Владимир Серебряков - Оборотень в погонах
– А может, попробуем поискать какой-нибудь ресторан? – неуверенно предложила Марина. – Вокзал ведь в центре города… А портал пропустим.
– Следующего придется ждать почти до темноты. Лучше попробуем потерпеть еще каких-нибудь час-полтора, – попросил я. – Стоит нам добраться до Макса и нас непременно накормят.
По крайней мере, я на это не без оснований рассчитывал. Правда, Макс упоминал о возможном «напряге со жратвой», но по его понятиям это состояние начиналось в тот момент, когда он не чувствовал себя способным накормить досыта десяток-другой саблезубых тигров.
– Предлагаю компромисс, – сказал Шар, сдувая с плеча уже третью за минуту несуществующую пылинку. – Пусть дамы прогуляются до ближайшего ларька на привокзальной площади и приобретут там себе по паре стаканчиков мороженного, а заодно – бутылку «Мистики».
– «Мистики», – переспросил я. – Зачем нам эта алхимическая отрава? В ней разве что алкагеста не содержится… и то по действию она ему не сильно уступает.
– Именно за этим, – серьезно сказал эльф. – Если ты не сумеешь за двадцать минут вернуть себе свой естественный окрас…
– Тогда, – перебил я его, – берите лучше «Золотой вереск»! К неграм или китайцам местное население за последние годы успело немного привыкнуть, но вот существо с фиолетовой рожей точно вызовет среди провинциальных жителей нездоровую сенсацию.
Интерлюдия
Валентин Зорин
«Скорые», наверное, слетелись со всей Москвы. Мерцало характерное голубоватое сияние, и сильно пахло озоном. Над каждым вытащенным раненым трудилось по два-три целителя. Впрочем, раненых было не так уж и много. Убитых намного больше.
В праздничные дни здесь всегда толпится тьма народу. Выбираются семьями, с детишками…
Ударная волна и осколки прошлись по толпе жутким зигзагом – двадцать саженей на северо-запад, потом вправо градусов на сорок, потом еще чуть правее. Этот страшный путь был отмечен изломанными, рваными телами и кровью. Много крови. Местами потоки сливались в сплошную алую полосу.
Мы еще должны были благодарить Господа за вспыхнувшую панику. И того, оставшегося неизвестным тролля, великана или – чем черт не шутит?! Страх, говорят, удесятеряет силы – человека, который сумел-таки опрокинуть массивную каменную тушу урны!
Теперь выпотрошенные из бумажного пакета внутренности второй бомбы безобидной с виду россыпью валялись на брусчатке. Громоздкий часовой механизм, примотанный леской к двум брускам триамита, тщательно наломанные лезвия бритв и множество разноцветных стеклянных шариков, которые торгуют детишкам на лотках, по полдюжины даже за нынешний, окончательно издешевевший целковый.
– Как думаешь, – хрипло спросил я стоявшего рядом эксперта. – Кто?
– И думать нечего, – зло сплюнув в сторону, ответил он. – Эльфы. Я еще когда к площади полетал, понял. Сверху оно знаешь как… алое на желтом… Эстетики проклятые.
Эльфы. Я еще раз посмотрел на кровавый след, пытаясь представить, как этот кошмар может выглядеть с высоты и внезапно понял. Хотя понял я, наверное, раньше, просто догадка была настолько… кощунственной, что мозг не сразу смог признать ее.
Вторая, неразорвавшаяся бомба должна была начертить кровью недостающий изгиб руны «ваэль» – свобода!
– План-перехват объявили? – спросил Коля Девельков, пошевеливая пальцами так, что слышался хруст вражьих глоток.
– Мгм, – отозвался эксперт. – Сразу. А толку…
– Господа! Господа, пропустите!
Мы с Колей разом обернулись, нахмурившись – новомодное обращение, так и не вытеснившее раешных «братьев», резало слух. Сквозь плотную толпу благочинских всех званий и мастей пытались прорваться двое – боевитая газетерша и угрюмый оператор с магическим глазом на плече. У меня сердце екнуло при мысли, что немыслимо дорогая хрустальная сфера может выскочить из рук и грянуться о булыжник.
– Господа! Пропустите!
– А вы, сестра, кто будете? – недружелюбно поинтересовался Коля, загораживая широкой спиной залитую кровью площадь.
– «Независимое российское телевидение», Фатьма Торкулаева, – Девица подергала табличку на груди – с именем и кумпанейским иероглифом, нехорошо напоминавшим символ Международного теософского общества. – Отойдите, вы загораживаете ракурс!
– Да? – Коля картинно извернулся, безуспешно выискивая утерянный ракурс у себя за спиной, где-то в районе ягодиц. – Не вижу!
Газетерша фыркнула, и переключила внимание на меня.
– Сударь, как вы относитесь к борьбе эльфийской расы за независимость от репрессивного пост-теократического режима? – выпалила она на одном дыхании.
– Коля, – попросил я, – покажи сестре ракурс.
Девельков покорно подвинулся, едва не своротив столик, на котором эксперт сосредоточенно выкладывал пасьянс из карт Таро.
– Ну и как вы думаете? – обводя кошмарную панораму взмахом руки, поинтересовался я – как мне думалось, риторически.
– Само собой, невозможно ставить знак равенства между действиями экстремистов, пускай и движимых благородной идеей, и искренними и честными представителями перворожденных, стремящихся выработать совместный модус вивенди для своей расы и смертных… – на одном дыхании выдала газетерша.
Девельков икнул. У него с длинными фразами шла вечная война, отчего колины рапорты возвращались от начальства, как от редактора – исчерканные красным.
– Почему? – спросил я.
Сестра Торкулаева воззрилась на меня, как на умалишенного.
– Почему нельзя? – повторил я. – Что такого благородного в идее обнести родимый лес забором и сидеть за ним? С какой стати ради этой идеи надо бомбы взрывать?
– Как я сказала, экстремисты… – попыталась было вернуть темп газетерша, но я остановил ее.
– Если кто-то проповедует идеи, ради которых бросают бомбы, – жестко промолвил я, – он бросает бомбу.
Коля трижды демонстративно хлопнул в ладоши.
Газетерша не удостоила нас ответом.
– Трудно ожидать объективного расследования этого дела от наших правоохранительных органов, – пропела она в хрустальный глаз камеры, – более озабоченных сохранением своего имиджа борцов с терроризмом, чем выявлением причин, толкающих древнейший народ на сопротивление федеральным властям…
Меня толкнули в спину. Я обернулся.
Невысокая женщина в порваном цветастом платье смотрела на газетершу и ее спутника с такой лютой ненавистью, что я невольно посторонился, давая дорогу потокам силы, хлеставшим из лаково-черных, слепых от слез очей. За плечом женщины возвышался ее муж. Лицо его судорожно кривилось от горя и ярости, руки бессильно хватали что-то невидимое; по рукаву стекала алая струйка, и на груди расплывалось огромное пятно крови – но чужой, и уже подсыхающей.
– Фима, ракурс! – скомандовала Торкулаева властно, и не переводя дыхания, продолжила: – Поддерживаемое властями традиционное самоуправление Биармии во главе с Хирикулуримие – Хозяйкой Медной Горы – не раз показывало свое бессилие…
Хмурый долговязый Фима повернулся, сладострастно пожирая пострадавших взглядом каменного глаза. Женщина – верно, приезжая с Кавказа, заметна была в ней примесь орочьей крови (впрочем, после назгуло-татарской орды все мы немножко гоблины) – шагнула к нему, стискивая кулачки. Оператор отшатнулся, и меня словно бес попутал.
Я подставил Фиме подножку.
Оператор завис на миг в позе Пизанской башни, балансируя на одном каблуке. Мужик шагнул к нему – не то поддержать, не то подтолкнуть, – и башня рухнула. Хрустальный глаз вылетел из неловких рук, словно арбузное семечко, замер в воздухе и грянулся под ноги оторопевшей Фатьме Торкулаевой. В миг падения что-то полыхнуло в нем яблочно-зеленым светом, и по желтому кирпичу Манежной площади рассыпались тысячи сверкающих изумрудов-осколков.
Газетерша обернулась ко мне. От возмущения она только открывала рот, подобно известной щуке, и в глазах ее билось беззвучное: «Сатра-апы-ы!».
Наверное, этот случай сошел бы мне с рук, если бы я держал рот на замке.
– М-да, – пробормотал я, подавляя полусмех-полурык. – Ну что же вы? Такой ракурс упустили…
Всеволод Серов
Этот сон мне снится чаще других. Кажется, я знаю, почему.
К утру нас осталось шестеро. Колобок, Аоэллин, Анчарский, я и еще двое, чьих имен я не знал – они были из второго отряда и к нам попали, в общем-то, случайно – по полку прокатилась очередная эпидемия черт-те-чего, но с обязательным поносом, после которой боеспособных штыков едва наскребалось с роту. А посему группы, выходящие «на войну», добивались до штатного всеми, кто попадался под руку.
Один из этих двоих был эльф, ангельски красивый парень с васильковыми глазами и длинными не по-уставному волосами цвета спелой пшеницы, а второй – человек.
У нас оставалось по горсти патронов на каждого, две фляги воды и початая пачка «Эльбруса». Позади – пропасть.
