Роберт Хайнлайн - Двойная звезда
Я сделал попытку оглянуться, но наркотик сделал меня неуклюжим. В глазных яблоках действительно стало жечь, заныли зубы,-к тому же стала нестерпимо чесаться спина — ремни мешали дотянуться до нее и почесаться, — а может быть, это спасло меня от перелома руки при начале ускорения. Сирена смолкла, и на сей раз из динамика послышался самоуверенный баритон Дэка: — Последнее предупреждение! Двойное ускорение! Одна минута! Бросьте карты и примостите поудобнее свои жирные задницы. Мы начинаем топить котел!
На этот раз вместо сирены послышались звуки Аркезианской «К звездам», опус 61, си мажор. Это была более чем спорная версия Лондонского симфонического, в которой нотки 14-го цикла были заглушены звуковыми тимпанами. В моем состоянии — измученный, растерянный да плюс укол — мне казалось, что эта музыка не оказывает на меня никакого влияния — нельзя ведь намочить реку.
В дверь вплыла русалка. Никакого чешуйчатого хвоста у нее, естественно, не было, но похожа она была почему-то именно на русалку. Когда мое зрение пришло в норму, я рассмотрел, что это девушка, весьма привлекательная на вид, с прекрасно развитой грудью, в футболке и шортах. То, как ока головой вперед вплыла в дверь, неопровержимо свидетельствовало о том, что невесомость не была для нее в новинку. Она глянула на меня без выражения, устроилась в соседнем «прессе» и положила руки на подлокотники, даже не удосужившись пристегнуться ремнями. Музыка как раз подошла к раскатистому финалу, и тут я почувствовал тяжесть.
В двойном ускорении в общем-то нет ничего страшного, особенно, если тело плавает в жидкости. Пленка, прикрывавшая «пресс» сверху, постепенно натягивалась, защищая каждый дюйм моего тела; я ощущал тяжесть и небольшое затруднение дыхания. Вы, конечно, слышали эти истории про пилотов, которые при десятикратном ускорении еще ухитрялись управляться с кораблем, и у меня нет сомнений в том, что все это правда но даже двойное ускорение в «прессе для яблок» делает человека вялым и неспособным двигаться.
Только через некоторое время я понял, что голос из динамика в потолке обращается ко мне: — Лоренцо! Как вы себя чувствуете, дружище?
— Все в порядке.
Мне потребовалось усилив, чтобы вздохнуть. — Сколько же это продлится?
— Около двух дней.
Видно, я застонал, потому что Дэк рассмеялся. — Держитесь, дружище! Когда я первый раз летел на Марс, полет занял тридцать семь недель, причем все время мы пробыли в невесомости на эллиптической орбите. По мне, сейчас у нас просто увеселительная прогулка — всего пара дней при двойной тяжести, да еще некоторое время при одном «же» во время торможения. Да с вас просто деньги надо брать за это!
Я начал было излагать ему, что думаю по поводу его сомнительного чувства юмора, да вовремя вспомнил, что рядом со мной находится леди. Папа говаривал, бывало, что женщина может простить многое, вплоть до оскорбления действием, но ее очень легко смертельно обидеть словом. Прекрасная половина человеческого рода в этом отношении очень чувствительна — что довольно странно, если принять во внимание их крайнюю практичность в остальных вопросах. Во всяком случае, с тех пор как тыльная сторона ладони моего отца разбила мне в кровь губы, с них никогда не срывалось грубое слово, если оно могло достигнуть ушей женщины. Отец мог бы, наверное, соперничать с самим профессором Павловым в выработке условных рефлексов.
Тут Дэк заговорил вновь. — Пенни! Ты здесь, моя милая?
— Да, капитан, — ответила девушка, лежащая рядом со мной.
— О'кэй. Тогда можешь приступить к домашнему заданию. Я присоединяюсь к вам, как только закончу все дела в рубке.
— Хорошо, капитан, — она повернула голову и сказала мягким, хрипловатым контральто: — Доктор Кэпек хочет, чтобы вы просто расслабились и в течение нескольких часов просмотрели пленки. А я буду отвечать на возможные вопросы.
Я вздохнул. — Слава тебе, господи. Наконец-то хоть один человек готов отвечать на вопросы!
Она ничего не сказала, а с некоторым усилием подняла руку и тронула какой-то переключатель. Свет в помещении погас, и перед моими глазами возникло озвученное стереоизображение. Я сразу узнал того, кто был в центре — как узнал бы его, впрочем, и любой из миллиардов подданных Империи — и только тут я понял, как грубо и жестоко Дэк Бродбент провел меня.
Это был Бонфорт.
Тот самый Бонфорт, я имею в виду — Достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший Верховный Министр, глава Лояльной оппозиции и глава коалиции Экспансионистов — наиболее любимый (и наиболее ненавистный) человек во всей Солнечной системе.
Мое пораженное сознание заметалось в поисках разгадки, и, наконец, пришло к единственному, как мне показалось, логическому выводу. Бонфорт пережил три попытки покушения — по меньшей мере, так утверждали средства массовой информации. По крайней мере, два раза из трех он спасался просто чудом. А если предположить, что никакого чуда не было? Может быть, все они были успешными — просто милый старый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?
Таким образом можно перевести кучу актеров.
Глава 3.
Я никогда не лез в политику. Отец всегда предупреждал меня: «Держись от этого подальше, Ларри. Известность, которая приобретается таким путем, — нехорошая известность. Простой народ ее не любит». Я никогда не участвовал в голосовании — даже после того, как была принята поправка 98-го года, дававшая возможность голосовать людям кочевых профессий (к которым, естественно, относилась и моя).
Тем не менее, если у меня и были какие-либо политические склонности, то уж никак не к Бонфорту. Я считал его опасным человеком и, вполне возможно, предателем человеческой расы.
Поэтому мысль о том, что меня должны убить вместо него, как бы это выразиться, — была мне неприятна.
Но зато: КАКАЯ РОЛЫ
Как-то раз мне довелось играть главную роль в «Л'Эгло», да еще дважды я играл Цезаря в пьесах, заслуживающих этого названия. Но сыграть такую роль в жизни — что ж, теперь я могу понять, как один человек ложится вместо другого под гильотину — только ради того, чтобы на несколько мгновений получить возможность сыграть совершенно исключительную роль, подлинное произведение искусства.
Я подивился, кто же из моих коллег не смог устоять перед искушением в трех предыдущих попытках. Одно было ясно — все они были настоящими артистами, хотя именно их полная безвестность более всего способствовала успеху перевоплощения. Я попытался припомнить, когда состоялись покушения на жизнь Бонфорта и кто из моих коллег, способных сыграть такую роль, умер или пропал без вести в это же время. Это было бесполезно. И не только потому, что я не был уверен в том, что точно помню перипетии современной политической жизни, но и потому, что актеры и просто так довольно часто выпадают из поля зрения: в нашей профессии даже лучших подстерегает множество случайностей.
Тут я поймал себя на том, что внимательно слежу за прототипом.
Я понял, что смогу сыграть его. Дьявольщина! Даже если бы одна нога была у меня в ведре, а за стеной горела сцена. Начнем с того, что никаких проблем с телосложением не было: мы с Бонфортом могли бы спокойно обменяться платьями, при этом не образовалось бы ни одной морщинки. Эти наивные конспираторы, которые завлекли меня обманом сюда, слишком преувеличивали важность физического сходства, оно ничего не значит, если не подкреплено искусством — и ни к чему, если актер достаточно компетентен, Я, конечно, готов допустить, что в некотором роде такое сходство даже полезно, и им просто повезло, что их глупая игра с машиной (совершенно случайно) кончилась выбором действительно настоящего артиста, да еще такого, который размерами и телосложением является близнецом политика. Его профиль был очень похож на мой; даже руки были так же длинны, узки и аристократичны, как мои — а руки гораздо выразительнее лиц.
А эта легкая хромота, возможно, явившаяся результатом одного из покушений, — да это сущая ерунда! Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать из своей колыбели (при нормальном притяжении, естественно) и пройтись точно так же, даже не замечая этого. А то, что он потирает кадык и поглаживает подбородок, начиная говорить (едва заметная привычка), вообще не представляет трудности: такие вещи впитывались в мое подсознание, как вода в песок.
Помимо этого, он был примерно лет на пятнадцать или двадцать старше меня, но играть роль человека более пожилого, чем ты, значительно легче, чем более молодого. В любом случае возраст для актера является вопросом просто внутреннего отношения: он не имеет ничего общего с естественным процессом старения.
Я мог бы сыграть его на сцене или прочитать вместо него речь уже через минут двадцать. Но, как я понял из намеков Дэка, этого было явно недостаточно. Возможно, мне придется иметь дело с людьми, которые хорошо знали его, да еще в интимной обстановке. Это уже значительно сложнее. Кладет ли он сахар в кофе? А если кладет, то сколько? В какой руке держит сигарету и каким образом? На последний вопрос я почти сразу получил ответ и поместил его. глубоко в сознании: мой прообраз прикурил сигарету так, что стало ясно: он привык пользоваться спичками и старомодными дешевыми сигаретами задолго до того, как стал одним из двигателей так называемого прогресса.
