Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов
...Но никто не плакал, потерявши. Никто не слушал и не думал, не ценил, не имел.
Зато кто-то вошел, остался позади Бармашова, и вошедшего не было видно; он затеял разговор с самопишущим доктором, и Бармашов понимал обоих отлично, зато участвовать в разговоре разучился. Он уяснил одно, важное: нога у него больше ходить не будет - скорее всего. И рука ничего не сделает, и вряд ли он в обозримом будущем - которое, кстати сказать, для него резко укоротилось - сможет что-нибудь говорить.
Это был неожиданный поворот событий для Данилы Платоновича, доказывавший многообразие мира, но для кого как, кому-то и такие повороты успели до смерти надоесть, и доктору - в первую очередь. Всем вокруг было ужасно скучно.
4
Бармашов лежал неподвижно, и мухи присаживались ему на лицо деликатно, ненадолго, каждая в свою очередь.
Любовь эти насекомые не крутили, а гадко вымалчивали.
Бармашов чувствовал, что где-то за кадром начинается зловещая возня. Он явственно слышал шуршание шариковых авторучек, заменившее перьевой скрип. Вне сферы его внимания и влияния творилась некая дополнительная история его жизни, которой уготовано было в скором времени выйти на главную магистраль взамен истории основной, завершившейся. Найдутся специально обученные люди, которые распечатают его квартиру и заберут нужные документы; никто не станет лечить его в этой больнице вечно. Настанет день, когда его попросят покинуть ее гостеприимные стены и переселиться в другие, не менее хлебосольные. Хорошо, что он не завел никаких животных; с другой стороны, этих питомцев заменяли ему чайник, бегемот, часы с медведем, самодельная ручка на цепочке для слива - все это были живые существа, своим дыханием создававшие неповторимую атмосферу его жилища.
- ГусенИчные пошли... - победоносно промычали за столом, установленным в центре палаты. - ГусенИчные...
Там резались в домино и с огорчительной удалью припечатывали к скатерти, расписанной яблонями и грушами, парные шестерки, которые выздоравливающий рассудок уже понемногу ассоциировал с гусеничной военной техникой. Утраченные связи восстанавливались; таблетированные дворники усердно расчищали некогда проторенные мозговые дорожки.
Бармашов скосил глаза и увидел на соседней койке старика, лежавшего при откинутом одеяле. Тот немедленно зацепил черные сатиновые трусы, отвел штанину и показал колоссальное багровое яйцо.
- Адамыч, - донеслось из-за стола. Говоривший не обернулся и продолжал сидеть к старику спиной. - Заканчивай стриптиз, надоел. Не порти нам новенького.
Бармашов благодарно прикрыл глаза. Яйцо напугало его, хотя и не расстроило; он многое отдал бы за способность выразить признательность словами. Доминошник повернул голову и приветливо посмотрел на него:
- Отдыхай, Данилыч. Через недельку переберешься за стол, мы с тобой сыграем.
Это был цветущего вида мужчина в спортивном костюме. Огромный краснолицый здоровяк с громовым голосом, повадками опытного гиппопотама и выраженной склонностью к верховодству. Бармашов уже запомнил его фамилию: Яцышев Олег Олегович, староста четвертой палаты. В больнице все звали Яцышева Грушей за то, что он, по его собственному признанию, когда-то работал в ГРУ. Но там не сложилось что-то, и он перешел работать полковником в милицию. Груша ничего не рассказывал об этом эпизоде, хотя всем хотелось узнать, почему его так вот запросто отпустили в милицию, а не сожгли в печке и не расстреляли в подвале. Любой паралитик с навсегда отказавшими мозгами понимал, что если в ГРУ что-то не складывается, то это очень плохо для фигуранта. Прозвище "Груша" Бармашов тоже запомнил, но что-то пока мешало ему разобрать, где имя, а где фамилия, и не отчество ли это.
- Ну да, - поддакнул водопроводного вида мужик, игравший напротив и странно растягивавший слова. - Он еще девятую навестит. Там Галю завтра высаживают в кресло.
- Мы тебя женим, Данилыч. Ты не возражаешь?
Данилу Платоныча - да и не только его - почему-то предпочитали называть Данилычем, повинуясь странному и не такому редкому обычаю вылепливать из имени отчество. Очевидно, причиной тому служило незримое парение либо ангела, либо идеального прообраза, носивших такое же имя: Данила, но больших, чем Данила. Это был, вероятно, гипер-Данила, эфирная квинтэссенция всех Данил, и несовершенная земная тварь могла состоять с этой сущностью лишь в отношении сыновства и отцовства, с уклоном в сыновство.
Данилыч попробовал улыбнуться, и это ему почти удалось - одной половиной лица.
Груша в эту секунду победил: достроил фигуру. Он не обрадовался, потому что иначе и не бывало - просто вздохнул, как если бы справил нужду.
- Скоро обед, - сообщил он в никуда.
Время в палате измерялось приемами пищи.
- Тебе телевизор видно, Данилыч? - осведомился Груша.
- М-м, - сказал Бармашов.
Водопроводный мужик уже поворачивал маленький телевизор, стоявший на тумбочке. По экрану побежала серобуромалиновая рябь, и тот взялся за тараканьи телеусы, напоминая лозоходца, который ищет скрытый источник живительного эфира. Усы нацеливались то в левый угол, то в правый; старый Адамыч радостно отбивал такт. Бармашов протестующе замычал: не стоит трудиться ради него, он хорошо видит кусочек картинки. Но мужик увлекся поиском и уже позабыл, зачем ищет.
- Папонов!
Карликовая и мордастая сестра-хозяйка, лишенная талии, но украшенная высоченным колпаком в половину своего роста, вошла и подняла трость.
- Папонов, ты мне распишешься за нее. Сможешь?
Только теперь Бармашов заметил, что Папонов двигается не совсем обычно: правой ногой загребает, правой рукой не шевелит, прижимает ее к груди.
- Спрашиваешь! - проскандировал тот. - Я тебя всю ночь по сеновалу гонял.
- Ой, да иди ты, - скривилась хранительница трости.
5
Адамыч умер на следующее утро.
Яцышев, сильно расположившийся к Бармашову, шепотом рассказал, что у старика была тяжелая сердечная недостаточность.
- Весь опух, - объяснял Груша. - С головы до ног. И даже не почесался, пока яйцо не сделалось как арбуз. Вот тут он переполошился! Обратил внимание! Главный симптом, есть повод озаботиться... Ну, помянем!
Староста держал палату в отменной строгости. В иных отделениях еще в незапамятные времена, еще даже до постройки больницы началось и не закончилось пиршество, которым компенсировались разнообразные хвори. Этого Груша не допускал, и поминать Адамыча распорядился символически, слабой вишневой наливкой, которую разливал лично и следил, чтобы никто
