Чернее черного - Иван Александрович Белов

главным, рубился до последнего, пока не исчез под ударами падающих цепов. Рух невольно порадовался, что каноник оставил его при себе, всесвятоши спокойно и деловито готовились к обороне, затолкав Бучилу и Никанора в середину плотного строя. Был их всего десяток, считая каноника и заумника Сергия: все в латах, скрытых плащами, вооруженные до зубов огнестрелом и колюще-режущим.

Бабы приближались – впереди рыжая, долговязая и тощая, с перекошенной от ярости рожей. Рух выстрелил, голова рыжей разлетелась ошметками мозга, кусками черепа и паклей сальных волос. Из второго пистоля пальнул уже просто в бегущих, не целясь, и рванул из ножен клинок. Следом дали залп инквизиторы, уши заложило от грохота, клубами поплыл кислый пороховой дым. Визжащая орда разбилась о всесвятош с лязгом и стоном. Крохотный отряд отступил всего на пару шагов под бешеным напором и встал, прикрывшись со спины пятистенной избой. Остервеневшие бабы высоко выпрыгивали, пытались достать серпами и косами и валились в разбухшую грязь. Всесвятоши дрались умело и жестоко, скупо отмеряя смертоносные удары сабель и палашей. Клинки с хлюпаньем резали плоть и отсекали конечности, густо летели алые брызги. Надо отдать должное: каноник за подчиненных не прятался, отбиваясь в первом ряду тяжелой шпагой с затейливой гардой. Бучиле скрестить клинки не довелось, о чем он нисколечко не жалел. Не царское это дело – железом махать. Непонятным было одно: на кой хер бабы кинулись на всесвятош, если могли уйти в другие стороны, где городская стража в самом начале деру дала? Давление ослабло, бабы отхлынули, выстлав землю корчащимися телами.

– Туда смотрите, туда! – из-за спины донесся тонкий срывающийся голос монашека Сергия.

Рух поднял голову в указанном направлении и разом все понял: и почему бабы пошли на прорыв, и к чему эти самоубийственные атаки, и на кой черт столько бессмысленных жертв. Первый этаж дома бургомистра тонул в гудящем, исходящим дымом и искрами пламени. На крыше, чуть левее резной башенки, сгорбилась огромная тень. Профиль рогатой башки четко выделялся на фоне серого неба. Все как в заумных книжках описано: огромный козлище со статью и повадками человека, тощая, покрытая шерстью, страшная мразь.

– Облуда! – Первым опомнился Рух, спешно перезаряжая пистоли холодно сверкающим серебром. Сука, сука, сука! Одно и то же всегда: если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдет не так. Надо же, хитрая тварь, бросила баб на убой, а сама решила потихоньку свалить. И ведь свалит, сукина дочь!

Ударили два выстрела и сразу третий, чуть запоздав. Всесвятоши открыли огонь. Первая пуля попала в печную трубу, разбросав кирпичное крошево, вторая ушла правее, и только последняя нашла цель, не причинив облуде никакого вреда. Серебро угодило в невидимую стену, лопнуло и стекло на крышу мелкими тягучими каплями.

– Бесполезно, – произнес каноник, опуская разряженную аркебузу, – чарами прикрылась, – и, к удивлению Бучилы, заковыристо выматерился, поминая облудину матушку, оказывающую дешевые плотские утехи пьяным матросам в Усть-Лужском порту.

Тварь издала ворчливый протяжный крик, и войско облуды, повинуясь команде, бросилось на строй инквизиторов, отвлекая пули и сталь на себя. Схватка закипела с новой силой: одного всесвятошу вырвали из рядов и уволокли, истошный вопль оборвался резко и страшно, в образовавшуюся прореху попытались вклиниться озверевшие бабы, потеряли четверых самых резвых и чуть ослабили безумный напор.

Облуда, понаблюдав пару мгновений, удовлетворенно заурчала и повернулась, собираясь уйти. Остался единственный шанс удержать мохнатую тварь.

– Эй, козлятина траханая! – заорал Рух, перекрывая шум боя и успевая краем глаза приглядывать, чтобы какая красотка не оттяпала яйца серпом. – Глянь, говно рогатое, что тут у меня. Не твое?

Он подбросил черный камень. Тусклый умирающий свет пасмурного дня ярко вспыхнул на гранях. Облуда остановилась. Неужели подействовало? Неужели драная побрякушка настолько ценна? Тварь припала на четвереньки, буравя Руха пристальным взглядом. Терем под ней пылал, огонь подобрался ко второму этажу и с гудением рвался из окон. Облуда вытянула когтистые лапы и заблажила, с клекотом и шипением. Вой напоминал древний, давно умерший и забытый язык. Резкий, обрывистый, грубый. Наверное, на таком общались первые разумные твари, уродливые, склизкие и хищные, вившие поганые гнезда в самом сердце дремучих лесов, созданные убивать, а не вести душевные беседы, пожиравшие друг друга тысячи и тысячи лет назад.

Над рогатой башкой облуды, в излохмаченном саване влажного неба, пузырчатым гнойником стремительно набухла черно-фиолетовая крутящаяся воронка. Гнилой ветер потащил солому с городских крыш, раздувая пламя, объявшее дом бургомистра, в огненный шар. Сильней и сильней. Тварь резко оборвала вой и чиркнула когтем. От воронки изломанными нитками разбежались черные трещины, в воздухе проскакивали бесцветные искры, кусая лицо.

– В укрытие! В укрытие, м-мать! – запоздало крикнул Бучила, сгребая Никанора в охапку и оттаскивая вяло отбивающегося священника прочь. Крутящаяся воронка с пронзительным визгом ахнула прямо у него за спиной и прыгнула дальше, разбросав баб и всесвятош сломанными тряпичными куклами. Две избы, попавшие под удар заклинания, взорвались вихрем бревен и досок. Упругая волна ударила в спину и швырнула рожей вперед – Бучила с размаху снес низкий заборчик и шмякнулся в грядку с поникшей репой. Рядом, чутка проиграв в дальности полета, в обнимку с пугалом грузно приземлился отец Никанор. Облуда – драть ее всемером! – показала себя. Читайте книги, читайте книги, ума наберетесь, ага, в книгах писано, мол, Лесная богиня разум подчиняет, и в этом от нее, паскуды, весь вред. А вот про то, что херачит боевыми чарами – ни гу-гу! Найти бы писаку этого да книжку в задницу запихать…

Бучила закашлялся, с трудом поднимаясь на слабых ломких руках. Воронка хаотично скакала по городу, отмечая свой путь разрушенными домами и потихоньку слабея. Кругом шевелились и стонали разбросанные люди, очарованные бабы и инквизиторы вперемешку, оглушенные, израненные, смятые и истерзанные. Кому повезло меньше, не шевелились, застыв кучами плоти и переломанных, торчащих наружу костей. Из-под крыши обрушенной наполовину избы коричневым потоком сыпались сухие опилки. Дым от горящего дома опустился на улицы, превращаясь в сырой вонючий туман. И на кромке ползущего серого марева застыла высокая рогатая тень.

– Богинка, – выдохнул Никанор и слепо зашарил возле себя.

– Чего потерял? – спросил Бучила. Шатаясь, поднялся. Спину свела резкая боль. Ай-ай, да что за херня?

– Оружье, оружье мне дай, щас я ее. – При падении Никанору сорвало кожу с головы – отодранный лоскут с клоком волос лез на глаза и заливал кровью лицо, делая попа похожим на ожившего мертвяка.

– Не помогут железки. – Рух подковылял к Никанору. Спину нестерпимо саднило, под плащом было сыро и горячо. Он протянул священнику черный камень. – На, отдашь ей…