Чернее черного - Иван Александрович Белов

Два отряда парламентеров спешились и сошлись вплотную, Арсеньев одарил Бучилу злым взглядом и громко сказал:

– Милостивый Господин Великий Новгород готов простить вас, подлых изменников и бунтовщиков. Условия такие: сложить оружие, отказаться от своей еретической веры и выдать беглую преступницу, злодейку и колдунью Анну Стерницу, известную как Крестьянская царица. Времени на раздумья нет, решение должно быть принято прямо сейчас.

Среди бунташников пронесся удивленный шепоток. Воеводы запереглядывались.

– Если я сдамся, вы сохраните моим людям жизнь? – спокойно спросила Серафима.

– Господин Великий Новгород гарантирует жизнь всем, кто сложит оружие. – Арсеньев вытащил и развернул красивую бумагу с печатью и подписями. – Вот это помилование получит каждый из здесь присутствующих независимо от совершенных злодейств. Республике нужен мир.

– А остальные? – Серафима кивнула в сторону лагеря.

– Сложат оружие и разойдутся по домам, преследования и казней не будет. Кто захочет, сможет беспрепятственно покинуть земли Республики.

– И все это в обмен на меня? Не слишком ли жирное предложение? – Серафима вскинула бровь.

– Республике недостаточно военной победы, – отчеканил Арсеньев. – Сенат желает, чтобы верхушка бунтовщиков публично отказалась от своей еретической веры и своих безумных идей. Тогда и людишки уймутся.

– Господам нельзя верить, – глухо сказал старик с длинной нечесаной бородой, одетый в рубище. Видимо, пророк Игнатий, Рух так и не успел разобраться, кто из них кто. Вспомнил только Петьку Колдыбу, который сдать Нелюдово предлагал: весь из себя такой важный и со шрамом поперек уродливой рожи.

– Предадут, как предавали всегда, – продолжил вещать старик. – Им нет дела ни до чего, кроме бренной монеты. Адамовы дети никогда не предадут своей веры.

– А вдруг сдержат слово? – опасливо отозвался молодой патлатый мужик в кирасе и прожженных портках. – Офицерик хорошо говорит, мы им живыми нужны, а жить-то охота, побаловали и будет.

– Струсил, Илюша? – ласково спросила Серафима. – Так беги, я не держу. Да только они рано или поздно узнают, как ты в Ополье чернецов на колья сажал, и придут за тобой.

– Рот свой закрой, – огрызнулся Илья. – Тут у каждого грехов, что бесы в аду позавидуют. Полковник сказал – всем прощение будет. Ныне каждый сам за себя.

Колдыба перевел мрачный тяжелый взгляд с одного на другого и прогудел:

– Примолкни, дурак. Не верю я господам. На себя мне плевать, людей жалко, ребятишек, баб и братов пораненных. Но за царицу и за дело наше я голову без раздумий сложу.

– Дело молвишь, Колдыба, – лихого вида молодой, гладко выбритый бунташник хлопнул его по плечу. – Пошли они на хер с помилованием своим, пущай пометом куриным подавятся. Примем последний бой и славы отца нашего Адама не посрамим. Я, Любим Страдник, сказал. Ты, Федор, чего молчишь?

– А нечего судить да рядить, – отозвался невысокий коренастый бунташник. – Я с Анною до конца. И ты, Илюшка, речи срамные брось.

– Да я чего, да я так, – растерялся Илья и примирительно поднял руки. – Мыслишки поганенькие пришли. Я с вами, и весь тому сказ. В огонь и в воду.

– Для меня радость умереть рядом с вами, – голос Серафимы чуть дрогнул.

– Помереть-то всегда успеем, – согласился Колдыба и пальнул Любиму Страднику в грудь. Илья тут же прыгнул, воткнув кинжал Игнатию под лопатку. Пророк всхлипнул и обмяк. Замершие до поры двое рядовых бунташников пырнули третьего, схватили Федора и полоснули по горлу ножом. Никто и опомниться не успел, как на Анну уставились сразу четыре ствола.

– Ну вот и все, вот и ладненько, – расплылся в улыбке Колдыба. – Ты не дергайси, милая.

– Падаль ты, Петенька, – Серафима побледнела.

– Зато буду живой. – Колдыба угодливо поклонился полковнику. – Вы, господин, хорошее слово замолвите за меня. Я все сделал, чтобы помилование получить.

– И за меня, – с придыханием выпалил Илья. – Я пророка зарезал, чтоб он больше людям голову дурью не забивал. Мы с Колдыбой еще утром сдаться надумали. Сатана нас надоумил с еретиками связаться и злодейства без меры чинить. Мы отмолим, вы только, господин военный, бумаги нам выдайте, не обманите.

– Обмана не будет, – отозвался немножко шокированный всем произошедшим Арсеньев. – Клянусь честью, будете жить.

– А мы тогда, в знак дружбы, значится, для вас еще подарочек припасли, – нехорошо рассмеялся Колдыба и свистнул, сунув грязные пальцы в рот. – Усвят! Выходи!

В зарослях зашуршало, и на свет божий выбрались двое грязных оборванных бунташников, волокущих с собою целую кучу детей – упирающуюся Аленку со связанными руками и заткнутым тряпкой ртом, белокурого мальчишку лет шести и пухлого пацаненка не старше двух годов с зажатым накрепко ртом. Ребенок от нехватки воздуха уже начал синеть.

– Кусила, падла, пока хватали! – сказал один из бунтовщиков, показал окровавленную ладонь и отвесил Аленке оплеуху, от которой та мотнула головой и упала на колени.

– Нет! – выкрикнула Серафима, рванулась и тут же свалилась, сбитая ударом в спину.

– Тихо, сука драная. – Колдыба отвесил Анне пинка под ребра и расплылся в беззубой улыбке перед Арсеньевым. – Детишки еёные, змеята, значится, от главной змеи. Мы как с Илюхой решили переметнуться, надумали и их прихватить, чтобы гадина посговорчивей стала. А и так справились, но вы змеят все одно возьмите, в знак дружбы и верности нашей. Пущай там, где положено, нам зачтут.

– Тварь, ненавижу! Ненавижу! Всех вас ненавижу! – орала Серафима на земле, пытаясь доползти до детей. – Аленушка, доченька, прости меня ты, прости.

Все отвлеклись на нее и пропустили момент, когда Любим, вроде как убитый Колдыбою в грудь, вдруг поднялся и прихрамывая помчался к стреноженным неподалеку коням. Одним махом перерезал веревку на копытах, вскочил в седло и во весь опор понесся к замершему бунташному лагерю.

Роща огласилась криками и наполнилась суетой. Ему стреляли вслед и вроде даже попали, Любим ткнулся лицом в гриву и принялся бросать коня из стороны в сторону, сбивая прицел.

– Упустили, упустили! – заорал Колдыба, дергая левой щекой.

К ним подлетели ждущие позади офицеры эскорта, и драгунский лейтенант в красном мундире сбивчиво обратился к Арсеньеву:

– Велите догнать, ваше превосходительство?

– Отставить, – отмахнулся полковник. – Ему все одно – крышка. Хватайте ведьму и уходим. – Он перевел взгляд на Колдыбу. – Ты с товарищем – с нами, представлю вас генералу. Шрайдер!

– Слушаю, – хмуро отозвался подполковник.

– Остаешься с упырем и своими людьми. Прикончишь детей. Только быстро. Чую, скоро начнется жуткая свара. Исполнять.

Истошный вопль Серафимы оборвался на самой высокой ноте. Ее скрутили и потащили к коням.

– Почему я? – удивился Шрайдер.

– Ваш профиль. – Арсеньев вскочил на подведенную лошадь. – Твой и упыря. Это приказ. Счастливо оставаться!

Шрайдер мрачно кивнул, и двое его солдат приняли у бунташников детей. Аленка дергалась и лягалась,