Федор Березин - Голован

А так… Тут внизу, под пологом леса, чаще всего вообще не понять, когда там затухает в своей сложной пульсации Мировой Свет. Птички — наш ориентир в суточной чехарде. Понятно, и наручные часы тоже. Но к ним особого доверия как-то уже нет. Хотя, ведь не какие-нибудь «тяп-ляп, три-четыре — бомбовоз слепил в квартире». Настоящий фирменный хронометр, еще с имперским знаком качества. Шоймар, молодчага, где-то целую партию надыбал и всем еще на палубе «Жебештьена Шо» вручил, как бы именные. Свои старые тоже, подсказал, не выкидывайте; пригодятся, мол, на случай обмена с туземцами, если таковые встретятся. Так что часы на руке надежные. Фосфорят в темноте: не заблудишься во времени, разберешься, когда там, над пологом леса, день, а когда нежная, тихая ночь. То есть, наверху, может, и тихая, потому как птички угомонились и, сбившись в кучу, храпят на ветке. Тут, внизу, у подножия стволов, как была темень — глаз выколи, так и осталась. Но все же кто-то или что-то в этой тьме еще зорче за нами, грешными, наблюдает. И явно не ангелы Выдувальщика Сферы Мира. Нечто куда более зубастое и, на горе, из плоти и крови. Так что отдавать свой пистолет «меньхерт» гвардии ротмистру — ни за какие коврижки.

Если попугаить за народом людей, то стаи у них называются по-разному. Есть стаи побольше, а есть совсем маленькие. Та, в которой оказалась наша малая стая, попугаилась «ротой». Или «особой ротой антибронеходного заслона». Она входила в большую стаю — «батальон антибронеходного заслона». Где-то дальше по цепочке помёта, эта стая-батальон соединялась с другими стаями, скореё всего, похожими. Попугаилось это «бронеход-полк». Дальше было уже что-то совсем огромное — «ударная бронеход-дивизия». И вроде бы (но в это никто из нашей стаи не верил) потом над сколькими-то стаями-дивизиями нависало нечто совсем уж невообразимое — чудовищная, неохватная круглой головой стая-«корпус центрового прорыва». В этом жутком образовании, раскиданном, правда, на большом, дивно ухоженном какими-то природными силами пространстве, наша маленькая стая-рота терялась, как птичка бика на большом дереве фомату, на котором все птицы сельвы собираются раз в год на большое собрание народа пернатых. Умению народа людей создавать гигантские стаи могли бы позавидовать даже лесные муравьи-всееды.

Разумеется, народ людей понятия не имел о том, что малая стая знает и понимает все их названия. В этом смысле народ людей очень странный. Поклонение богу Железа и богу Пламени сделало понимание людей односторонним. Они, например, умеют очень хорошо считать. Но делают это совсем не так, как круглоголовый народ, как-то совершенно по-непонятному. Быть может, это потому, что память у народа людей разделена? Часть памяти у них, как и положено, в голове. Тоже, между прочим, почти круглой. А часть вынесена на тонкие, ровные листья, растущие на неизвестном истинному народу дереве. Листья белого цвета, и именно там народ людей всегда метит. Но не запахом, нет. Запах не имеет к листьям никакого отношения. И все равно в прямых листьях остается часть памяти не только всего народа людей или стаи, но даже часть памяти отдельной людской сущности. Некоторые из народа поначалу не верили. Приходилось им доказывать. Проделывать эксперименты. Потом можно было с резвым интересом наблюдать, как народ людей мечется, ищет повсюду свою память. Тоже как бы игра такая. Только теперь правила навязывал народ голованов, а не народ людей. В общем, памяти их лишить проще простого. Благо для народа людей, что хоть кое-что они носят у себя внутри, как и все прочие существа.

Позже, когда моя шерстистая сущность попала в стаю под другим названием, «рота сбора данных», пришлось еще раз убедиться, как зависимы они от этих меченых листов, попугайно зовущихся «бумагой». И в том, что народ людей слеп, тоже пришлось убедиться. Стаю-роту сбора данных внутри нее самой народ людей называл по-другому, «по-старому» — «рота фронтовой разведки». Вот в этой-то роте последние остатки уже нашей малой стаи обучали новому делу. Теперь нам не следовало залезать под «зубоскалы», а назначалось аккуратно их обходить и пробираться далеко-далеко вперед от того места, где наши сущности снимали с поводка. Каждую из четвероногих сущностей натаскивали на захват «рваного языка». «Рваный язык» — это такой же человек, с таким же мерзостным запахом, но только из другой большой стаи. Так вот, «рваные языки» мы захватывали вполне успешно. Но вот в чем противоречие: по наблюдению за народом людей совершенно понятно, что от плененного «языка» не бывает почти никакого проку, если у него нет с собой его собственной меточно-листовой памяти. То есть вся канитель по его захвату и доставке почти лишена смысла.

Понятно, что круглоголовый народ после обучения справлялся с захватом и доставкой превосходно. Но противоречие в том, что народ людей, если бы захотел, мог попробовать обучить малую стаю пониманию своей меточной памяти. Тогда бы нас можно было использовать для добычи не людей, а их волшебных листов. Ведь ясно же, что эдак толку от стаи-роты сбора данных было бы гораздо больше. Однако никто из народа людей до такого не додумался, а мы не подсказывали. Наш четырехлапый народ не собирался влезать в дела народа людей и менять правила их игр. По крайней мере, тогда еще не собирался.

Все-таки наукообразные сетования брата Каана на то, что в столь плотных древесных насаждениях никакие люди жить не могут, и следовательно — «это же невооруженным взглядом видно, сам посмотри» — любое племя вымрет здесь за несколько десятилетий, максимум, то есть за поколение — два, несостоятельны. Народ марайя существует, и мы на него уже наткнулись. Благо, они сейчас в той фазе из рассуждений Дьюка Ирнаца, кою можно именовать «благостной». Народ марайя жаждет общения. Правда, как выяснилось, встреченное нами племя само себя народом марайя не признает. Утверждает, что между ними нет ничего общего, и вообще, марайя — это дикие «древесные люди», даже полуобезьяны. А вот племя Поклонников Песочного Великана, оно пришло с севера и происходит от людей Светлой Кожи и Белых Волос Головы. Пока не наблюдал ни одного не то что с белыми волосами, но хоть бы с чуть светлой кожей. Впрочем, тыкать в сей казус смысла нет, мы тут не в Департаменте Науки, где за диспуты деньги платят. Тут за неправильное слово можно заработать в брюхо пулю, вернее, деревянное копье, а то и вообще обречь на смерть весь состав экспедиции. И потому Дьюка Ирнац — наш проводник и наша надежда в данной местности — важно кивает и вполне соглашается с вождем, что, мол, да, ребятишки племени Песочного Великана, естественно, являются родней не только его самого, но даже главной Белой Головы — Жужа Шоймара. Разумеется, общаются собеседники на наречии марайя, никак не на староимперском.

Надо признать, разведчики этих марайя-немарайя поступили мудро. Они не свалились к нам на головы откуда-нибудь с деревьев и не выскочили из-за стволов с гиканьем и размахиванием дубин. Наши собственные передовые наблюдатели после знакомства с островоимперскими людоедами стали несколько нервными, впрочем, как и весь отряд в целом. Так что столь разухабистое здоровканье могло вызвать шквал автоматного огня. Плохое начало перед дружескими обнимашечками. Так что туземцы затянули некий — с их точки зрения мелодичный — мотивчик, еще не будучи в пределах нашей видимости. Из чего следует, что нас-то они как раз уже видели или слышали.

— Всем стоять! — тут же крикнул Дьюка Ирнац, имея в виду экспедиционный боевой авангард. — Оружие в сторону, а лучше — на предохранитель. Собак тоже попридержите.

Затем он как бы пропел что-то такое в ответ неизвестным. На его мотивчик отозвались. А вскоре из зарослей реализовались и сами аборигены.

— Это удача, — сообщил через некоторое время Дьюка Жужу Шоймару. — В племени этих марайя… Ну, они-то утверждают, что не марайя, но это фигня, не верьте… У них полно не занятых ничем мужчин — сбор орехов с пальм и булок с булочного дерева в этом году закончен. Многие с удовольствием подработают носильщиками, охранниками или проводниками.

— Пожалуй, насчет охраны я бы не рискнул, но в целом… — Шоймар был доволен. — Это ведь то, что нам требуется, так я понимаю, Дьюка? Отрядный народ устал тащить поклажу сверх меры.

— Они приглашают посетить их стоянку, — продолжил Ирнац. — Утверждают, что недалеко. Конечно, требуется быть на стреме: мало ли, что у них на уме? Вдруг они наконец-то научились от цивилизации вероломности, так? Вам, профессор, советую быть не слишком щедрым. Щедрость сильно понижает цену нашим товарам. Мы ведь не деньгами с ними будем расплачиваться, а чем-то материальным, так? Само собой, чрезмерно много носильщиков брать нельзя. Не хватало организовать внутри отряда «пятую колонну».