Георгий Марчик - Трудный Роман
– Нельзя! – отрезала Мымра. – Нельзя! Здесь вам не институт, а школа.
На перемене к Роману подбежала озабоченная Катя.
– Гастев, готовите «Боевой листок»?
– Готовим, готовим, – снисходительно ответил Роман. – Что нам выпустить листок, хотя бы и боевой? Раз плюнуть…
– К субботе надо закончить, – строго предупредила она, в упор глядя на него.
– Будет сделано, – заверил Роман. – Листочек выпустим первый сорт. Даже со стихами о любви.
– При чем здесь любовь? О любви в «Боевой листок» не надо. Вы что, спятили?
– Ну, раз не надо, значит, о любви выбросим, – охотно согласился Роман, не оставляя снисходительного тона.
«Ишь ты, какая деловая! – думал он. – И не улыбнется. А ведь ей идет, когда она улыбается».
Катя побежала дальше. Роман направился к Косте.
– Эй, борэц, хочешь угощу новостью?
Костя кивнул, не поднимая глаз от учебника.
– Слышь ты, оторви нос от книги.
– Ну, чего? Я урока не выучил. Савельич как пить дать вызовет. У него чутье. Посмотрит – и уже все знает.
– Подумаешь, вызовет! На четверочку уж ему наболтаешь. У него отметки безразмерные. Комсомольская богиня спрашивала о «Боевом листке». Требует, чтобы до субботы все было о’кей. Пишешь что-нибудь?
– Еще не закончил. Все некогда.
– Что же ты тянешь, голубчик? Ведь это мое первое комсомольское поручение, – с наигранной бодростью говорил Роман.
– Вечером займусь. Положим, ты и сам мог бы написать… – начал было Костя, но Роман был уже далеко.
Он направился к Жене. Как ни в чем не бывало она, по-мальчишески размахнувшись, протянула ему руку.
«Ну и притвора, – подумал Роман вдруг с острым сожалением. – Ему-то ты так же улыбаешься?»
Он начал издалека, о какой-то чепухе. Но, откуда ни возьмись, подкатила эта ученая мамзелька с косичками и в очках.
– Рома, на тебя девочки жалуются, – заговорила она дружеским, но не терпящим возражения тоном.
– Это какие еще девочки? Что они там еще выдумали, твои милые девочки?
– Ничего они не выдумали. – Наташа скрестила на груди руки и смотрела па Романа, как капитан королевского фрегата на захваченного в плен морского пирата. – Утром ты ни с кем не поздоровался.
– Ну, еще что? – нетерпеливо процедил Роман, обливая Семенцову презрительным взглядом.
– А в буфете растолкал всех, влез без очереди. Это же верх невоспитанности.
– Иди ты знаешь куда!.. – взорвался Роман. – Ходишь, собираешь сплетни.
– Это не сплетни. Это правда. – Наташу трудно было сбить с толку.
– Ай, яй, яй, Роман, как не стыдно, а с виду настоящий джентльмен! – съехидничала Женя. – Вот пример типичного разлада между формой и содержанием. – Она подхватила Наташу под руку и увлекла ее прочь.
Все так и кипело, клокотало в Романе. Хотелось на чем- нибудь сорвать досаду. Прозвенел звонок. Прямой, ровный, почти не сгибая колен, надменно прищурив глаза, Роман вошел вместе с другими в кабинет географии.
«Ну-ка, повторю я этот приемчик, – вдруг решил он. – Значит, так. Левая рука согнута в локте, опущенном книзу, кулак впереди на уровне лица. Кулак правой руки прижат к подбородку. Стоишь вполоборота, выставив левый бок. Ноги на ширине плеч, правая на полшага сзади, упор на левую. – Роман принял боксерскую стойку. – Удар правой в подбородок противника наносится следующим образом, – вспоминал он Костины наставления. – Разворачиваешь корпус прямо. Правой ногой делаешь полшага вперед и одновременно резко, всем корпусом бьешь правой в челюсть. Ну-ка, повторим. Раз-два. – Роман шагнул вперед, нанося удар. – Раз-два. Раз-два. Еще. Раз-два. Получается».
Роман заметил на себе недоуменные и, как ему показалось, уважительные взгляды и разошелся вовсю. Раз- два…
– Кончай базар, Савельич топает! – крикнул Юра Черникин, вбегая в класс. – По кораблям, братцы-кролики!
«В последний раз ударю», – решил Роман.
Он покосился, видит ли Женя. Быстро шагнул вперед, изо всех сил махнул кулаком. Раз-два. Тррах, ба-бах! Зазвенело разбитое стекло, что-то затрещало, посыпалось на пол. Он, еще не сообразив, что случилось, отскочил, испуганный.
– Садись, тебе говорят, – с силой дернул его за рукав Черникин. – Тоже мне, чемпион мимо…
Роман поспешно направился к своей парте. Иван Савельевич поздоровался, небрежно махнул рукой, разрешая сесть. Сел и сам. Достал из бокового кармана пиджака чистый носовой платок, не торопясь развернул его. Платки у Ивана Савельевича были особенные. Каждый величиной чуть ли не в половину квадратного метра. Видно, опаздывая на урок, Иван Савельевич торопился, быстро шел. Круглое порозовевшее лицо его покрыли мелкие капли пота. Держа платок за верхние углы, учитель поднес его к своему лицу и в последний момент быстрым движением набросил на себя. Платок целиком покрыл голову и лицо.
Обычно Черникин подкарауливал этот момент, чтобы мастерски передразнить Ивана Савельевича. Он даже платок огромный где-то себе раздобыл – по метру в любую сторону, как пеленка. Но сегодня его шутка успеха не имела. Все с тревогой посматривали на разбитый геологический стенд с коллекцией образцов всевозможных пород и минералов. Роман попал кулаком в средник. Большая часть минералов вместе с этикетками – а те, что были в колбочках, с колбочками – вывалилась и рассыпалась по полу.
Иван Савельевич двумя руками, тщательно вытер платком лицо и лысину.
– Итак, – сказал он, – приступим к занятию. С вашего позволения сниму пиджак. Жарко. – Он повесил пиджак на спинку стула. – Сегодня я вас спрашивать не буду. Табаков, слышишь? Убери учебник. Вы, наверное, читаете газеты и уже знаете, что на днях в космос запустили очередной спутник. Ученые сообщают, что готовится мягкая посадка на Луну. Удивительные вещи творятся на белом свете. Помните, великий Пушкин писал: «Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне». Однако времена меняются. Сейчас мы уже не рискнем называть это небесное тело глупым, ибо оно уже стало предметом практического освоения. Как видите, тайное неминуемо становится явным, сложное – простым…
Иван Савельевич прошелся небольшими шажками вдоль доски, почти не отрывая подошв от пола, и велел Черникину вывесить для всеобщего обозрения карту лунной поверхности. Потом вдруг обернулся к классу, закинул назад голову:
– А в чем, собственно, дело, милостивые государи и сударыни? Чем объяснить эту гробовую тишину, столь непривычную для моего уха?
В ответ ему был типичный предгрозовой штиль.
– Ну, ну, опять что-нибудь натворили? – догадался Иван Савельевич. – И боитесь признаться…
И тут только быстрый взгляд его, обегая стены, наткнулся на разбитый стенд. Иван Савельевич выпучил глаза и некоторое время безмолвствовал, с трудом осмысливая увиденное. Но факт был налицо во всей своей бесстыжей бесспорности.
– Ну-с, сударики, – наконец молвил Иван Савельевич, собравшись с мыслями, – кто и зачем отколол этот непостижимый номер?
Все молчали. Молчал и Роман. Лицо его пошло розовыми пятнами. Он не мог сообразить, как быть.
– Признавайтесь, пока не поздно. – Иван Савельевич колюче смотрел на учеников, и густые, тронутые сединой брови его устрашающе шевелились над круглыми глазками.
Молчание затянулось. Оно становилось просто тягостным, невыносимым.
– Это я разбил, – с вызовом сказал Роман, решительно поднимаясь из-за парты и выпрямляясь в ожидании.
– Вы? – Иван Савельевич пошевелил губами. Достал снова свой знаменитый носовой платок, развернул его, но не накинул на лицо и голову, а тут же аккуратно убрал платок в боковой внутренний карман пиджака.
Роман с трудом удерживал дрожь. Губы его были плотно сжаты, руками он крепко ухватился за край стола, наклонившись вперед. В такой позе и застыл, ожидая. Хуже всего, конечно, если его сейчас подвергнут публично моральной, так сказать, экзекуции. Тут и сказать нечего в свое оправдание.
– Как же это вы сумели? – вежливо и даже грустно спросил Савельич, вперяя в него взгляд круглых, ничего сейчас, кроме разочарования, не выражающих глаз. – Просто в голове не укладывается.
«Это финт, – подумал Роман, – сейчас последует удар».
– Очень просто. Разбил, и все, – ледяным, отрывистым голосом ответил он и еще больше подался вперед. – Подошел и ударил.
– Не хотите объяснить. Ну что ж, в таком случае предлагаю вам покинуть аудиторию… – Учитель смотрел на него все тем же внимательным, разочарованным и даже обиженным взглядом.
Роман тронулся было с места, но тут случилось нечто непредвиденное. Класс пришел в движение, раздался какой-то легкий неопределенный шум, пока сквозь него не прорвались отчетливые возгласы:
– Иван Савельевич, простите его. Он нечаянно. Мы все видели. Простите, он больше не будет.
Среди других голосов выделялись голоса Синицыной и Черникина. Все знали, что Иван Савельевич особенно благоволит к ним. Но учитель молчал. Слишком велико было его огорчение, чтобы он так вот, мгновенно, «отошел», сменил гнев на милость. И то ему стоило огромной выдержки не закричать, не затопать ногами на этого дерзкого мальчишку.
