Милость Господня - Андрей Михайлович Столяров
– Вот видишь, – сказала старица Иринея. – В тебе что-то есть.
А ведь не все тогда справились. Никандр получил ожог голени, две недели волдырь сходил. Татуня плюнула сдуру внутрь круга, перепутала итерации, получила прямо в лицо выброс спор, глаза, к счастью, спасла, но щеки теперь в темных крапинках. А Голодан, тоже верста коломенская, рухнул, как столб, еле вытащили его, еле откачали в медпункте, отчислили без разговоров.
Повезло.
Один-единственный раз.
Более никогда.
Чего-то ему не хватает.
Какой-то внутренней энергетики, чтобы наполнить жизнью схоластический ритуал.
Иван крепко зажмуривается. Но ведь было же оно у него, было! Он помнит сладость, пронзившую тело, когда они с Марикой стали чем-то единым – огонь, в котором горишь, как солома, но не сгораешь, тревожную невесомость, будто поднимаешься над землей, и в тот же момент – прикосновение к чему-то огромному, неописуемому… «чувство Бога», как однажды выразился отец Доминик, иными словами, личное мистическое прозрение. И тут же – разверзшиеся небеса, горячий грохочущий ливень, смывающий все страхи, все грехи, все сомнения… Вода со слезами счастья, струящаяся по лицу… Ведь было же оно у него, действительно было!.. Пусть даже это тантрическое состояние – Малька, когда он с ней поделился, классифицировала данный трансцензус именно так: в момент слияния мужчины и женщины рождается сверхчеловек, обладающий сверхчеловеческими способностями.
Ладно, пусть тантра, пусть.
Но ведь было же это, было!
И кстати, насчет тантры Малька кое-что ему обещала.
Додумывать эту мысль он не успевает. Микроавтобус вздрагивает и останавливается.
– Приехали, – говорит Сержант.
Они по очереди спрыгивают с подножки на мостовую, и сразу накатывается на них шумное многоцветное шествие: сотни людей в ярких одеждах пританцовывают, кричат, вертят трещотки, размахивают флажками и палками с табличками, где начертано: «Бог жив!» или «Я – с Ним!»… Двое парней, обшитые бахромой, катят барабан высотой в человеческий рост, а еще двое, по обеим сторонам от него, бьют по натянутой коже деревянными колотушками: бум!.. бум!.. бум!.. Раскаты оплетает надсадными звуками флейта, за барабанщиками движутся две полуодетые девушки, как в припадке, подпрыгивающие, выбрасывая в стороны руки и ноги.
Сержант морщится:
– Мать твою, вера отцов… – говорит он. И командует: – Не разбредаться, держаться рядом со мной!.. – Замирает, чуть поворачивая лицо, сканируя окружающее. – О, ёкалэмэнэ!.. Повезло вам, гусеницы. Сразу выскочила уродина. Ну, кто ее оприходует? Тормоз, давай, покажи, на что ты способен.
Разумеется, Тормоз. Иван другого и не ожидал. Тормоз. Он обводит взглядом толпу, пытаясь выделить в бурном человеческом скопище нечеловеческие черты. На занятиях это казалось простым, но тут все сливается в массу колышущихся, ухмыляющихся, кривляющихся физиономий. Ну кто здесь, ну кто? Вон эта с мордочкой ощеренного хорька? Или вон та, в дредах, крашенная зеленым, демонстративно показывающая им «рожки» – указательные пальцы, приставленные ко лбу.
Он растерян.
– Не тормози, Тормоз, не тормози!
– Да вот же она! – Малька, не выдержав, кивает на правую из танцующих девушек.
И тут же, подтверждая, кивает Хорь:
– Точно, она!
Теперь Иван видит и сам: движения девушки какие-то ломаные, словно руки, ноги, да и все тело ее собрано их отдельных фрагментов, скрепленных шарнирами.
Чувствуется ограниченность пластики.
Как он мог сразу этого не заметить?
– Пошли! – говорит Сержант. – Повторяю, держимся вместе.
Они проталкиваются сквозь толпу. Пропускают их неохотно – косятся на мундиры духовников, на кресты, поблескивающие у предплечий. Некоторые вслед за зеленой, в дредах, показывают им «рога».
Взгляды вокруг – враждебные.
Духовников не любят.
– Какого черта! Мы их защищаем, – бормочет Хорь. – Мы их спасаем, очищаем от нечисти проклятый их мир, чтобы не сожрали их, чтобы они могли вот так вот дрыгаться и визжать, а они к нам – как к оккупантам…
– Разговорчики!.. – бросает Сержант. – Имейте в виду, что пока она вот так вот дрыгается и визжит, люди вокруг нее теряют в час минимум три месяца жизни. Досуха она их, конечно, не выпьет, перейдет в другую компанию, чтобы не заподозрили, но вот семья, которая ее вызвала из небытия, долго не проживет. Увидите еще такие квартиры, их гнезда – лежат высохшие скелеты по комнатам…
Он останавливается.
Малька шепчет:
– Сейчас я ее… – Уже сжимает правой рукой тонкий осиновый колышек, выхваченный из чехла на боку.
И такой же колышек уже держит вдоль бедра напрягшийся Хорь.
Наготове.
Отменная реакция у обоих.
Однако Сержант поднимает ладонь:
– Стоп! Пусть Тормоз все сделает. Надо ему в конце концов чему-нибудь научиться. Вот тебе, Тормоз, как просил, реальная ситуация. Не забудь: обездвиживаешь, и сразу же – кол в сердце. Главное – вплотную не подпускай. Ну – пошел! Я тебя подстрахую.
Иван вытаскивает свой колышек из кожаного чехла. Так, держать за толстую его часть и слегка поводить острием, чтобы мертвячка не могла на нем сконцентрироваться. Инструкцию он хорошо помнит. Ноги вот почему-то ватные, он с трудом делает один шаг вперед, другой.
Все вокруг вдруг замирает.
А потом происходит что-то не слишком понятное.
Девушка, которая только что пританцовывала, в упоении, взвизгивая, казалось бы, ни на что не обращая внимания, неожиданно оказывается рядом с ним. Он видит на ее лице кости, просвечивающие сквозь кожу, оскаленный рот, зубы с траурной черной каемкой, расширенные и одновременно какие-то пустые глаза, нет, не пустые, сквозь них смотрит на него алчная смерть.
Костяная рука сжимает плечо. Иван пытается вырваться, но хватка у мертвячки железная.
– Бей! – отчаянно кричит кто-то.
Голос женский.
Наверное, Малька.
Это доходит до него, как сквозь туман.
Физический контакт с зомбяком.
Оцепенение, морок.
Жить ему остается два-три мгновения.
Но тут мощный удар отбрасывает его в сторону. Между ним и девушкой каким-то чудом оказывается Сержант, который тут же, не заморачиваясь насчет обездвиживания, одним точным движением вгоняет
