Чернее черного - Иван Александрович Белов

– На испуг берут, – отозвался Бучила. – Башку на отсечение даю – прислали самых красивых. По амбару помели, по сусеку поскребли. Остальные щеголяют в рваных портках, а в руках косы, вилы да топоры. Я их давеча навидался. Хотя, с другой стороны, особой разницы нет, чем вскроют живот: вилами навозными или золоченым мечом. Вилами даже обидней.

– Это верно, – согласился Якунин.

Бунташники еще немного покрасовались, и один из латников, горбоносый, смугловатый, со страшным шрамом поперек бородатой рожи, поднял руку и пробасил:

– От имени первого человека, детей Адама и Крестьянской царицы зовем на переговор. Я – Петр Колдыба, первый воевода. Со мной Илья Сороток, ровня мне, и пресвятая, Господом выбранная царица Анна.

– И чего вам надо? – проорал в ответ Фрол.

– Хотим избегнуть кровопролитья и брани, – доложил Колдыба. – Условья такие: открываете ворота, даете съестных припасов, сколько нам нужно, и махонькую выплату золотом на нужды «Адамова войска». А такоже выдаете попов, чиновников, купцов и ростовщиков для справедливого суда и расправы. Мы тогда село не трогаем, простым людям обид не чиним. Если не согласитесь, у нас пять тыщ отборных бойцов, пойдем на штурм, и тогда пощады не ждите, вырежем всех.

Повисла напряженная жуткая тишина. Казалось, высеки искру, и воздух загорится огнем. Рух шкурой чувствовал, что многие на стене согласны с условиями. Тут даже и отказываться вроде не к месту, уж больно шикарное предложение – подумаешь, отдать чинуш да попов. Этих-то дармоедов в народе разве жалели когда? Тем более они как клопы: вроде повывел, а они тут же плодятся сами собой. Все выжидающе смотрели на Фрола.

– Ворот не откроем! – чуть поразмыслив, отозвался Якунин. – И не выдадим никого! Остальное могём обсудить! Дадим мяса, хлеба, соли, рыбы и пива, сколько нужно. Деньгой не обидим. Только проваливайте своей дорогой.

– Попов, чиновников, купцов и ростовщиков придется отдать! – возразил Колдыба. – Адамова вера, истинная и изначальная, требует очистить мир от всякой человеческой грязи. От той грязи, что мешает трудиться и жить. Мешает человеку быть человеком. И грязь эта будет пытаться вас переубедить, будет доказывать, что она нужна и без нее вам не обойтись. Не дайте себя обмануть. Решайте.

– Я бы отдал, – шепнул Рух. – Правда, вот какой от вас, мироедов, толк? Все закончится, новых пришлют, никто и не заметит пропажи. Ты подумай, Фрол, спасешь своей жизнью село. Медаль посмертную заработаешь, может, даже статую отгрохают напротив борделя в полный рост на лихом коне. В этих числах людишки будут тебя поминать. Заманчиво, а?

– Ерунду не мели, – испуганно откликнулся Якунин. – Нашел дурака! Ага, как же. Держи карман шире, выдался я. Ум у тебя есть? Я помирать не хочу, мне только жалование повысить обещали, дочь по осени замуж за обормота какого-то собралась, а ты меня толкаешь на грех.

– Это самолюбие в тебе говорит, – медовым голосом пропел Бучила. – Ты подумай, какая благодать жертвенным агнцем на заклание стать. Надо с Ионой переговорить, он, поди, с радостью согласится положить живот за други своя. Заделается святым, на зависть посторонним попам. – Рух закрутил головой, выискивая Иону, но священника нигде не оказалось. Хитрый поп, поди, молил о спасении в своей уютненькой церкви, заместо того чтобы реально помочь.

Колдыба устал ждать ответ и вновь прокричал:

– Выдайте попов, отошедших от Бога, чиновников, купцов и ростовщиков. И также всех колдунов, знахарей и ворожей, как племя, противное Господу нашему. И любую нечисть и нелюдь, и всех, сношавшихся с ней, ибо человек, яшкавшийся с бесами, осквернен и прощения ему нет. Остальных не тронем, мое слово крепко. Клянусь Адамом!

– Не, не будем мы тебя выдавать, – спохватился Бучила. – Люблю я тебя, Фролушка, спасу никакого нет. Будем до конца стоять.

– Ага, по-другому запел? – издевательски ухмыльнулся Якунин и повысил голос: – Подумать нам надо, посоветоваться на вече, как древний обычай велит. Трудный выбор у нас.

Колдыба подъехал к Крестьянской царице, выслушал короткую тихую речь, кивнул и провозгласил:

– Царица времени вам дает до рассвета. С первыми лучами ждем ответ. Если не согласитесь, идем на приступ и пощады не ждите!

Парламентеры развернулись и дали шпоры коням. Взвились опавшие было знамена. В излучине Мсты набухал и разрастался разбойничий лагерь. И все уже знали, что никакого веча не будет и все решено. Нелюдово готовилось обороняться до последнего вздоха.

К вечеру задул неприятненький ветерок и небо затянули свинцовые тучи, укрывшие Скверню. С реки и болот мглистой дымкой пополз холодный туман, затапливая овраги, перелески и берега. Ночка выдалась черная, непроглядная, воровская. Огромный бунташный лагерь подмигивал сотнями разожженных костров. Цепи редких огней протянулись во все стороны, замыкая село в сторожевое кольцо.

– Трави потихоньку, – скомандовал Рух, судорожно хватаясь за растрескавшиеся бревна бойницы, выходящей к реке. Под ногами жадно разверзлась бездонная бездна. Ну как бездонная, вроде всего две с половиной сажени стена, но сейчас эта небольшая сутью своей высота казалась огромной. Веревка, обвязанная под мышками, разом ослабла, он сорвался и ухнул вниз, с трудом подавив рвущийся крик.

– Потихоньку, сказал, – прошипел он.

– Прости, Заступа-батюшка, – без тени раскаяния отозвался голос сверху. Там же чуть слышно хихикнули, матерно заругался Фрол.

– Вернусь, похихикаю вам, – пригрозил Бучила. – Давай, без рывков.

Веревка заскользила мягко и ровно, каблуки зашуршали о сруб и совсем скоро коснулись твердой земли. Рух облегченно выдохнул и поспешно распустил узел на привязи. Уф, а то словно пес на цепи. Хорошо то, что хорошо кончается. Ну, или начинается, смотря с какой стороны поглядеть. Этой прекрасной ночкой он собрался совсем не по бабам или на безделью прогулку. Истомленная бездействием и неизвестностью, грешная душенька требовала веселых приключениев и разных забав. Вот и записался в лазутчики, етишкиный рот. Не, ну а чего, всегда полезно, что там у супротивника посмотреть. Красться во тьме, замирать и чутко прислушиваться, баюкая в рукаве длинный, остро наточенный нож. Романтика, как она есть.

– Три раза дерну веревку, тащите назад. Если не вернусь до рассвета, запомните меня молодым, – прошептал Рух и, не дожидаясь ответа, отлип от стены. Туман в ночном зрении окрасился синевой, огни близкого лагеря отливали оранжевым. Раскидистые ракиты на берегу макали ветки в реку. От воды шла прохлада, пахнущая рыбой и тиной, тонко звенели сатанеющие от духоты комары. Далеко на восходе черное небо подсвечивалось всполохами уходящей грозы. Лягухи, почуяв вторжение, подняли хай. Чтоб вы глотки порвали, подумал Бучила, отмахал две сотни саженей и, благополучно добравшись до сторожевых костров, укрылся в высокой траве. От костра к костру неспешно прогуливались патрули, порой пересекаясь и перекидываясь