Владимир Фалеев - Третий глаз

— Ничего не понимаю! — засмеялась Даша. Она помахала Митрофанову рукой и вернулась в купе. Скоро вагон наполнился говором, табачным дымом. Дашу разбирала досада: вот пойти бы сейчас к кому-нибудь из руководящих товарищей и рассказать, что проводница чинит произвол, что необходимо вернуть в купе служащего постройкома Зота Митрофанова. Это будет доказательством, что судьбы нет, что волею других людей легко исправить ошибку… Глупая баба эта проводница, командует как ей вздумается, а Зот оправдывает байками свою беспомощность…

Глаза Даши бессмысленно смотрели на хоппер-дозатор, который тащился за приглушенно поющим тепловозом по третьей от вагона ветке. Подмывало выглянуть в коридор, выйти в тамбур и помахать Митрофанову, крикнуть ему, что ни один мужчина не дотронется до нее даже пальцем.

Грубые чужие шаги пугали Дашу, и она безучастно наблюдала в окно, как какой-то мужчина колотит ломиком в бок бункера остановившегося хоппера; он колотил безотрывно и равномерно, пока из открытого люка на решетку шпал не посыпалась щебенка.

Диск солнца прорезался в просвет между облаками, гигантскими динозаврами вытянулись на путях грузовые вагоны. И это все подавляло Дашу, вызывало жалость к себе и к Зоту. Столько тут передвигается металла, тяжелые важные грузы, такой жесткий график жизни, и ей не изменить ничего своим слабым голосом; да неужто все так запрограммировано, как говорит Зот, что можно наперед предусмотреть о каждом впереди летящем часе, сутках, месяцах и годах? Это и есть судьба? Поезд поедет по рельсам и придет на станцию Ягодную и привезет туда Дашу. Что же тут может случиться? Неужто Павел Николаевич бабник? Как же заглянуть в свою совесть…

Вагон качнуло, колеса заговорили. Большие цистерны, связки брусьев на платформах поплыли мимо окон.

Глава 4

Роковой поцелуй

О, как радостно мне

И как горестно мне!

Все заранее знаю,

И все — неизвестность.

Даша переоделась в халатик. Проводница, бренча за стеной посудой, заглянула к ней и предупредила: от Красногорска до Ягодной поезд идет восемь часов. Забравшись на полку под одеяло, Даша наблюдала в окошко за облаками, веером распускавшимися над зубчатой стеной сосняка, про себя посмеиваясь, что Зот предлагал ей сосредоточиться и слушать его сигналы, а ей ничего в голову не идет. Колонны стволов деревьев размечались вдоль полотна дороги вкраплениями верстовых столбов и беленых пикетов; попалась на разъезде дрезина, возле которой гривастые парни в защитного цвета куртках — студенты, приехавшие на каникулы на стройку, — махали с обочины и весело кричали.

В голове забрезжили мысли о муже, который где-то в горах; живут они с Ивушкиным порознь, как две разорванные половины, тянутся друг к другу, но когда в ноябре, с белыми мухами, он входит в квартиру, то сразу не могут склеить свои чувства, ссорятся из-за пустяков, долго привыкают один к другому. Вот бы узнать у Зота, как сложится дальше ее судьба с мужем.

Разглядывая фантастические сплетения облаков, ждала сигнала Зота, усмехаясь про себя, вслушивалась в погромыхивания колес, ловила глазами высвеченные оранжевые холмики, на склоне одного из которых тонкие длинные шеи кранов двигались, высыпая грунт ковшами в кузова машин. И тут задумалась над тем, что Зот предупреждал ее… дерзко предупреждал, чтобы она остерегалась Стрелецкого… Это была такая нелепость, странная и бессмысленная, что даже немножко захотелось, чтобы она сбылась, чтобы Даша могла посопротивляться этой нелепости.

Ажурные полукружья моста парили над берегами, густо поросшими ветлами, над прогалиной реки. Инженеры воображением своим сплели узорчатые перила, вычертили их тушью на ватмане, а потом приказали рабочим узор фантазии связать стальными прутьями в мост, взметнуть ограждения выше вагонов. И это сделано под руководством Павла Николаевича… Даша засмеялась про себя, что нашла-таки добрые слова для Стрелецкого… Ну за что бы она могла в него влюбиться? Каждый рабочий делает свое скромное дело, а Павел Николаевич видит за всех, в его голове не только этот мост, но и все строящиеся станции, каждый дом, депо, вокзалы, все десятки поселков на линии, да еще и аэродром, и речной порт…

С чего бы это Зот так забеспокоился о ней? Может, тайно ревнует к Стрелецкому?.. Заныло колено, ушибленное при посадке. Вспомнилось, как от оклика Зота она пулей влетела на подножку вагона, почти на полтора метра вверх. Ей захотелось сосредоточиться на своей совести…

В дверь постучали. Даша вздрогнула, подумав, уж — не Павел ли Николаевич пришел к ней, и усмехнулась нелепому предположению. Долговязый рыжий Семен Васильевич Заварухин, новый начальник отдела аппарата управления, заслонил проем и позвал ее в салон к столу — завтракать. Даша отнекивалась, но, когда он захлопнул дверь, быстрехонько переоделась и вышла к мужчинам. Она твердила в уме, что не позволит, не позволит, чтобы пророчество Митрофанова сбылось, она станет противиться ухаживанию Стрелецкого!

За столом ножами намазывали масло на ломти хлеба; на тарелках горками громоздились кружки колбасы, ровные дольки сыра. Услужливая проводница в белой сорочке с засученными по локти рукавами разносила стаканы с янтарным чаем.

«Стрелецкий», — поежилась Даша, увидев за столом главного инженера.

Если бы не предупреждение Зота, то Даша бы сказала, что Павел Николаевич выглядит очень красиво, одет щегольски: дорогой темно-синего цвета костюм, с иголочки, яркий полосатый галстук завязан маленьким, по моде, узлом. В глаза Даше стрельнули дымчато-голубые огоньки — сказочно сверкали кристаллы в запонках белых манжет. Даша нечасто видела Гончеву, а уж Стрелецкий был для нее непостижимо важной персоной. Она бы никогда не осмелилась подойти к нему на улице, а тут — с ним за одним столом! Все другие инженеры, рыжий Семен Васильевич в мятом пиджаке, быстроглазая Гончева с янтарными бусами поверх грубого клетчатого пиджака, еще шестеро мужчин, — казалось, затем и присутствовали в салоне, чтобы помятыми пиджаками, темными рубашками оттенять изысканность одежды Стрелецкого. И головы у них, на взгляд Даши, некрасивые: лысые, всклокоченные, рыжие, седые, и носы горбатые, крючковатые, пуговицами, картошинами, и лица рябые, серые, одутловатые. А Павел Николаевич смуглый, щеки свежие, шевелюра волнистая, будто только что подстрижен и причесан парикмахером.

Села на мягкий стул. Тотчас три или четыре руки протянули ей тарелки с колбасой, сахаром, сыром. Даша стушевалась.

— Быт на колесах, — оправдывались перед нею инженеры.

— Тут и столовая, и контора, и общежитие. На неделю поселились.

На кожаной подушке стула Даше удобно.

— Муж у меня геолог, ему кабинетом — палатка, он не жалуется, — чинно произнесла Даша. И прежняя досада вдруг вырвалась прямым вопросом: — Почему проводница выгнала из вагона физинструктора?

— Посторонним не положено, — отчеканила Гончева.

— Какой же он посторонний! — фыркнула Даша и глянула на Стрелецкого, но тотчас же опустила взор, вспомнив предупреждение Зота. Вообще-то за столом лучше вести себя сдержанно. Но краешком глаза заметила, что Стрелецкий весело блеснул очками:

— Кто ему воспрещал? Садился бы да и ехал! Фокусник он. Сказитель и фантазер!

— Но проводница его выгнала! — возразила Даша. — Я сама свидетельница… Хотя у него было предчувствие…

Даша произнесла слово «предчувствие» и тотчас спохватилась: не то говорит, но было уже поздно, потому что все инженеры засмеялись, называя Зота «колдуном», «чудаком». И тут, забыв о предосторожности, она сказала:

— А он вам, Павел Николаевич, предсказал, что на станции Ягодной вы найдете золотой холм песка…

Все опять засмеялись и стали обсуждать новую выдумку Зота. А Стрелецкий усмехнулся:

— Зачем мне холм песка? Мне, как и вам, деньги нужны.

Она пожала плечами:

— Он сказал, песок ценный…

Это еще больше развеселило инженеров; беседа за столом оживилась; Даша смущенно размешивала сахар в стакане ложечкой, досадовала, что наболтала от имени физинструктора сама не зная что, хотя следовало сказать об этом Павлу только после поцелуя, если Павел Николаевич станет к ней приставать. А инженеры уже толковали о том, что в поселке Ягодном молодежи больше, что лучше бы Даше там остановиться. Стрелецкий возражал, что Шестаковка — самый головной участок стройки, но при этом глаза Павла Николаевича пощекотали Даше шею… Даша со смущением отворачивалась, говоря, что она настроилась на Шестаковку, что она не массовик-затейник, не актриса, а воспитательница. И ей стали сочувствовать. Конечно, между хуторами по рекам и протокам курсируют катера, на них можно послать концертную бригаду к рабочим Сузгунской мехколонны, а Даше необходимо побывать в глубинке, на Шестаковском мосту.