Константин Рольник - Расстановка

— Меня в них более всего раздражает глупость. — заметил Чершевский — Они же неспособны думать! Такое впечатление, что у них отмерли мозги. Обыватели заглатывают телевизионное вранье без всякой критики. Чаще всего они необразованны. Я не диплом имею в виду. Болван может быть и профессором. Неважно. Он ничего не читает, не занят самообразованием, не пополняет мозг новыми знаниями. Мыслит узко и конкретно, к обобщению не способен, логики не имеет.

— Хм… А в быту у них тоже много противных черт. — скривил губы Рэд — Они не умеют рассчитывать время, их поступки неорганизованны, хаотичны. Это тоже потому, что цели в жизни у них нет. Им на все наплевать. Такие люди повсюду опаздывают, но им всегда некогда. Они не отвечают вовремя на письма и никогда не выполняют обещанное в срок…

— Итак — заключил Николай — обыватель не имеет в жизни цели, пассивен, аполитичен, безграмотен и бескультурен, не ценит свое и чужое время…

— Чуть не забыл еще об одном его качестве — спохватился Рэд, любивший полноту и законченность в доводах — обыватель это чаще всего верующий человек. Отсюда его неприятие науки, при постоянном пользовании ее плодами. Отсюда же рабская покорность власти — 'вся власть от бога'. Если в развитых странах роль религии уменьшается, то в Рабсии она растет. Это очень опасно для общества!

— А кроме религии — заметил Чершевский — мещане любят дешевые телесериалы, тупые массовые зрелища. Обожают пикантности из жизни артистов или политиков. С кем была певица Шугачева, сколько у нее было любовников, беременна ли она — это им интересно..

— Уфф… — Рэд утер пот со лба. — Противно и говорить. А все-таки каждый обыватель, если захочет, может стать всесторонне развитым человеком. Это преступление общественного строя, что миллионы людей, потенциально ничем не худших нас с вами, низведены до скотского уровня… Прозябая в таком положении, народ не может себя спасти. Но мы, меньшинство интеллигенции, постараемся людей разбудить, поднять. Превратить холопов и обывателей в граждан. В личностей!

— Я вижу, — улыбнулся Чершевский — Мы с вами беседуем на одном языке, в одной системе координат. Во всяком случае, оба ищем истину…

— Вы и читателям помогаете в этом — заметил Рэд — Повторюсь, я на ваших романах воспитывался. Через все книги вы проводили единое мировоззрение. Вы-то уж точно личность, а не обыватель. Ваши знания не просто свалены в кучу, а построены вокруг одного стрежня, по строгой системе. Огромны ваши познания в области истории, о ней мы тоже побеседуем. Ведь не зная истории, нельзя разобраться в современности. Прежде всего, надо понять: как страна дошла до жизни такой? Кроме того, побеседуем о философии. Ведь устойчивые взгляды есть и у нас, и у наших врагов — но эти взгляды непримиримо различны.

— О, да… Если первый рубеж отсекает личность от обывателя, то второй разделяет уже самих личностей. — кивнул писатель — На тех, кто сочувствует революции, и тех кто борется против нее.

— Вы точно провели вторую линию раздела. — одобрительно кивнул Рэд — Думаю, главное различие — в идеях. Не в уровне богатства, не в социальном положении — а в том, как человек относится к жизни, в чем он видит свою цель. Человек есть то, во что он верит! Но об этом мы поговорим в следующий раз… А сейчас мне нужна ваша помощь.

— Я весь внимание. — доброжелательно откликнулся писатель, вскинув голову и придвинувшись на край стула. За время из беседы он проникся к Рэду симпатией, видя его искренне уважение и неподдельный интерес к своим книгам.

— Я бы вас попросил отправиться в городской парк…

— Вообще-то, я там дважды в неделю гуляю. Перед обедом. Меня попросили об этом товарищ, тоже связанный с подпольем. Странная просьба, но я ее выполнил… Гуляю там уже второй месяц, всегда в одно и то же время.

— Вот и сегодня я просил бы вас отправиться туда. Но на этот раз взять с собой большую оранжевую сумку… У вас ведь есть такая?

— Да, мне ее подарил тот же товарищ… Огромная сумка. Помню, ее цвет мне показался чересчур броским.

— У вас часы точно идут?

— Не жалуюсь. Впрочем, я проверю. Так вот, я пойду в парк. — писатель протянул вверх открытую ладонь — А дальше что?

— Гуляйте, наслаждайтесь ландшафтом. Поглядывайте на часы. — губы Рэда улыбались, но взгляд его серых глаз сделался цепким, а в голосе зазвучали командирские ноты — Ровно в 14 часов 15 минут, встав на набережной около беседки, лицом к гуляющим, уроните эту сумку на асфальт. С таким расчетом, чтобы из парка это увидели.

— О, понял. Так я подам сигнал товарищам о вашем приезде При всем честном народе, на глазах гуляющей толпы. — писатель кивнул и улыбнулся.

— Не мной замечено, что умный человек прячет лист в лесу — усмехнулся Рэд в ответ, обретая прежнюю мягкость.

— Хорошо, я сделаю. Это несложно. Правда, сумку я храню у себя дома. Сейчас я поеду туда, а днем отправлюсь в парк.

— Спасибо. Вы нам очень поможете.

— Увидимся завтра вечером — сказал Николай, покидая книгохранилище.

Аппетитный дымок струился над мангалом, стоявшим близ беседки. Валерий Дареславец, склонив над шашлыками смуглое лицо, раздувал угли. В его прямоугольной черной бороде запутались хлопья золы. Наконец, поднявшись и отряхнувшись, он снял с огня шипевшее мясо, и направился к деревянной беседке, где его ждал сотрапезник. Полковник Дареславец, после увольнения из рядов вооруженных сил, работал в мэрии Урбограда, в комиссии по социальным вопросам. Его деревянная трехэтажная дача, где проходил сегодня пикник, была весьма скромной. Другие чиновники отгрохали себе шикарные коттеджи из красного кирпича, с бассейнами и чугунными оградами — но Дареславец не соблазнялся роскошью и дутым престижем. Свежий горный воздух, тишина, запах сосен, великолепная природа и умный собеседник — все, что требовалось бывшему полковнику для полноценного отдыха.

Собеседником был журналист Клигин, личность в городе известная. Его блестящие краеведческие очерки прославили Урбоград на весь мир. В увлекательной форме он знакомил публику с историей города, родной природой. Но Дареславца привлекал в собеседнике не только талант, но и смелость, отзывчивость к чужой беде. Ведь не каждый, подобно Клигину, вызвался бы добровольцем и поехал на ликвидацию последствий тернобыльской атомной аварии! А было ему тогда двадцать четыре года… С тех пор прошло пятнадцать лет.

— Готово! — сказал Дареславец укладывая шашлыки на блюдо — Вино прекрасно заменяет уксус. Даже вкуснее…

— Великолепно! — звонко откликнулся коренастый, кареглазый и курносый Клигин.

Чиновник ответил доброжелательной улыбкой. Он присел за деревянный стол беседки, напротив журналиста. Друзья принялись уплетать шашлыки. Знакомы они были с давних пор. Когда молодой журналист вернулся из Тернобыля, он бросился в бурную политическую жизнь своего времени. Обманувшись поначалу демагогией верховника Дельцина, впоследствии Клигин критиковал его. Впрочем, журналист остался либералом и вступил в партию «Груша», созданную экономистом Яковом Грушлинским. Клигин писал антивоенные репортажи, защищал мелкий бизнес от произвола монополий, призывал к честным выборам, отстаивал гражданские свободы. Его заметили в руководстве «Груши», выдвинули в лидеры областной организации. Демократия еще теплилась, хотя рабсийский парламент был уже расстрелян. Партия «Груша» участвовала в выборах, Клигин стал депутатом городского совета, членом нескольких комиссий. В ту пору он частенько заходил кабинет Дареславца. Именно тогда возникла дружба двух незаурядных людей. Совместно они разработали ряд социальных программ, часть из которых была утверждена и проведена в жизнь. В те годы такое было еще возможным…

Покончив с шашлыком, Дареславец подождал, пока собеседник проглотит свою порцию.

— Лук я не кладу — поделился Клигин — Помидоры, укроп, зелень петрушки, перец, соль. Вот и все….

— Я тоже обошелся сегодня без него. Приправой мне послужила артемизия. Обыкновенная полынь. Только не путай с горькой полынью — заметил Дареславец, пересаживаясь за одну скамью с Клигиным, поближе к нему. — Обыкновенная полынь встречается чаще. Зимой на лугах остаются ее длинные, черные стебли. Впрочем, она и летом темная.

–А, как же — видел… Рослая такая, кусты до полутора метров высотой. Листья сверху темнозеленые, а снизу — белые с серебринкой… Но неужели из нее приправу можно делать?

— Еще какую! Из листьев, из корня… Пальчики оближешь.

— Удивительно. Честно говоря, не ожидал, что у тебя такие познания в ботанике.

— Думаешь, оторванная от жизни наука? С тобой не согласились бы инструкторы тренировочного лагеря, где натаскивали наш батальон. Это было в дни моей молодости. Ну вот представь — диверсионное подразделение заброшено в лес, в глубокий тыл противника. Так? От баз мы отрезаны, обнаруживать себя нельзя, жратвы никакой. А без еды человек может прожить дней шесть, если движется. И дней двадцать, если остается неподвижен. Чем же ему питаться?