Чернее черного - Иван Александрович Белов

Да послушай меня, не перечь, идиот! – Бучила сунул камень Никанору и достал из кармана гримайру. – Камень позволит подобраться вплотную. Это единственный шанс, понял меня? Я к гримайре добавил кое-чего, теперь как надо сработает, выжгет твари нутро – только ударь. На тебя вся надежда, Никанор, слышишь? Сумеешь своих выручить, если живы еще.

– Сделаю, все сделаю, – захрипел Никанор. Глаза священника блестели безумным огнем.

Облуда не двигалась: застыла, увитая клочьями дыма, размытая черная тень, увенчанная короной острых рогов. К ней ручейками стекались уцелевшие бабы, охватывая богиню плотным защитным кольцом.

– Иди. – Рух толкнул Никанора навстречу судьбе. Надо было сказать что-то еще, ободрить, подарить надежду, соврать, что все будет хорошо, но слов, может, впервые за долгую жизнь не нашел, в горле встал колючий горький комок.

Никанор пошел, спотыкаясь и припадая на левую ногу, остановился, обернулся и тихо сказал:

– Иначе хотел, а оно вона как вышло… Бог не простит, знаю, так ты хоть прости, если сможешь. Не поминай лихом, Заступа.

И пошел дальше, переступая тела и бережно неся черный камень перед собой на вытянутых руках, в изодранной рясе больше похожий на бродягу, чем на попа. Окровавленные, голые, покрытые грязью и копотью бабы расступились, повинуясь приказу владычицы. Дым утянулся в небо, сполз плесневелыми лохмами, и облуда предстала во всей кошмарной, сводящей с ума красоте: высокая, поджарая, длинноногая, свитая из мускулов тварь, чуть сгорбившаяся, полная силы, величия и угрозы. Большая, налитая молоком грудь вызывающе торчала из черного меха, шерсть дорожками сбегала по плоскому животу к бесстыдно неприкрытому естеству. Да, чудовище, да, нечисть, но ведь, сука, глаз не оторвать, не то что всякие склизкие, морщинистые, покрытые опухолями и щупальцами уродцы, ползущие из сырых пещер и вонючих болот. Яснее ясного, почему облудам поклонялись дикие племена. Красивая. А еще древняя. Неизмеримо древнее этого города, древнее креста на куполе церкви, древнее темного леса вокруг, тварь, видевшая этот мир молодым. Свободная от нашей морали, не ведающая никакого стыда, отрицающая грехи, способная мечтами вести за собой и именно этим опасная прежде всего. Не чарами, не клыками, а умением будить в человеке глубоко запрятанную, тщательно скрытую первородную суть.

Бучила краем глаза заметил движение: возле избы, за обломками, монашек Сергий в паре с потрепанным инквизитором привалили к стене залитого кровью человека, в котором Рух с трудом опознал каноника Николая. Упырь, держа бредущего Никанора и облуду на виду, подкрался к выжившим инквизиторам и спросил шепотом:

– Как делишки, святоши?

– Умыла тварища нас знатно, – кривовато улыбнулся каноник. Из правой голени инквизитора торчала зазубренная кровавая кость.

– Ага, это вам не анчуток несчастных по лесочкам гонять, – ощерился Рух. – Пищали заряжайте – если все пойдет по задуманному, будем облуду тепленькой брать. Если не по задуманному – тут нам всем и конец.

Никанор пошатнулся и едва не упал: до богинки ему осталось четыре шага, бабы смыкались у него за спиной плотной молчаливой толпой. Еще шаг, еще… Облуда чуть наклонилась и с благоговением приняла долгожданное подношение, по сгорбленной фигуре пробежала сладострастная дрожь. Она воздела камень над головой и издала довольное горловое ворчание, будто забыв обо всем. Давай, Никанорушка, давай, только не подведи…

И Никанор не подвел, вытащив из-под рясы гримайру и с размаху впечатав нечестивый амулет облуде между грудей.

– Изыди во имя Господа нашего Иисуса Христа! Сгинь, провались!

Облуда оторвала взгляд от заветного камня и недоуменно посмотрела на суетящегося попа. Никанор вновь ударил, вкладывая всю веру, силу и злость. Но то ли веры не хватило, то ли злости, а может быть, сил. А может, Рух наврал, и гримайра осталась бесполезным против нечистой твари дерьмом. Прости, Никанор, так было нужно. Облуда не завыла от боли, не принялась корчиться и не рассыпалась в прах. Свободная лапа сомкнулась у Никанора на левом плече, и чудовище оторвало священника от земли. Никанор покраснел, глаза вылезли из орбит, он вновь ударил гримайрой – он все еще верил в проклятое чудо. Но чуда не было. Облуда притянула Никанора вплотную и вцепилась клыками в шею. Хрустнуло, Никанор захрипел и обмяк, кровь ручьем хлестнула из перегрызенных жил. И вот тут тварищу наконец пробрало. Авантюрный план раскрылся во всей своей гениальнейшей простоте. Рух едва не запрыгал от радости. Сработало, сработало! Облуда выла и дергалась, словно хлебнув раскаленной смолы. Она выронила мертвого Никанора и схватилась лапами за горло, козлиная морда, шея и грудь плавились и шкворчали, пузырилась кожа, облезала шкура, жутко алела обожженная плоть. А ведь все висело на волоске. Не реши богинка попробовать Никанора на вкус, все бы пропало. Кровь священника, как концентрированная святая вода, десятилетия, проведенные в постах, молитвах и службах, делают свое дело. И хоть Никанор под конец взялся немножко чудить – это, возможно, лишь слегка ослабило святость. В любом случае, облуде хватило сполна. От такой оплеухи все драное колдовство выветрилось из рогатой башки. Счет пошел на мгновения.

– Стрелять надо, где серебро? – заторопился Бучила. – Без защиты тварюга осталась. Чары рассеялись, не знаю, надолго иль нет.

Всесвятоша с рассеченным лицом поднял ружье, дуло ходило и прыгало в нетвердых руках.

– Сюда дай, – зашипел Рух.

– Не дам, – уперся святоша. – Отвали, упырь.

– Второго шанса не будет, – окрысился Рух. – Твой папка еще не додумался тебя, придурка, заделать, а я уже дважды брал приз лучшего стрелка Новгородской республики. Ну?

– Отдай, Силантий, – простонал каноник. – Пускай он.

Инквизитор сплюнул и передал Руху оружие. Приклад удобно лег в плечо, мушка уставилась в голову корчащейся облуды. До цели саженей сорок. Сущие пустяки для лучшего стрелка Новгородской республики. Даже при условии, что состязание Рух выдумал сам и соперников оттого никогда не имел. «Всегда побеждать» – чем не девиз? В любом случае, за время увлечения огнестрелом свинца потрачено фунтов десять, и меткость вполне себе на высоте. Опыта, как вшей у бродяги. Но все равно на всякий случай чуть опустил ствол и прицелился в середину груди. В сердце. Чтобы наверняка. А то чем только дьявол не шутит…

Рух надавил спуск, кремень сухо щелкнул, выбив искру, вспыхнул порох, ружье вздрогнуло, окутавшись дымом, и… Дьявол все-таки пошутил. Долбаная пуля осталась в стволе. Осечка, мать ее так! Ну ясное дело!

– Сука! – Рух в ярости отбросил оружие. – Да еб твою мать!

И замер. Дым унесло ветром, и он увидел, что облуда смотрит на него. Шкура свисала с морды лохмотьями, местами оголив желтую кость, на грудь и под копыта сочилась кровавая слизь. В глазах чудовища застыли боль и испуг.