Джеймс Стивенс - Кувшин золота
Они стоят, сосредоточившись в себе, а между ними волнуется море пустоты. Никакой голос не долетит с одного из этих берегов на другой. Ничей глаз не соединит их мостом, и никакое желание не сведет их, пока не найдет их слепой бог, принесенный волной, — не так, как стрела пускается в поиск с тетивы лука, но тихо, незаметно, как перышко, подхваченное ветром, касается земли по сто раз; не компасом и картой, но дыханием Всемогущего, которое веет отовсюду, не заботясь и не переставая. День и ночь оно веет извне внутрь. Оно все собирает к центру. Из внешней дали во внутреннюю глубину, проницая от тела к душе, пока голова женщины и сердце мужчины не наполнятся Божественным Воображением. Гимен, Гименея! Я пою ушам, которые зажаты, глазам, которые закрыты, и умам, которые не трудятся.
Сладостно пою я на склоне холма. Слепой должен смотреть внутрь себя, а не вовне; глухой должен прислушаться к рокоту крови в его жилах, и зачароваться мудростью сладости; безмысленный должен думать без усилия, как молния сверкает, чтобы рука Невинности могла дотянуться до звезд, чтобы стопы Восхищения танцевали для Отца Радости, а смеху Счастья отвечал Голос Благословения.
Так пел Ангус О'г в пещере, и не успел он замолкнуть, как Кэйтилин Ни Мурраху вырвалась из объятий своих желаний. Но так крепки были руки Пана, державшие ее, что, когда она высвободилась, на ее теле остались следы его пальцев, и немало дней прошло прежде, чем эти отметины исчезли.
Тогда Пан молча поднялся, взяв свою сдвоенную свирель в руки, и девушка заплакала, упрашивая его остаться, быть ее братом и братом ее возлюбленного, но Пан улыбнулся и сказал:
— Твой возлюбленный — мой отец и мой сын. Он — вчера и завтра. Он верхний и нижний жернов, а я сокрушаем между жерновами, пока не склонюсь снова пред престолом, от которого пришел, — и, сказав это, он нежнейше обнял Ангуса О'га и пошел через тихие поля, по склонам гор, исчезая в синих просторах пустоты.
А через некоторое время Кэйтилин Ни Мурраху со своим спутником пошла за кромку поля, и она пошла с ним не потому, что поняла его слова, и не потому, что он был наг и не стыдился, а только потому, что она была очень нужна ему, и поэтому она любила его, и показывала ему тропу, и заботилась, чтобы он не споткнулся.
КНИГА IV
Возвращение Философа
Глава XIII
Что важнее, Земля или существа, ходящие по ней? Этот вопрос ставится только высокомерием интеллекта, ибо в жизни нет больших и нет меньших. То, что ЕСТЬ, оправдывает свое значение самим своим существованием, ибо это равновеликое достижение. Если бы жизнь была устроена для нас извне, вопрос превосходства имел бы смысл, но жизнь всегда внутри нас, и она изменяется и длится нашими собственными потребностями, стремлениями и основной деятельностью. Извне к нам приходит пыльца, обновление космоса и спокойствие — этого достаточно. Можно спрашивать, является ли Земля чем-либо большим, нежели продолжение нашего человеческого сознания, или же мы, ходящие существа — лишь продолжения антенн Земли. Но эти вопросы не имеют ценности, кроме как в области, где, как мудрый агнец, резвится Мысль. И все было бы прекрасно, если бы Мысль продолжала только резвиться, а не делала себя locum tenens Интуиции и привычки к работе, а потом — и советчиком, и критиком Всемогущества. У всего есть два имени, и все двояко. Имя мужской Мысли, какой она предстает миру — Философия, но имя, которое она носит в Тире-на-нО'г, — Обман. Женская мысль зовется Обществом на земле, но в вечности она известна как Иллюзия; и это потому, что до сих пор не было бракосочетания духа, а только гермафродитическое распространение машинальных идей, которые, сменяя поочередно друг друга, занимают главенство и воцаряются в жестокости. Миру эта система мысли известна как Логика, потому что она последовательна, но Вечность записала ее в Книгу Ошибок как Механичность; потому что жизнь не может быть последовательной, она взрывчата и изменчива, а иначе это закованный и трусливый раб.
Одна из величайших проблем жизни в том, что Разум взял на себя обязанность управлять Справедливостью и путем простой подстановки заполучил себе корону и скипетр ее властелина. Но эту неощутимую узурпацию заметили, и владычествующие умы понимают ту бездну, которая до сих пор разделяет самозванный Закон и Короля-изгнаника. Схожим образом, с притворным смирением Холодный Демон выдвинулся служить Религии и обманом и силой занял ее трон; но чистота сердца до сих пор убегает от призрака Теологии танцевать в экстазе перед вечной звездной богиней. Государственность, этот скромный Пастырь Стад, также лишилась своего посоха и колокольчика и блуждает неизвестно где, пока под знаменем Политики над интеллектуальным хаосом, завывая, восседает Разум.
Справедливость есть установление равновесия. Кровь Каина должна вопить не устами Мстителя, но от самой оскорбленной Земли, требующей, чтобы искупили возмущение ее спокойствия. Вся справедливость, следовательно, заключается в исправлении вреда. Ущемленная совесть имеет все права требовать поддержки, но не для наказания виновного. Этого может искать лишь трусливый и эгоистичный Интеллект, видящий Землю, из которой он вышел и в которую должен будет вернуться, вопреки своему желанию, и поэтому, будучи эгоистом, завистником и ренегатом жизни, Разум более жестоко несправедлив, чем любые другие проявления божественной беспорядочной энергии — беспорядочной, поскольку, как было сказано, «непрямые пути пути гения». Природа дарует всем своим созданиям неограниченную, подхлестываемую соревнующимися потребностями свободу выиграть или проиграть; за исключением одного лишь Разума, ее Демона Порядка, который не может ни того, ни другого, и чьи крыла она подрезала по какой-то причине, мне пока неизвестной.
Может быть, не будучи ограниченной, ментальность поставила бы под угрозу ее собственное интуитивное восприятие, сковав все ее органы чувств, или же надоедала бы ей своими раздражающими потугами на творческое соперничество.
Таким образом, будет понятно, что когда лепреконы Горта-на-Клока-Мора действовали так, как это описано здесь, ими не руководила никакая низменная страсть к мести, но одно лишь стремление воссоздать ритм, бывший самим их существованием, и, должно быть, имевшим непосредственное значение для Земли.
Месть — самая гадкая из страстей, известных жизни. Она сделала возможным Закон и тем самым позволила Интеллекту впервые ухватиться за то вселенское господство, на которое он претендует. Лепрекон важнее для Земли, чем Премьер-Министр или маклер на бирже, потому что лепрекон танцует и веселится, а Премьер-Министр ничего не знает об этих естественых добродетелях — следовательно, ущерб, нанесенный лепрекону, поражает несчастьем саму Землю, и по этой причине правосудие является властной и неотложной необходимостью.
Община лепреконов без золотого кувшина — ущербная и безрадостная община, и в том, что они попытались снискать сочувствия и помощи, чтобы вернуть себе столь важное сокровище, они, безусловно, правы. Но те шаги, что лепреконы Горта-на-Клока-Мора предприняли, дабы вернуть себе свою собственность, могут навсегда заклеймить их печатью позора. В их защиту следует вспомнить, что их жестоко обхитрили. Их золото не только украли, но и спрятали так, что оно подпало под защиту их же собственной общинной чести, а домашних их врага защищало от их действенной и праведной злости то, что Тощая Женщина с Инис-Маграта принадлежала к самым могучим Ши Ирландии. Именно в таких обстоятельствах заключаются опасные союзы, и стихийные существа впервые в истории призвали на помощь буржуазию.
Им было противно делать это, и правосудие должно отметить этот факт. Они были разозлены, когда сделали это, а злость есть слепота и ума, и интуиции. Это не та благодетельная слепота, которая удерживает человека от взгляда вовне, но тот мрак отчаяния, который окутывает то, что внутри, и не дает сердцу и уму посупружески узнать друг друга. Но даже эти смягчающие обстоятельства не могут оправдать того, что совершили лепреконы, и придется опереться на более общую мысль о том, что из зла всегда в конце концов происходит добро, или же иначе зло пагубно превыше всякой меры. Когда лепреконы смогли осознать, в чем они провинились, то весьма сожалели об этом и постарались всячески выказать свое раскаяние; но без возмещения раскаяние — посмертная добродетель, которая непригодна ни для чего, кроме могилы.
Не прошло и трех часов с того, как Философ отправился в свое путешествие к Ангусу О'гу, как четверо полицейских подошли к маленькому домику со стольких сторон, со скольких смогли, и без труда проникли внутрь. Тощая Женщина с Инис-Маграта и двое детей издалека услышали их плохо скрываемое приближение и, поняв, что за гости идут к ним, спрятались в чащобе деревьев. Спустя немного времени после того, как люди зашли в хижину, оттуда начали раздаваться громкие и приглушенные звуки, и примерно через двадцать минут пришельцы появились снова с телами Седой Женщины из Дун-Гортина и ее мужа. Полицейские высадили дверь, положив на нее тела, быстрым шагом пошли между деревьями и вскоре исчезли из виду. Когда они ушли, Тощая Женщина и дети вернулись в свой дом, и над развороченным очагом Тощая Женщина произнесла длинное и пылкое проклятие, в котором полицейские были выставлены нагишом на позор Вечности…
