Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков
– На сколько у нас хватит провианта? – спросил Альфонсо, брезгливо морщась, пока пробирался среди толпы разно пахнущих людей, лошадей, скота, костры и кухни, словно через базар.
– Пока на три месяца осады, – пожал плечами Инженер, – а там как умирать будут.
– А вода?
– Есть колодец– воды хватит, благо, неподалеку речка. Металл, весь, что нашли в округе свозим сюда, все кузнецы уже здесь и полностью лишены водки и вина. Иначе не наконечников у нас не будет, ни мечей ни копий. Провиант, скот, все, что удалось забрать, заперто здесь, в замке.
Спустя две недели из королевского замка прилетел голубь – принес неожиданную весть – Алексия объявила войну с Эгибетузу и было приказано армии – победителю (так и было написано) расформироваться по крепостям.
Люди точили ножи, варили смолу, заготавливая ее в бочках, коптили и солили все, что не докоптили и не досолили раньше, квасили капусту, укрепляли стену, устраивали в башнях места для стрелков.
Прощались с солнцем. Не все, но некоторые.
Несмотря на постоянный говор тысяч глоток, нескончаемый шум посуды, драк, звона доспехов, криков, несмотря на постоянные запахи костров, тухлятины, немытых тел, навоза, рыбы, еще не известно чего, Альфонсо был по настоящему счастлив. Иссилаида округлилась, то есть, на ее фигуре – шаре, появился свой отдельный шар, в добавок она стала молчаливой, боязливой и ласковой. После деревни феминим, Альфонсо со своей возлюбленной не церемонился, сделав ее покорной и робкой, отчего не так сильно бросалось в глаза отсутствие как ее воспитания, так и инстинктивного понимания, что нужно говорить, а где лучше промолчать. Однако, увидев ее после долгой разлуки, еще и в положении, еще и в предчувствии последних, самых сладких мгновений их счастья, Альфонсо больше не мог обходиться с ней грубо. Просто не мог. И весь поток ласки и нежности, на которую он только был способен, обрушился на покатые плечи Иссилаиды. И счастье его становилось все сильнее, особенно при виде того, как жестоко мучается Феликс по принцессе.
Вернувшись с позорного, как Феликс его назвал, похода, после которого не зазвенело ни одной вшивой медальки не его груди, Феликс стал молчалив, задумчив, еще стал быстро худеть и побледнел. Часто его видели на крепостной стене, смотрящим вдаль, даже по ночам; бедняга стремился к уединению с тем же успехом, с каким можно было бы уединиться в бочке с килькой. Чтобы запечатлеть образ любимой, Феликс даже пытался рисовать: Альфонсо видел только один рисунок – пучеглазое лицо с кривым носом, огромным лбом и мольбами о смерти во взгляде смотрело на него из под всклокоченных нетвердой рукой недоделанного художника волос – пакли, не признающих никакого насилия над собой в виде прически.
– Господи, – молил Феликс в отчаянии, – дай только мне возможность умереть у ее ног…
День выдался жаркий, скудный на ветерок, но щедрый на веселое птичье пение и хорошее настроение: именно в такой светлый, солнечный день должен был зазвонить колокол – единственный колокол, избежавший участи быть переплавленным в оружие. Пыль от тысяч вражеских всадников поднималась высоко в небо – наверное, сам Агафенон задыхался ею, звон тысяч лат глушил даже на расстоянии в километр. Стены крепости моментально забились людьми, желающими посмотреть на приближающегося врага – пришлось даже приказать вытолкать всех лишних вниз.
– Приготовиться,– сказал Альфонсо, – лекарей, носилки. Лучники на стену, крестьянам – варить смолу, готовьте ведра. Оденьте латы, у кого есть.
– И еще, – добавил он, подумав немного, – всем в доспехах – при ранении не падайте за стену, падайте внутрь крепости, ваши доспехи пригодятся другим.
Приближение вражеской армии было страшным – как приближение огромной волны на не очень крепкий маяк, казалось, что смерть неминуема. Однако Эгель, посмотрев на располагающихся поудобнее солдат, сказал что их «как то унизительно мало» и «видимо они думают , что нас так легко сломать».
Потом Альфонсо, от волнения, неловко балансируя на лошади, участвовал в первой своей встрече парламентеров; ничего особенно, просто предлагали сдаться, тогда, возможно, сохранят жизнь кому то. Был соблазн у Альфонсо так и сделать, но неожиданно проснулась гордость: парламентером прислали захудалого графишку, да и командовал осаждающими воевода, всего лишь герцог, от этого стало обидно. Ни к чему не договорившись, разъехались в разные стороны. Полутораметровые стены крепости – его крепости, обняли Альфонсо, обещая защитить.
То, что увидел воевода Алексии по утру не могло уложиться у него в голове. Его армия готовилась взять крепость штурмом – задача для них и вправду не казалась сложной – вместо рва – болото с утками, вместо нормального полководца – монах, который об осаде замка знал лишь то, что в этом лучше всего не участвовать ни с той, ни с другой стороны. Из- за стены, сиротливо и жалко, выглядывал один единственный лучник.
А тут еще открылись главные ворота крепости, упал скрипя, словно со вздохом отчаяния, перекидной мост, вышел испуганный, неловкий отряд крестьян – половина в доспехах, половина в фуфайках, встал посередине моста, озираясь по сторонам так, словно не зная, что делать.
– Это про этот замок говорили наши шпионы, что там около двух тысяч солдат? – спросил воевода своего дружинника.
– Да, Ваша светлость, – пожал плечами дружинник.
– Кавалерию в атаку, быстро. Удерживайте ворота, не давайте поднять мост, пока не подоспеет пехота. В бой…
Феликс стоял на подъемном мосту самый первый, одетый в фуфайку, с вилами, вместо меча – так он, очень глупым способом, хорохорился перед Аленой, которой даже не было в Ливании, показывая, как он презирает и смерть, и врага. Вдали, на расстоянии большем расстояния полета стрелы, загудел рожок, вызывая невольный сердечный трепет, и Феликс не осознанно обернулся посмотреть на цепи подъемного моста – не лопнут ли при экстренном подъеме. Это был бы крах.
Нет ничего хуже для опытного седока, уверенного в себе, в своем коне и скачущего во весь опор по прямому, ровному полю, чем ситуация, в которой конь, вдруг, пропадает под задницей. Кавалерия врага давила на череп топотом копыт, страхом и мощью лошадиных мускул, звоном стали – звуком смерти. Ураганная лавина врага казалась непобедимой, как вдруг, упорядоченная стихия превратилась в кошмарный хаос. Первая лошадь нашла свою яму, провалилась, ударилась о противоположный край головой, сломав шею, прочно легла на воткнутые на дне острые колья. Она умерла быстро. Скачущий на ней всадник какое то время еще летел без лошади, но недолго – он со звоном, хрустом и резко оборвавшимся криком врезался в землю, переломал себе ребра и разбил лицо, потеряв шлем. Пару ударов его сердце еще выдавливало кровь сквозь разорванные раны на лице, пока острые копыта скачущих лошадей
