Роберт Хайнлайн - Двойная звезда
— Конечно, как скажете, доктор.
— О'кэй. — Он протянул руку, и комната погрузилась во мрак.
И вдруг меня пронзила уверенность в том, что он снова собирается показывать мне марсиан; я попытался приказывать себе не впадать в панику. Кроме того, я решил, что мне следует помнить о том, что на самом деле их здесь нет. И правда — ведь это всего-навсего их изображения, отснятые на пленку. Конечно, они не должны действовать на меня — в тот, первый раз я просто растерялся от неожиданности.
И действительно, у меня перед глазами появились объемные изображения марсиан — как с мистером Бонфортом, так и без него. Я обнаружил, что способен разглядывать их совершенно равнодушно, не испытывая при этом страха или отвращения.
И вдруг я понял, что смотреть на них доставляет мне удовольствие!
Я издал какой-то возглас, и Кэпек тут же выключил проектор. — Что-нибудь случилось?
— Доктор... вы загипнотизировали меня!
— Вы сами разрешили мне сделать это.
— Но меня невозможно загипнотизировать!
— Прискорбно слышать.
— Так... так значит, вам удалось это сделать. Я не такой уж кретин, чтобы не понимать этого, — сказал я с удивлением и добавил. — Может быть, еще раз попробуем те кадры? Я никак не могу поверить тому, что вы со мной сделали.
Он снова вернул пленку к тому месту, и я снова смотрел и удивлялся. Марсиане, если смотреть на них без всяких предрассудков, вовсе не омерзительны, более того, они даже чем-то симпатичны. В действительности, их необычная грация чем-то сродни изяществу китайских пагод. Они, конечно, внешне ничем не похожи на человека, но ведь на людей не похожи и райские птички, а вед€ райские птички — самые прелестные из живых существ.
Я также начал осознавать, что их псевдоконечности могут быть очень выразительны; их неловкие движения были чем-то сродни неуклюжей дружелюбности щенков. Теперь я понял, что всю жизнь смотрел на марсиан сквозь темную призму ненависти и страха.
Конечно, думал я, мне еще придется привыкать к их вони, но ... и тут я вдруг понял, что обоняю их, чувствую запах, который ни с чем перепутать невозможно — и он ни в малейшей степени не был для меня омерзительным! Он даже нравился мне! — Доктор! — поспешно позвал я. — Ведь этот наш проектор, наверное, имеет «приставку запахов», не так ли?
— А? Нет, полагаю, нет. Совершенно точно — она слишком много весит, чтобы можно было разместить ее на яхте.
— Но она должна быть. Я явственно ощущаю их запах.
— Так и должно быть, — на его лице отразилось легкое смущение. — Молодой человек, я сделал одну вещь, которая, надеюсь, не причинит вам никаких неудобств.
— Сэр?
— Роясь в вашей черепушке, мы обнаружили, что ваше отрицательное отношение к марсианам во многом связано для вас с запахом их тела. У меня не было времени всерьез заняться этим, поэтому пришлось придумывать что-то на скорую руку. Я попросил Пенни — это та девушка, которая была с вами, — одолжить мне немного своих духов. И теперь, боюсь, юноша, марсиане будут пахнуть для вас, как парижский парфюмерный магазин. Будь у меня время, я бы, конечно, использовал какой-нибудь более простой, но приятный запах, например, свежей земляники или свежего пирога с вареньем. Но пришлось импровизировать.
Я принюхался. Да, запах действительно напоминал благоухание дорогих духов — и, черт бы его побрал, несомненно был запахом марсиан. — Мне нравится этот запах.
— А он и не может вам не нравиться.
— Вы, должно быть, извели весь флакон. Воздух насквозь пропитан этим запахом.
— Что? Вовсе нет. Просто полчаса назад я немного поводил пробкой от флакона у вас под носом, а потом вернул флакон Пенни, и она унесла его, — он потянул носом воздух. — Запах совершенно не чувствуется. Кстати, духи называются «Вожделение джунглей» — так было написано на флаконе. На мой взгляд, в них многовато мускуса. Я обвинил Пенни в том, что она собирается свести с ума весь экипаж, но она только посмеялась надо мной. — Он потянулся и выключил стереопроектор. — На сегодня достаточно. Хочу предложить вам кое-что более полезное.
Как только исчезло изображение, вместе с ним ослаб, а затем и исчез совершенно запах, точно так же, как это бывает при выключении «приставки запахов». Я был вынужден признаться себе, что запах существует только у меня в воображении. Но мне, как актеру, до сих пор с трудом верилось в это.
Когда через несколько минут вернулась Пенни, она благоухала совершенно, как марсианка.
Я влюбился в этот запах.
Глава 4.
Мое образование продолжалось в той же каюте (как оказалось, гостиной мистера Бонфорта). Я не спал, если не считать того, что был под гипнозом, и, казалось, совершенно не нуждался во сне. Со мной постоянно были или доктор, или Пенни, которые очень помогали мне. К счастью, мой прообраз, как и всякий крупный политический деятель, был множество раз сфотографирован и отснят на киноплёнку, да к тому же большим подспорьем а изучении оказывалось активное содействие его близких. Материал был бесконечен: проблема состояла в том, чтобы узнать, сколько материала я могу усвоить бодрствуя и под гипнозом.
Не знаю, в какой момент, но я почувствовал симпатию к Бонфорту. Кэпек уверял меня — и я ему верю — что он не внушал мне этого, я совершенно уверен, что Кэпек скрупулезно честен, прекрасно понимая всю этическую ответственность врача и гипнотерапевта. Но у меня есть все основания предполагать, что эта симпатия — неизбежная спутница роли; я даже склонен думать, что если бы мне пришлось осваивать роль Джека-потрошителя, он бы начал нравиться мне. Посудите сами: чтобы вжиться в роль, актер на время должен превратиться в свой персонаж, А выбор только такой: либо он нравится сам себе, либо кончает жизнь самоубийством — третьего не дано.
«Понять — значит простить»», — я начинал понимать Бон-форта.
Во время торможения мы получили тот долгожданный отдых при одном «же»! который обещал Дэк. Мы ни на мгновение не оказывались в невесомости. Вместо того, чтобы включить тормозные двигатели, чего, как мне кажется, космонавты очень не любят делать, корабль описал, как выразился Дэк, стовосьмидесятиградусную кривую. При этом он продолжает сохранять ускорение, и делается это очень быстро. Вся эта операция оказывает очень странное воздействие на чувство равновесия. Кажется, это воздействие называется Кориолановым, или, может быть, Кориоли-совым?
Все, что я знаю о космических кораблях, — это то, что те, которые взлетают с поверхности планеты, являются самыми настоящими ракетами, но космонавты называют их «чайниками» из-за реактивной струи воды или водорода, с помощью которых они движутся. Они не считаются настоящими кораблями с атомными двигателями, хотя и в них нагрев производится при помощи атомного реактора. Межпланетные же корабли, такие, как, например, «Том Пейн», являются (как мне говорили) настоящими, приводящимися в действие Е, равным М С в квадрате. Ну, в общем, сами знаете, тем, что изобрел Эйнштейн.
Дэк как мог постарался объяснить мне все это и, несомненно, для тех, кто интересуется такими вещами, все это было очень и очень интересно. Но лично мне совершенно непонятно, зачем настоящему джентльмену знать такие вещи. Мне вообще кажется, что всякий раз, когда эти ученые ребята придумывают что-то новенькое, жизнь сразу становится намного сложнее. И что было плохого в том, как мир был устроен раньше?
В течение двух часов полета при нормальном ускорении я находился в каюте Бонфорта. Я переоделся в его платье, в его обличье, и все вокруг старались меня звать «мистер Бонфорт» или «шеф», или (это относится к доктору Кэпеку) просто «Джозеф», причем все это делалось для того, чтобы помочь мне вжиться в образ.
Все, кроме Пенни, которая... Она просто не захотела звать меня «мистер Бонфорт». Она изо всех сил боролась с собой, но ничего не могла поделать. Было ясно, как божий день, что она молча и безнадежно любит своего босса. Поэтому я вызывал у нее глубокое, неразумное, но весьма естественное ожесточение. Это было тяжело для нас обоих, так как я находил ее весьма привлекательной. Ни один из мужчин не смог бы спокойно работать, когда рядом с ним находится женщина, глубоко презирающая его. Я же, со своей стороны, не чувствовал по отношению к ней никакой антипатии: мне было жаль ее — даже несмотря на то, что все это меня решительно раздражало.
Теперь мы достигли стадии генеральной репетиции, так как на борту «Тома Пейна» не знали, что я не Бонфорт. Не могу сказать точно, кто догадывался о подмене, а кто нет, но мне было позволено расслабиться и задавать вопросы в присутствии Дэка, Пенни и доктора Кэпека. Я был совершенно уверен, что глава аппарата Бонфорта мистер Вашингтон знал о подмене, но ни разу не дал понять этого; он был худощавым, зрелых лет мулатом с твердо сжатыми губами святого. Было еще двое, которые знали точно, но их не было на «Томе Пейне»; они находились на борту «Ва-Банка» и прикрывали нас, посылая сообщения для прессы и текущие указания. Это были Билл Корпсмен, который у Бонфорта отвечал за связи со средствами массовой информации, и Роджер Клифтон. Даже не знаю, как определить то, чем занимался Клифтон. Политический заместитель? Он был министром без портфеля, может, помните, когда Бонфорт еще был Верховным министром? Но это еще ни о чем не говорит. В общем, можно сказать так: Бонфорт разрабатывал политику, а Клифтон осуществлял надзор и контроль за проведением ее в жизнь.
