидала город. Они выиграли первый раунд. Орас позволил преследуемой машине умчаться далеко вперед — всё равно ей некуда деться: сигнал передатчика сообщал, что «шестерка» врачихи по-прежнему мчится по шоссе, никуда не сворачивая. Так они ехали около часа, пока сигнал не сдвинулся резко вправо. «Шестерка» свернула с шоссе на грунтовку. Орас посмотрел на карту: дорога вела к бывшему зданию фирмы «Околасс», ныне закрепленному за инвалидным приютом. Однажды ему предлагали купить это безобразное строение и он даже ездил его осматривать. Но отказался. Хотя посредник намекал, что деньги могут быстро окупиться.
Что располагается там ныне, Орас не знал.
7
Мне снилась узкокоридорная больничка. Та самая, в глуши, куда меня приволок Сашка, еще надеясь на чудо. Но чудеса всегда случаются не с нами. Во сне, как и наяву, я лежала в коридоре на кушетке, а Сашка плакал, как когда-то, уткнувшись лицом мне в живот, где еще трепыхался в лопнувшем пузыре наш крошеный ребенок, которого скоро не станет.
— Ну что же это такое! — выкрикивал Сашка сквозь всхлипы. — Я уже привык к нему! Я его полюбил! Ну почему, почему его не будет?
За дверью с матовым стеклом слышались шаги и металлическое звяканье инструментов. Ожидалась казнь, отвратить ее было невозможно. Счет был простой — две жизни или одна, и выбирать было не из чего. Я обхватила Сашкину голову руками и, запрокинув лицо в золотом ореоле волос, прошептала:
— Сашка, ведь ты мартинарий, да?
Он беспомощно дернулся.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Я теперь знаю всё.
— Я решил уйти, — доверительно сообщил Сашка. — Скоро. Очень скоро. Убегу от них навсегда.
— Но самоубийство запрещено! Мартинарий должен терпеть до конца, как бы ни было больно и страшно. Как же ты…
— А плевать! Плевать на запреты! Князья пожирают меня живьем. Я больше так не могу. Будь они прокляты!
Шаги в операционной приблизились, стеклянная дверь распахнулась, и на пороге появился Орас в светлом костюме в полоску, с пистолетом в руках. Он злобно оскалился и вскинул руку, целясь в непутевую и неживую уже (я-то это знала во сне) Сашкину голову. Но зная всё наперед, попыталась спасти. И с криком «нет» выставила руку, защищая. Пуля впилась в ладонь змеиным жалом. Рука на глазах стала распухать и чернеть. Внутренний жар, распаляясь, сделался нестерпимым, боль перекинулась на вторую руку и плечо. Уже никого не было рядом — ни Сашки, ни Андрея, я одна в черной бездне, где красными кометами носились раскаленные угли и жалили мое тело и, довольные, тряслись от смеха. Я кричала и беспомощно махала руками, пытаясь отбиться. Но угли жалили меня вновь и вновь…
— Молчи, дура, если не хочешь, чтобы сюда пришли!
Я открыла глаза. В комнате горел свет, и надо мной склонилось корявое старушечье лицо с растрепанными седыми волосами.
— Вы нянечка? Сестра? Дайте что-нибудь, я больше не могу терпеть… Не могу!
Старуха схватила полотенце и заткнула мне рот.
— Сказала — молчи. Я такая же дойная коровка, как и ты. А будешь орать, я кого-нибудь позову, и уж тогда молись всем святым.
Вглядевшись, я поняла, что старуха не могла быть ни нянечкой, ни сестрой. Грязная рубаха, седые космы рассыпаны по плечам. Орлиный нос изогнулся над запавшим ртом. Типичная Баба-яга — только взгляд не злобный, а растерянный, затравленный. Но затравленные — они гораздо злее злых. Я повернула голову — комната была совсем не та, в которую меня поместили поначалу с Кентисом. Теперь я была в безоконной каморке с голой лампочкой на длинном шнуре. Почему-то подумалось, что в прошлом это была кладовая. Две койки, шкафчик, раковина. Дверь со стеклом, закрашенным белой краской. Очень похожая на дверь в ТОЙ больничке, которую я видела вновь в своем сне.
С трудом я уселась на кровати и принялась рассматривать руки. Левая почти не пострадала, только кое-где покраснела кожа, зато на правой — сплошная рана, пузырь, видимо, сразу лопнул, и теперь непрерывно сочился сукровицей. Кажется, что ладонь продолжают медленно поджаривать на огне. Ожог выглядел очень нехорошо: руку даже не перевязали, и теперь на сгибе она начала медленно пухнуть, загнаиваясь. Но даже эта распухшая красная язва не выжгла проклятый желвак на ладони — клеймо мартинария. Видимо, Кентис прав, и мне в самом деле придется умереть вместе с ним. Зубами я отодрала от простыни полосу и кое-как перевязала руку.
