Проснуться - Борис Акунин

Е.О.П

ПРОСНУТЬСЯ

Приятная повесть

© Е.О.П., 2024

© BAbook, 2024

Затмение

Однажды она подумала: моя жизнь похожа на метеосводку. С утра туман, в середине дня переменная облачность, к вечеру ясная погода.

Туманом окутаны детство-отрочество-юность. Что-то полусонное, толком не проснувшееся. Страна-морок, каких наяву не бывает. Девочка-отроковица-юница, которая была уверена, что живет настоящей жизнью, а на самом деле всё время кому-то подражала, кого-то изображала, что-то себе воображала. Даже чуть замуж не вышла за этого, как его. Черт, забыла имя. Ну, джинсовая куртка, прическа «Дитер Болен». Макс? Нет, Стас. Когда он сбежал чуть ли не из-под венца, рыдала, думала, жизнь кончена. А жизнь еще даже не началась. Было утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые.

Началась жизнь в двадцать четыре года. Страна была уже другая, незадолго перед тем тоже будто проснувшаяся, но еще очумелая от долгой спячки, дико хлопающая глазами. Прежняя реальность оказалась дурманом, он расползался медленно, висел в воздухе комьями гнилого пара. Зарплата мэнээса в высококультурном институте усохла до уровня околения. Елена пошла наниматься по рекламному объявлению на невероятные 100 у.е., сулимые «девушке с приятным голосом и хорошим знанием английского». Спустилась она в подвал обычной девятиэтажки — а там пещера Аладдина. «Евроремонт» (было такое слово), кофемашина, невиданные металлические кресла на колесиках. Среди нераспечатанных коробок с компьютерами «Ambra» сидел парень в пушкинских бакенбардах. Он поднял веселые глаза, Елена в них посмотрела. И па-пам! проснулась. Включились цвет, запахи, задышала кожа, заиграл саундтрек. Голосом Барбары Стрейзанд жизнь тихонько запела: «And I’ll do anything to get you into my world and hold you within» [И я сделаю всё, чтоб завлечь тебя в свой мир и не отпускать (англ.)]. В существовании появились цель и смысл. Ничего, от бакенбардов мы избавимся, сказала себе пробудившаяся, мудрая, всё на свете понявшая Елена, смирно отвечая на дурацкие вопросы про colloquial English ни во что пока не врубившемуся, но уже навсегда с ней соединенному Аладдину. Браки ведь, настоящие браки, совершаются на небесах, и небеса в тот миг раскрылись, окрасились золотом и лазурью.

Тридцать лет, с утра до глубокого послеполудня, сверху лился теплый, праздничный свет, в лучах которого раскрывались всё более дивные пейзажи. В память о чудесном спуске в Аладдинову пещеру Елена называла мужа Алик, хотя по паспорту его звали иначе. Это было домашнее имя, только для двоих. Он — Алик, она — Элени, от греческого Ореа Элени, Прекрасная Елена, так он ее окрестил.

Дивные пейзажи сменялись еще более дивными, потому что Алик был самый умный человек на свете. Он видел дальше и яснее, чем все остальные предприниматели. Создавал новый бизнес, на пике успеха продавал, вкладывался в следующий, и всегда угадывал, ни разу не промахнулся. Но однажды, это было двадцать лет назад, Алик сказал: «В отечестве поменялись правила. Они меня не устраивают. Знаешь, Элени, я передумал становиться миллиардером. Плата будет такая, на которую я не готов. Устроит тебя жизнь с обеспеченным, но не баснословно богатым рантье?»

Ее устроила бы любая жизнь, только чтобы вдвоем. Другой жизни представить себе Елена не могла и не хотела. Это была бы не жизнь.

Они сменили пейзаж, переселились в страну гор и озер. Жизнь стала еще лучше, еще праздничней. Ему — едва за сорок, ей тридцать шесть. Тогда казалось, что это много, Мерилин Монро в тридцать шесть уже умерла, а сейчас смешно: даже еще не полдень.

Облаков в синем-пресинем альпийском небе почти совсем не осталось. Утихло всегдашнее российское предгрозовое погромыхивание, испарились полезные для дела, но скучные, а то и противные знакомые. И дела-то теперь никакого не имелось, одни только приятные безделицы. Детей они не завели — не было ни потребности, ни желания впускать в свой мир кого-то еще. Строить новый бизнес в совсем других, как он называл, «пейнтбольных» условиях Алику после отечественной «охоты в джунглях» было лениво. Трудовых затрат на рубль, маржи на копейку, я к такому не привык, да еще учись всему заново, сказал он. Сделался «портфельным паразитом», тратил на мониторинг финансовых рынков один час в день, а всё остальное время они отводили счастью. Пока не надоело путешествовали по свету. Занимались спортом. Обзавелись каждый своим хобби: он увлекся фотографией, она коллекционировала фарфоровые наперстки. А еще они придумали совместный кайф — ходить под парусом.

Алик часто цитировал Карамзина: «Щасливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за свое щастие?»

И всё же тучка на краю неба была. Она намертво зацепилась за вершину горы Мон-Салев, что нависла над благословенным Женевским озером. Тучка называлась Страх. Иногда она наливалась сизой гематомой, а дважды сверкнула молнией.

Елена много лет думала, что тучка — обязательный и неотъемлемый элемент огромного счастья. Когда счастье сосредоточено в одном человеке, которого любишь больше, чем весь остальной мир, оно очень хрупкое. Случится с любимым беда — и небо лопнет, рассыплется осколками, ничего не останется. Алик говорил, что это нормально. По-настоящему ценишь только то, что в любой миг можешь потерять. Тупого, гарантированного, толстого счастья не бывает. Оно всегда как радужный мыльный пузырь. Смотри, как он летит, и любуйся, а когда лопнет — тогда лопнет. Но Елене воображать их жизнь пузырем было страшно.

Восемь лет назад, когда у нее диагностировали рак, тучка сорвалась с горной вершины, зачернила пол-неба. На Елену волнами накатывали панические атаки. Она боялась не того, что умрет, а того, что Алик останется один и ему будет очень-очень плохо. Ничего, обошлось, вылечили. Но два года назад туча опять разразилась грозой, еще более страшной. Онкология — беда воспитанная, благопристойная. Сначала постучится — у вас, мадам, не очень хороший скан, сделаем дополнительные анализы, да возьмем second opinion, да появилась новая революционная иммунотерапия в Израиле. Совсем другое дело инфаркт. Он нападает, как тать из-за угла, и сразу бьет кистенем по голове. Плывешь с любимым на швертботе по синей глади, озеро похоже на мозаичный золотисто-зеленый пол, всё переливается, и ты счастлива. Муж тянет за шкот, вдруг хрипит, начинает заваливаться, едва успеваешь его подхватить, чтобы не упал за борт. И небо сразу черное, и мечешься как дура по палубе посреди гребаного Лак-Лемана.

За три дня, пока к Алику не пускали, она узнала, каково это, когда по-настоящему страшно. Умереть фигня, была — и тебя не стало. А вот жить одной… Одной просыпаться, одной завтракать, тоскливо ждать