Сергей Герасимов - Карнавал
– А потом он уехал?
– Нет, потом они уехали вместе. Она подарила мне цепочку в последний вечер. В последний раз, когда я видела ее. Я хорошо запомнила ее лицо, особенно глаза. Ее глаза в тот вечер были большими-большими и глубокими и ни на что не откликались. Как вода в колодце – над ней шумит ураган, а вода спокойна, как зеркало. Чтобы она ни делала, ее глаза не менялись. Потом они угнали машину и уехали. Они собирались поехать куда-то на восток, потом куда-то на запад, там пересечь границу, продать машину и остаться вместе. Я верила, что у них все получится. Но мне было тогда лет десять и я еще верила в сказки.
– А ваша подруга?
– Она не верила, не верила ни одной минуты. Перед отъездом она показала мне баллончик с ядом, который она специально купила. На тот случай, если побег не получится.
– И что же?
– Они исчезли оба. Я слышала, что они погибли, но не знала как. Об этом запрещалось говорить. Но я знаю, что они были вместе недели две. Наверное, это стоило всей оставшейся жизни. Вот с тех пор я и верю в любовь.
Она сняла цепочку и положила на стол.
– Возьмите.
– Я не могу взять, – сказала женщина.
– Возьмите, вы сможете ее продать сегодня, а завтра принесете деньги. Если не успеете продать, то принесете так. Наверное, можно заплатить не только деньгами.
Она встала и вышла.
Женщина еще несколько минут сидела неподвижно, глядя на цепочку. Потом взяла ее и положила в кошелек.
13
В свободе сущность человека – ведь человек, лишенный свободы, ведет себя как животное. А если же нет, это значит, что никакая сила не способна лишить его свободы.
Среди дня собрали экстренное совещание. Уровень травматизма в лечебнице возрастал с каждой неделей, воспитательными мерами этот рост сдержать не удавалось. Дело в том, что все больные содержались в огромных палатах, на 50-70 человек каждая. Изо дня в день одни и те же люди собирались вместе. В палатах создавалась особая иерархия. Применяя термины доктора Листа, можно было сказать, что каждая палата превращалась в многоклеточное существо. В каждой палате был свой лидер или группа лидеров – люди, наиболее жестокие из всех. Следующей ступенью были люди слабые, но разумные, способные предлагать выгодные решения и улаживать сложные дела. Первые две ступени иерархии пользовались большими преимуществами. Несколько ниже стояли тупоголовые боевики, способные исполнить любой приказ. Таких в каждой палате было полтора или два десятка. Остальные же касты были низшими, предназначенными исключительно для физических и моральных издевательств. Такие несчастные составляли большинство. Обычно они привыкали к моральным издевательствам, а издевательства физические как раз давали тот самый уровень травматизма. Немногие умные люди из высших каст посвящали свое время изобретению все новых и новых издевательств. Некоторые из них могли бы посрамить даже известного маркиза. Если же кто-то из низших каст начинал бунтовать, его делали козлом отпущения и даже самые несчастные вымещали на таком свою накопившуюся злобу. Количество травм неизменно росло.
Самыми тревожными были изменения в психологии этих людей, которые проявлялись все яснее. Большинство из тех, кто относился к низшим кастам, начинали воспринимать такой порядок как должное и безропотно сносили все унижения. Психология мучителей тоже менялась: если вначале они издевались над людьми только потому, что их собирали вместе, а ничего более интересного они придумать не могли, то теперь высшие касты с удовольствием шли в лечебницу именно для того, чтобы развлечься избиениями и унижениями беззащитных. Ни разъяснительные беседы, ни строгие наказания не давали результатов, да и не могли дать: человек, лишенный свободы, либо сохраняет свободу духа, либо перестает быть человеком. Последнее значительно чаще. Пока еще не случалось травм со смертельным исходом, но близость к этой красной черте была очевидна.
Сегодня произошло ЧП: одна из неподчинившихся террору жертв нашла спасение в зале заседаний. Здесь этот человек мог передохнуть – до поры до времени. Никто не знал, что делать с ним дальше. Когда непонятно что делать, нужно собирать собрание – любая проблема растворится в общей неразберихе.
Человек, спасающийся от преследования, был в лечебнице новеньким, но на его лице уже красовался свежий шрам – результат знакомства с местными обычаями. Человека со шрамом выставили у президиума (чтобы лучше был виден) и начали разбирательство. Однако толпа в несколько сот человек предусмотрительно собралась на площадке перед залом заседаний и нетерпеливо ожидала выдачи жертвы – решение было предопределено. Добрая старушка, почти буколической наружности, открыла собрание. Никто из руководства на собрание не явился. Хороший садовник вначале позволяет людям протоптать дорожки и уже после этого планирует разбивку сада; хороший руководитель вначале позволяет событиям выбрать русло и уже после этого идет впереди потока.
– Скажите мне, пожалуйста, молодой человек, – спросила добрая старушка, – почему вы им так нужны?
– Я отказался застилать постель, – ответил человек со шрамом.
– Не понимаю, – сказала старушка, – почему из-за такой мелочи собралась такая толпа.
– А вы помните, с каких мелочей начинались мировые войны? Для убийств не нужны причины, достаточно поводов.
– Но вы совершенно не правы, – сказала добрая старушка, – застилать постели нас обязывает распорядок дня. Я сама застилала свою постель, когда мне было всего три года.
И старушка обвела аудиторию гордым взглядом.
– Вы застилали свою постель, а меня заставляли застилать шестьдесят четыре чужих и засекали при этом время. Если я не укладывался во время, то меня били, если чья-то постель была застелена плохо, меня били тоже. Если все было хорошо, то меня били для профилактики.
– И часто вас били?
– Только один раз – я новенький. С моим предшественником обращались так же, пока он не попал в реанимацию. Я попробовал однажды и больше пробовать не собираюсь.
В этот момент открылась дверь и несколько десятков человек вошли в проходы. Их намерения были недвусмысленны.
– Но мы же не можем отдать его этим зверям, – сказала Одноклеточная своей соседке, – они его тоже отправят в реанимацию!
– Ничего, вылечим, – ответила соседка, – а потом переведем в другую палату. И вообще, это их дрязги, пусть бы сами и разбирались. А у меня вот часы стали отставать – жаль, купила недавно.
Одноклеточная подошла к задней стеклянной стенке. Она смотрела на толпу сверху вниз. Толпа действительно напоминала многоклеточное существо, лишенное кожи: в отдалении расположилась голова, которая буйно советовалась сама с собой; от головы передавались приказы и были видны линии, по которым эти приказы шли – мыслительный процесс и нервные пути. Мускулистые конечности, состоящие исключительно из тупых и сильных, были вдвинуты в зал и преграждали все выходы.
– Давайте спросим и другую сторону, – сказала буколическая старушка, – так будет справедливо.
«Справедливость» – магическое слово; оно позволяет оправдать любую несправедливость.
Конечности восприняли сигнал, нервы передали его в мозг, мозг нашел решение и передал его обратно:
– Мы хотели только поиграть. Сегодня его очередь убегать, а наша догонять. Мы ничего плохого не хотели. Это просто игра – физические упражнения. Физические упражнения полезны для здоровья. Здоровье человека – общенародное достояние.
Одноклеточная заметила, что конечности вооружены стрекательными клетками – разными видами холодного оружия.
Мозг передал новый приказ, конечности втянулись и освободили проходы.
– Вот видите, – сказала добрая старушка, когда человек со шрамом вышел из зала, – не стоило ему паниковать. Ведь это была всего лишь игра.
– Все равно пришлось бы выйти, – сказала соседка Одноклеточной, – мы бы его здесь не удержали.
Собрание еще вяло шевелилось, решая вдруг возникшие мелкие вопросы, хотя уже начинало разваливаться на глазах. Одноклеточная подождала минут десять и вышла. Произошедшее в зале смутило ее чрезвычайно. Она, конечно, и раньше догадывалась о том, что происходило в палатах, но впервые убедилась в реальности этого ужаса. Оказывается, свои законы в этом здании диктовала толпа – и никто не был защищен от ее нападения.
Высокий лифт начинался только от четвертого этажа. На самом деле лифтов было два, но в первый набивалось слишком много людей, а Одноклеточная не любила тесноты. «Я не люблю тесноты», – так она говорила сама себе, на самом же деле она просто не умела работать локтями и никогда не попадала в лифт быстрее, чем за двадцать минут. Чтобы добраться до второго лифта, она должна была пройти длинный и пустой коридор, повернуть налево, направо, пройти еще один коридор. В этом крыле располагались лаборатории, которые временно не работали из-за недостатка средств. Двери некоторых лабораторий были взломаны скучающими больными, другие двери пока держались. Вскрытые лаборатории вначале опустошались, затем превращались в комнаты свиданий, в мини-казино или просто в уборные. Здание лечебницы было построено квадратом, так, что внутренний двор был огромным колодцем, полным тысячекратного эха – особенно во время ночных дежурств, когда случайные кошки случайно переворачивали случайные консервные банки. Одноклеточная шла, глядя в окна – в окнах мелькала широкая светлая стена здания, противоположная стена, вся исчерченная стеклянными полосками. Сквозь стекло просвечивалось человеческое оживление – видимо, в том крыле заканчивалась охота на человека. Краем сознания Одноклеточная отметила звук шагов за ее спиной; там же, на краю, вспыхнула маленькая искорка мысли – почему шаги не приближаются и не отстают? – искра сразу же погасла, залитая холодным дождем нелегких размышлений.
