Душа для четверых - Ирина Родионова
Потом Юра загорелся снимать обучающие ютуб-видео, и ему понадобился телефон с мощной камерой, потом он захотел поступить на сталевара и принялся копить на колледж, а потом… Идеи в его голове разрастались за пару дней, перекрывая малейшую здравую мысль, разговоры с Кристиной не помогали. Он не выбирался из долгов, но многочисленных приятелей считал своей семьей и отказывался говорить по этому поводу.
Юру воспитывала бабушка – мать его мотала срок на зоне (судя по всему, до сих пор. Зарезала, что ли, кого-то по пьяной лавочке?). Отец пропал еще до Юриного рождения. Всю жизнь бабушка твердила внуку, что, если что-то пойдет не так, он мигом загремит в детский дом, она старая и больная и никакие выкрутасы терпеть не намерена. И Юра изо всех сил старался ее не расстраивать: учился на пятерки, участвовал в соревнованиях по волейболу. Только заслужить бабушкину любовь было не так-то просто – ни волейбол, ни олимпиады по математике, ни спасенные галчата, вывалившиеся из гнезда, бабушку не могли растрогать, но Юра не терял надежды и брался за новое дело.
Друзья, как думалось Кристине, стали для него новой бабушкой. Есть деньги – никакого детского дома. Да и со Шмелем… А вот об этом точно думать не хотелось.
И вот оно, обострение. Однажды очередные его друганы поступили по-умному – слетели по лестнице, когда Кристина возвращалась из магазина, швырнули ее так, что покатилась по ступенькам, потом ворвались в квартиру и заперлись изнутри… Кристине пришлось наращивать отколотый зуб, а Юре сломали руку, он отдал в два раза больше, чем занял, и сердечно друзей простил.
Хоть бы соседи почаще полицию дергали, может, и забрали бы тогда «друзей»… Кристине хотелось сбежать из квартиры, сказать, что собирается написать город с натуры и продать эскиз подороже, но она вспомнила, что уже дважды за неделю использовала этот предлог. Ничего она, конечно, не рисовала – бродила по улице с баночкой пива, ездила в трамвае туда-сюда, дремала между остановками, заявлялась к кому-нибудь из приятельниц. Потом делала маленький набросок углем за полчаса, а Юре жаловалась, что вдохновения нет: столько бумаги изорвала, столько перепробовала, не получается.
Можно было собрать картины и якобы пойти продавать их на остановку. Можно было прикрыться волонтерством, или сказать, что Галка просила приехать помочь, или… Хотя какое тут «или», когда квартира на осадном положении.
Кажется, Юра расплакался – тонкие всхлипы из коридора били по нервам сильнее, чем грохот. В подъезде взревело что-то, напоминающее болгарку, и Кристина равнодушно подумала, что сейчас им с петель срежут дверь, потом изобьют Юру, потом бросят ее саму на кровать, а ведь в соседней комнате Шмель… Она настолько устала от всего вокруг, что просто рисовала дальше. Легкие блики на холст, бело-желтые, напоминающие улыбку. Маркеры в запаянной упаковке – это мечта, которая не сбылась. Сзади мутная, словно бы призрачная бутылочка успокоительного, за ней другая и еще одна. Порой Лидия чувствовала себя пьяной от одного лишь этого сиропа со спиртом, глотала и глотала его, но легче не становилось. Край серо-казенной справки о клинической депрессии, воспоминания, которые невозможно забросить на спину и просто нести с собой, от них тяжелели веки и смертельно хотелось спать.
Спать. Спать…
Может, болгарка и молоток не помешают Кристине спать?
Душа у Лидии была насыщенно-синего цвета. Кристина долго разглядывала оттенок на дне стеклянной банки, мечтая перенести его на холст. Без конца замешивала краски, подбирала тона, доставала старые баночки и тюбики, лила воду и растворитель, но цвет не получался. Не такая уж темная душа, но боли внутри у Лидии было предостаточно, как и у любого другого их «клиента». Кристина макала пальцы в краску, пробегалась смазанными отпечатками – она и сама не понимала, почему так хочется оставить здесь что-то, врасти в этот скрежет сминаемого бампера, в хруст дробящихся костей…
Лидия ускользала – все вроде бы так: и композиция, и цвета подобраны верно, и синева вышла похожая, но человека там нет. Вокруг Кристины бегал Юра, верещал и не попадал пальцами по экрану телефона. Ревела болгарка, наверняка высекая искры из их железной двери, – Кристине захотелось выглянуть, всмотреться в них, запомнить. Разрывался криком Шмель.
Кристина вытерла кисть и поднялась с места – ее будто ударило этой давно переваренной, но все еще отчего-то острой мыслью. Если люди берут с собой болгарку, чтобы выбивать из «друга» долги, это уже чересчур. Сломанная рука и наращенный зуб – тоже, но можно было списать на случайность, погорячились, в конце концов. Кристина отобрала у Юры телефон и вызвала полицию. Рявкнула на дежурного, что им вот-вот срежут дверь, а в квартире младенец и сама Кристина стоит на окне и подумывает прыгнуть, потому что этим уркам она не дастся. Голос дежурного от таких откровений ничуть не дрогнул, велел ждать и пропал.
Следующим был Юра – она залепила ему пощечину, приказала успокоиться и вытереть нос. Она – женщина, Шмель – ребенок, защищать их тут некому. Юра, будто протрезвев, вытер лицо ладонью и побежал в коридор за сковородой. Кристина перебрала кухонные ножи, поняла, что ей не хватит смелости даже пригрозить живому человеку ножом, а уж тем более «нанести тяжкие телесные», возможно даже «с летальным исходом», и взялась за деревянную скалку.
Крикнула через дверь, что ее брат работает в ментовке и уже мчится сюда с группой захвата, в запертую дверь ударило глумливым хохотом. Снова раздался металлический визг.
Шмель сидел в тепло-влажных штанах и смотрел на Кристину такими огромными потерянными глазами, что ее замутило. Она взяла сына из кроватки, прижала к себе – старый инстинкт, почти животный, взрослый зверь в племени всегда должен защищать слабого, особенно своего. Может, ей оставить Шмеля в прихожей, посадить на затоптанный грязной обувью, истертый линолеум? Эти ворвутся, увидят ползунки мокрые, испуганный взгляд, распухшие от рыданий губы… Захотелось вымыться, вытащить себя из тела и прополоскать в кипятке. Кристина злилась, что не испытывает никакого материнского чувства к Шмелю и может спокойно строить такие планы, а поэтому так ласково, как только могла, прижимала его голову к плечу, гладила и сворачивала новый марлевый рулончик.
Он чуть унялся, ухватил пальчиками ее футболку, взглянул как на божество, как древние смотрели на молнию и не могли сдержать восхищения. Даже с кровати
