Паромщик - Джастин Кронин
Уоррен откидывается на спинку стула и поднимает рюмку. После стояния у горячей плиты его лоб покрыт капельками пота.
– За что будем пить? – спрашивает он и со смехом добавляет: – Разумеется, не за погоду.
Здесь он прав. Элиза не припомнит таких затяжных дождей.
– Элиза! – Уоррен внимательно смотрит на жену, настороженный ее длительным молчанием. – С тобой все в порядке?
Нет, с ней не все в порядке. Она поднимает вилку и тут же кладет ее.
– Извини, – говорит она. – Просто мне не хочется есть.
Уоррен заботится о ней, и Элиза это знает. Надо быть с ним помягче. Сколько всего она пережила – а Уоррен неизменно проявляет заботу и внимание. Он ведет себя безупречно, как настоящий джентльмен. Каждый вечер безропотно отправляется спать на диван. Элизу за все это время он и пальцем не тронул.
– Ты ведь знаешь, что можешь смело рассказывать мне обо всем, – осторожно зондирует почву Уоррен. Его глаза полны искреннего сочувствия. – Я охотно выслушаю тебя. – (Элиза не представляет, о чем с ним говорить.) – Тебе потребуется время, только и всего. Время. Ты пережила ужасное потрясение. Я понимаю, в каком ты состоянии.
– Да, я знаю. Это просто…
Она резко умолкает.
– Что? Расскажи.
Наконец это вырывается из нее:
– Уоррен, я… видела сны.
Он бесстрастно кивает, повторяя за ней:
– Сны. – (На глаза изнутри что-то давит; сейчас она заплачет.) – Элиза, ты можешь рассказать мне о них.
Может ли она рассказать? Может ли она говорить об этом с ним или с кем-нибудь еще? Он поймет, что она помешалась. Если так и есть на самом деле, какое будущее ее ожидает?
– Расскажи о том, что тебе снилось.
– Не помню, – качает головой она. – Совсем не помню.
– Ну хоть что-нибудь, – настаивает он.
Элиза закрывает глаза. Совершенно непроизвольно. Она закрывает глаза и видит море. Огромное море. Черное. Она плывет одна, брошенная на произвол судьбы. Нет ничего, кроме нее и моря со всех сторон. И вдруг состояние воды меняется. Элизе не удается держаться на поверхности. Она молотит по воде руками ногами, но ее затягивает в черную пучину.
– Элиза!
– Я сказала, что не помню!
Она вскакивает из-за стола, бежит в спальню и защелкивает замок. Там она садится на пол. Ее трясет.
Тихий стук в дверь.
– Элиза!
– Уходи.
Уоррен дергает ручку. Дверь заперта изнутри.
– Элиза, ты должна открыть дверь!
Все идет не так, совсем не так. Что вообще она делает здесь, в этом загородном доме?
– Элиза, прошу тебя! – Уоррен снова дергает ручку. – Я дам тебе успокоительное.
– Оставь меня в покое.
– Это из-за Проктора? – не унимается Уоррен. – Проблема в нем? – (Да, из-за Проктора. Элиза скучает по нему. Как можно было уйти и бросить его, когда он нуждался в ней?) – Элиза, я знаю, тебе тяжело это принять. Но ты увидишь: все делалось для твоего же блага. – (Она закрывает лицо ладонями. Лицо становится мокрым от слез.) – Элиза, ты здесь? – (Ответа нет.) – Ну что ж… – Уоррен откашливается. – Пожалуй, я… пойду. Мало ли, вдруг тебе все-таки захочется поесть.
Она слышит, как затихают его шаги. Из кухни доносится грохот посуды. Кажется, он моет кастрюли, в которых готовил угощение. Потом грохот смолкает. Снова шаги. Уоррен идет в гостиную, собираясь спать на диване. Элизе становится легче. Она переодевается в ночную сорочку, ныряет под одеяло и гасит свет. В спальне холодно. Ну почему в этой комнате всегда как в холодильнике? Элиза плотнее закутывается в одеяло и закрывает глаза. Проходит время. Ее дыхание становится не таким тяжелым. Мысли растворяются и исчезают. К ней приходят звуки, ощущения и даже запахи. Мягкий ковер под босыми ногами. Молочный запах, теплый, как дыхание. Ее окружает тишина, более глубокая, чем безмолвие. Все это смешивается в ее голове со стуком дождя, раскатами грома и дребезжанием стекол в оконных рамах. Потом она слышит голос:
Мама!
Откуда, откуда этот голос?
Мама! Помоги!
Ужас сдавливает горло Элизы. «Маленькая моя! Мама уже идет!» Но она не в силах подняться. Даже крикнуть не может. Ей не шевельнуться, не сдвинуться с места. Она ощущает себя трупом в склепе. Бьет молния, снова грохочет гром, дождь стучит по окнам и крыше.
Мама, не могу тебя найти! Где ты?
«Вставай. Вставай!» – командует себе Элиза.
Мама, здесь темно и холодно. Я не могу тебя найти!
«Да поднимайся же! Твоя малышка тонет! Поднимайся, поднимайся, поднимайся…»
Слышится треск, потом хруст. Она открывает глаза и видит Уоррена. Он в одних трусах.
– Элиза, что случилось? Ты кричала.
– Она там!
Вспышка молнии на секунду выхватывает из темноты лицо Уоррена: жуткое, похожее на череп. Кожа и мышцы с лица исчезли. Остались лишь выпирающие кости скул. Окна трясутся от грома.
– Элиза, кроме нас, в доме никого нет.
– Убирайся прочь!
Элиза вскакивает с кровати, отталкивает Уоррена, бежит в гостиную, а оттуда – в темноту и бурю.
Мама!
Элиза озирается по сторонам, пытаясь найти место, откуда доносится голос. Она дрожит: сорочка мгновенно промокла. Ее окружает разбушевавшаяся стихия.
– Где ты? – кричит она в темноту. – Я не могу тебя найти!
Мама, помоги!
На крыльце появляется Уоррен, успевший натянуть брюки.
– Элиза, ради всего святого, возвращайся в дом. Гулять в грозу опасно.
– Я должна ее найти!
Элиза выбирает направление и устремляется туда. В небе что-то происходит. Облака сомкнулись, образовав черное колесо, которое крутится над лесом и полями. Элиза бежит прямо туда – во вращающуюся пасть колеса.
– Где ты? – спрашивает она, но ветер относит ее голос в сторону. – Умоляю, ответь мне!
Мама, тут темно и холодно, и я тебя не вижу…
Элиза спотыкается и падает лицом в раскисшую глину.
Мама! Мама! Мама…
Она пытается встать, но не может. Ноги не держат ее. Она плачет, уткнувшись лицом в мокрую глину. Ее дочь! Ее малышка! (Какая дочь? Какая малышка? Никак не вспомнить.) Она переворачивается на спину. Над головой, в клубящихся облаках, появляется просвет, и там мерцает голубоватая звездочка. Элиза вдруг понимает, что голос шел оттуда.
Становится понятно, что она не одна. Это Уоррен. Он опускается на корточки рядом с ней.
– Элиза, прости меня, – говорит он. В его голосе звучит обреченность человека, прекратившего бороться за жизнь. – Это моя, только моя вина. Нельзя было доводить до этого.
Уоррен подхватывает Элизу на руки. Он дотрагивается до нее не так, как раньше: с нежностью, словно она – ребенок. Совсем маленький
