Роберт Хайнлайн - Двойная звезда

Она порывисто обернулась ко мне. — Да, конечно же, да, шеф! Я буду помогать вам!

— Что же, тогда я попытаюсь, — неуклюже сказал я.

Все это я написал двадцать пять лет тому назад, чтобы немного привести в порядок свои расстроенные чувства. Я честно пытался писать правду и ни в коем случае не преувеличивать своей роли в вышеописанных событиях, так как эти записи предназначались только мне одному, да еще моему врачу, доктору Кэпеку. Конечно, странно сейчас, через четверть века, перечитывать эти глуповатые и немного напыщенные строки, написанные еще совсем молодым человеком. Теперь я уже с трудом осознаю, что когда-то я и в самом деле был им. Моя жена, Пенелопа, утверждает, что помнит его даже лучше, чем я — и что никого, кроме него, она не любила. Так что время меняет нас.

Я обнаружил, что «помню» ранний период жизни Бонфорта лучше, чем свою подлинную жизнь в качестве этой более чем патетической персоны, Лоуренса Смифа, или, как он любил величать себя, — «Великого Лоренцо». Не сводит ли это меня с ума? Не доводит ли до шизофрении? Даже если и так, то это просто необходимая для моей роли толика безумия, потому что для того, чтобы дать жизнь Бонфорту, нужно подавить в себе того актера.

Безумен я или нет, но я точно знаю, что когда-то он существовал, и что я был им. Как актер он так и не добился успеха, настоящего успеха — мне даже кажется, что иногда его охватывало настоящее безумие. И последний выход вполне отвечал его характеру: у меня до сих пор хранится пожелтевшая от времени вырезка из газеты, в которой говорится, что его «нашли мертвым» в комнате одного из отелей Джерси-сити. Причина смерти — чересчур большая доза снотворного — возможно, принятая им в результате утраты последних надежд, так как его агент заявил, что несчастный не имел никаких предложений вот уже на протяжении нескольких месяцев. Лично я считаю, что им не следовало писать, что он остался без работы — не говоря уже о том, что это было самой настоящей клеветой, это было еще и как-то... не по доброму, по чистой случайности, дата заметки доказывает, что ни в Новой Батавии, ни где-либо еще он во время избирательной кампании... 15 года быть не мог.

Наверное, мне лучше сжечь его.

Хотя сейчас в живых уже не осталось никого из тех, кто знал правду — только Дэк и Пенелопа — да еще люди, которые уничтожили плоть Бонфорта.

С тех пор я трижды становился Верховным Министром, и нынешний срок, скорее всего, последний для меня. Первый раз меня свалили после того, как мы все-таки протащили неземлян — Венерианцев, Марсиан и обитателей Внешнего Юпитера — в Великую Ассамблею. Но внеземляне входят в нее и до сих пор, а я вновь был избран. Люди не могут переварить сразу много реформ, время от времени им нужен отдых. Но реформы-то остаются! На самом деле люди не любят реформ, не любят никаких изменений — да и ксенофобия имеет очень глубокие корни. Но мы усовершенствуемся, иначе и быть не может — если хотим выйти к звездам.

Снова и снова я спрашивал себя: а как бы поступил Бонфорт? Я не уверен, что мои ответы всегда были правильными (хотя я и уверен, что я — самый крупный в Системе специалист по Бонфорту). Но исполняя его роль, я всегда старался ей соответствовать. Давным-давно кто-то — Вольтер? — в общем, кто-то сказал: «Если бы Сатана когда-нибудь занял место Бога, он наверняка счел бы необходимым для себя и атрибуты божественности».

Я никогда не испытывал сожалений по поводу утраченной профессии. В определенном смысле я и не оставлял ее; Виллем был прав. Аплодисменты могут быть и не хлопаньем в ладоши, а хорошее представление и так заметно. Я постарался, как мне кажется, создать идеальное произведение искусства. Может быть, это мне и не совсем удалось — но мой отец, я уверен, оценил бы его как «хорошее представление».

Нет, я ни о чем не жалею, хотя прежде я и был счастливее — по крайней мере, спал я крепче. Но есть какое-то огромное удовлетворение в том, чтобы отдать свою жизнь на благо восьми миллиардов людей.

Может быть, конечно, их жизни и не имеют космического значения, но у них есть чувства. Они могут страдать.

Примечания

1

Французский театр кукол 18 века, известный своими пьесами «ужасов» (прим. перев.).

2

«Повадился кувшинчик по воду ходить и ручку отбил» (примеч. пврввод.).