Сергей Герасимов - Карнавал
– Зачем? – удивилась Одноклеточная.
– Где вы все время плаваете? – спросил Лист. – Вы что, первый день на работе?
Одноклеточная промолчала.
– Это плата за операцию, за резекцию желудка, – сказал Лист.
– Но ведь мы лечим бесплатно?
– Конечно, мы лечим бесплатно, но когда нужно вылечить, то без денег не обойтись. В данном случае есть возможность вылечить этого человека. Вы получите деньги за услугу.
– А если мне не дадут деньги?
– Тогда я не буду делать операцию.
– Как, вы ее еще не сделали, да?
– Нет, я ее сделаю, если получу четыре миллиона. По правде говоря, операцию нужно было сделать еще неделю назад, но у той женщины не было денег.
– Но это же против закона.
– А вы хотите, чтобы я оперировал бесплатно?
– А разве вам мало платят?
– Мне платят за присутствие на рабочем месте, – сказал Лист, – за все остальное – доплачивают. К сожалению, закон это запрещает. Но если бы я согласился оперировать бесплатно, то меня бы посадили в тюрьму за взятки.
– Почему?
– Потому что, если бы я оперировал бесплатно, все остальные оказались бы взяточниками. А просто взяточником быть никому не хочется. Ко мне бы прислали комиссию, которая бы поймала меня на взятке, даже если взятки не было. Или поймали бы на выполнении какой-нибудь невыполнимой инструкции. Такие инструкции пишут специально для того, чтобы поймать любого, когда будет нужно. А пока я беру деньги, я не взяточник.
– А как это называется?
– Никак. А цена устанавливается в зависимости от качества услуги.
– Но ведь это же почти мафия?
– Господи, – взмолился Лист, – почему вам нужно все объяснять, как ребенку? Если бы я был знахарем на необитаемом острове и ко мне приплывали пироги с ранеными и увечными, я бы еще мог выбирать, брать мне плату или нет. Но я не один. Я член огромной организации, которая живет по своим законам. Это вы у нас – одноклеточная, поэтому можете позволить себе все. Я же – клеточка в могучем организме, и этот организм должен питаться и питать каждую свою клетку. А питание можно получить только извне. В этом организме есть все системы – и нервная, и кровеносная, и другие, хотя организован он пока примитивно. Но это живой организм, и если каждая клетка решит проявлять собственную волю, то…
– То организм погибнет?
– То клетка будет отторгнута и уничтожена.
– Я никогда не смотрела на вещи с этой стороны, – призналась Одноклеточная.
– Ваша фамилия вам вполне подходит, – сказал Лист, – а теперь пойдите и получите деньги.
Одноклеточная вспомнила о невыполненном до сих пор поручении и ей стало очень стыдно.
– У вас что, корь? – спросил Лист. – Нет? Тогда не краснейте пятнами.
– У меня к вам одно деликатное поручение, – сказала Одноклеточная, – они велели передать, что заплатят зелененькими.
С минуту Лист молчал.
– Вот уж не думал, что вы с ними связаны, – сказал он, – кто угодно, но только не вы. Правда, у меня был следователь, он очень подробно расспрашивал о вас, именно о вас, но я сказал, что такого не может быть.
– Спасибо.
– Так вот, передайте им, что я не соглашусь ни за что.
– На что вы не согласитесь?
– Вы не в курсе?
– Нет.
– А, – расслабился Лист, – ничего особенного, просто одна необычная операция. Я бы мог это сделать, но у меня есть свои моральные принципы. Я не собираюсь помогать бандитам ни за какие деньги. Это несовместимо со званием врача.
Он хотел добавить еще что-нибудь, но почувствовал, что заврался.
– Знаете, они опасные люди, – сказала Одноклеточная, – однажды они при мне убили человека, который им не угодил.
– Вы мне угрожаете?
– Нет, я на вашей стороне.
– А как они его убили?
– Ногами.
– Тогда можете им передать, что я подумаю, – сказал Лист. – А теперь идите.
В названной ей комнате третьего этажа Одноклеточная нашла уже знакомую ей женщину – ту, которая ехала в метро, не слыша ничего, кроме собственной печальной мелодии. Лицо женщины было очень спокойным, но заплаканным – к ее губам скатилась слезинка; она спокойно промокнула слезинку платком, но не попала, промокнула еще раз. Ее лицо было бледно и неподвижно, как лицо античной статуи. Одноклеточная подумала о смерти; она сразу представила картину: женщина в черном платке стоит с охапкой цветов и роняет цветы на асфальт; проходит похоронная процессия и давит, топчет цветы ногами; за процессией бежит собачонка и принюхивается к растоптанным цветам; женщина прогоняет собачонку и поднимает один из цветков; смотрит на него и ничего не хочет понять…
– У меня нет этих денег, – сказала женщина.
Одноклеточная молчала. Она ощутила, что ее глаза тоже наполняются слезами. Но сочувствие было только внешним, она огорчилась, что не может посочувствовать по-настоящему.
– У меня нет этих денег, – повторила женщина. – Даже если я продам все, что у меня есть, не хватит денег на лекарства. Я бы смогла отдать все, но мне нечего отдавать. Скажите, что мне делать?
Она так резко подняла глаза, что Одноклеточная вздрогнула.
– Вам так обязательно нужна эта операция? – Одноклеточная задала предельно глупый вопрос.
– Это мой сын, – сказала женщина, – но я ничего не могу сделать. Еще несколько дней и будет поздно.
– Сколько денег вам не хватает? – спросила Одноклеточная.
– Я не могу достать еще два миллиона. Я все потратила на лекарства.
– Но у меня тоже нет таких денег, – сказала Одноклеточная, – это моя плата за полгода.
– А разве вы могли бы мне помочь?
– Все, что в моих силах. Нет ничего дороже человеческой жизни.
Женщина снова резко взглянула на нее.
– Почему-то ваше лицо мне знакомо, – сказала женщина, – мы не встречались раньше?
– Мы вместе ехали в метро.
Женщина смотрела внимательно.
– Расстегните пуговицу халата, – сказала она.
Одноклеточная расстегнула.
– У вас на шее цепочка, – сказала женщина, – она стоит не меньше четырех миллионов. Вы мне лжете, как и все остальные, – у вас полно денег.
– Четыре миллиона? – искренне удивилась Одноклеточная. – А я всегда думала, что цепочка фальшивая. Но у меня ничего нет, кроме этой цепочки.
– Поверьте мне, – сказала женщина, – я когда-то продавала женские украшения. Четыре миллиона. Не так уж много, но за это можно купить целую человеческую жизнь. И можно потерять жизнь – не носите эту цепочку, когда-нибудь вас убьют из-за нее.
– Убьют?
– Да, на любой улице, в любом коридоре.
За окном послышались крики. Одноклеточная повернула голову и на мгновение вся погрузилась в колыхание берез. Сорока вертелась на ветке и подставляла хвост солнцу. Хвост вспыхивал ярко-зеленым блеском, как у павлина. Кто-то за окном крикнул снова.
– Мне нужно подумать, – сказала Одноклеточная и подошла к окну.
Под окном стояла небольшая толпа больных, все разной степени пьяности. Некоторые держались за руки, чтобы не упасть. Среди них были две женщины. Они заметили Одноклеточную и стали махать руками. Одноклеточная смутилась и решила отойти от окна не сразу. Один из мужчин сделал неприличный жест. Вся компания засмеялась.
Почему мы всех их называем больными? – подумала Одноклеточная. – Потому что они лечатся? Но если лечатся все и если все больны, то, значит, больно общество. Но, даже если общество перестанет лечить всех, оно не станет здоровым. Все эти люди действительно больны.
– Ну ты, дура! – сказал мужчина снизу. Его слова слышались совершенно отчетливо. – Ну ты, дура! Ну ты и дура! Я думал, что ты дура, а ты дура!
Толпа снова засмеялась, оценив качество шутки.
Зачем нужны все блага цивилизации, подумала Одноклеточная, если они не могут защитить от первого попавшегося подонка?
– Почему, когда люди собираются вместе, – спросила она, – они обязательно тупеют?
– Не обязательно, – ответила женщина, – а только тогда, когда чувствуют силу. Для этого и собираются.
– Чтобы почувствовать силу?
– Нет, чтобы отупеть. Это не хуже водки, но бесплатно.
Одноклеточная отошла от окна.
– Хорошо, – сказала она, – я согласна. Я отдам вам эту цепочку. Но она мне очень дорога, не из-за цены.
– Как память?
– Как память.
– Расскажите мне.
– Я не умею рассказывать. Когда я рассказываю, у меня получается не то, что я хотела. Мне кажется, что я издеваюсь над своими воспоминаниями.
– А вы не старайтесь рассказывать, – сказала женщина, – просто говорите слова.
– Просто слова… Это память, память о подруге. У меня не было ни друзей, ни подруг. И нет. Я сама в этом виновата. Я не могу жить как все. И я же привыкла жить так, и я уже не хочу жить иначе. Но когда-то у меня была подруга, единственный раз за всю жизнь. Она была старше меня года на два, на три. Мы жили в одном дворе, учились в одной школе. Там, в центре. Она была старшей и поэтому всему меня учила. И всем делилась. Мы рассказывали друг другу все. Однажды в ее классе появился новенький, с тех пор она говорила только о нем. Она мне рассказывала о своих чувствах; она тоже не умела рассказывать, но рассказывала так часто и так много, что я все понимала. Я ее прекрасно понимала – так, будто я сама была влюблена. Я никогда не встречала настоящей любви, но до сих пор верю, что она есть. До сих пор верю. Но он был ей не пара. Он был очень талантлив. И, наверное, красив тоже; она показывала мне его издалека. Подойти ближе я стеснялась. Он был музыкантом и уже тогда выступал на международных конкурсах. Он почти не учился в школе, но все знал. Он мог все себе позволить, он даже на машине ее катал и делал подарки, тайком от родителей. Однажды он подарил ей эту цепочку, а она отдала ее мне, на память.
